Субъект познания в контексте исторической реконструкции

Складывающаяся в области социально-гуманитарных наук ситуация во многом определяется спором о субъективности и объективизме. Чем отличается субъективизм в историческом познании от искушения субъективностью в социологии или психологии? Само учение об объективности стало актуальным в проекте новоевропейской науки, где путем разграничения познающего субъекта и познаваемого объекта по-новому решалась проблема истины и заблуждения. Субъект познания фактически отделял себя от возможности смешения рационального и эмоционального, а в объекте становилось возможным дифференцировать чувственное и логическое, содержательное и формальное. Именно возможность такого смешения таила в себе опасность заблуждения, и философы Нового времени взялись за поиски технологии такой дифференциации, а также отдельных ее принципов. Отсюда и родились основные новоевропейские философские школы, такие как рационализм и эмпиризм, материализм и идеализм и др.

Все новоевропейские философы были едины в том, что объективность – один из фундаментальных идеалов научности как таковой. Вот почему Декарт и его последователи даже не рассматривали историю в качестве науки. Слишком уж неоднородным и случайным казалось историческое знание, тем более, что экспериментальное восполнение существующих пробелов в историческом познании не представляется возможным [12, с. 42]. Да и математизация истории, подобная физической, не удалась, а в Новое время все больше сторонников находил тезис о том, что всякая область знания научна ровно настолько, насколько она математизируема. Все вышесказанное привело к тому, что историческую науку лишь в XIX в. удалось вернуть на прежнее место среди других наук. Но именно тогда перед философами и методологами встала дилемма: либо историческое знание должно стать не менее объективным, нежели естественные науки, либо субъективность вполне допустима в исторической науке.

Современник Декарта Д. Вико считал, фактически выступая против мейнстрима, что все человеческое знание не является объективным [5]. По его мнению, человек познает лишь подобное себе, то есть только то, что им же и создано или порождено. Данная точка зрения в целом согласуется с позицией современных конструктивистов, да и не только конструктивистов. «История - дело тонкое. Если просто собирать сведения из разных источников, то они чаще всего противоречат друг другу. Если же отобрать только те, которые между собой согласуются, то они рассыплются как стальные шарики, сложенные в виде пирамиды. Надо бы их склеить, сцементировать, да нечем!» [7, с. 63].

В современной исторической науке вполне уместна тема, возникшая в рамках историконаучных и методологических штудий. Речь идет о том, каким образом должны выглядеть результаты исторической реконструкции. В одном случае ученые пытаются представить наших далеких предков совсем такими же, как мы сами, абстрагируясь от возможной исторической дистанции, проводимой как в мыслях, так и в действиях. Вторая позиция состоит в том, чтобы исходить из огромной пропасти между предыдущими и нынешними поколениями, пролегающей и в умах, и в той самой повседневной жизнедеятельности, которая становится предметом рассмотрения. В истории науки первая позиция получила название презентизма, тогда как вторая именуется антикваризмом [8]. Как отмечает Н.И. Кузнецова, антикваризм - это попытка взглянуть на прошлое глазами его современников, увидеть мир таким, каким он виделся самим его обитателям. В презентизме, напротив, проявляется желание стереть всякие различия между ментальностью прошлых поколений и наших современников.

Так же превращение философии из теории в деятельность, а субъекта познающего - в субъекта деятельностного наблюдается и в работах Л. Витгенштейна, считающего, что философия не должна заниматься построением каких-либо обобщающих теорий или гипотез [3, с. 178], а основная задача философии - это логическое прояснение смысла предложений: «Существуют глубокие тревоги: они коренятся в нас так же глубоко, как и формы нашего языка, а их значение так же велико, как и важность нашего языка. Когда философы употребляют то или иное слово - «знание», «бытие», «предмет», «я», «предложение», «имя» - и стремятся постичь сущность вещей, надо всегда себя спрашивать: употребляется ли это слово в породившем его языке действительно так? - Мы вновь сводим слова от их метафизического применения к по-вседневному…Философия есть борьба против околдовывания нашего разума средствами нашего языка [6, с. 26].

«В постнеклассической методологии очень популярны такие понятия, как бифуркация, хаосомность, диссипация, странные аттракторы, нелинейность. Они наделяются категориальным статусом и используются для объяснения поведения всех типов систем: доорганизмиче-ских, организмических, социальных, деятельностных, этнических, духовных и т.д.» [9, с. 68]. Именно таким содержанием наполняет термин «картина мира» Витгенштейн. Термин «картина мира» используется также для обозначения научных онтологий, то есть тех представлений о мире, которые являются особым типом научного теоретического знания [13, с. 307].

Так, для постмодернистской философии характерно такое понятие, как «смерть субъекта». Первая концепция связана с работой Р. Барта «Смерть Автора», в которой он, продолжая концепции семиотиков, говорит о том, что «субъект... не бывает экстерриториальным по отношению к своему дискурсу» [2, с. 462-463]. Но тем самым Барт опровергает возможность существования познающего субъекта в принципе, ибо, по его словам, не человек познает язык, а язык познает человека, то есть Барт утверждает невозможность внеязыкового существования субъекта познания. Вслед за Бартом М. Фуко, очерчивая границы постмодернистского типа философствования, в качестве одного из важнейших признаков постмодернизма выделяет финальное «крушение философской субъективности, ее рассеивание внутри языка, который лишает ее господства, но множит ее лики в пространстве пробелов ...» [11].

По мнению Е.О. Труфановой, «…условия современного общества предлагают бесконечное множество возможных идентификаций, каждая из которых позволяет человеку создать определенный "Я-образ". Так, имеет смысл говорить о существовании множества "Я-позиций", объединяемых познающим субъектом в совокупный индивидуальный опыт, который и соответствует единому "Я". Организация "Я" как единой структуры является активной деятельностью, производимой познающим субъектом как на сознательном, так и на бессознательном уровне. Множественность и разнообразие "Я-позиций" не менее важны для познания, чем сводящее их вместе единое "Я". Проблема идентичности, таким образом, превращается в проблему организации многогранного индивидуального опыта» [10, с. 21].

Современная социокультурная ситуация предлагает идентичности человека вызов, адекватно ответив на который, он может развивать свои разносторонние способности и формировать более многогранный взгляд на мир [4, с. 112]. Однако это потребует от субъекта большей активности, нежели в предыдущие эпохи – современный человек должен сам выбирать, как именно, на каком фундаменте и из каких элементов ему конструировать свое "Я" и свою идентичность [1, с. 177], как именно он обустроит лабиринт, в котором ему предстоит странствовать.

В контексте философии истории данные перемены в значительной степени повлияли на трактовку специфики субъекта исторического познания: в свете процессов глобализации и планетарной интеграции сегодня происходит борьба «истории всеобщей» и «истории индивидуализированной», причем «масштабный радиальный разброс» спецификации «историй» по степени их «индивидуализированности» идет от истории личности (практически биографии), истории группы, этноса, государства до истории человечества вообще. В свете такого положения дел особую актуальность приобретает понятие идентичности и того смысла, который оно придает современной трактовке субъекта исторического познания.