Телоцентричность как доминанта в современной русской литературе

BODYCENTRICITY AS DOMINANT IN MODERN RUSSIAN LITERATURE

Igor’ A. Romanov

О телоцентричности как эстетической доминанте «новой» культуры, пришедшей на смену прежней, классической, впервые говорит испанский философ Х. Ортега-и-Гассет в своей знаменитой работе 1925 г. «Дегуманизация искусства». В ней он рассматривает художественное творчество модернизма сквозь призму вытеснения из искусства «человеческого содержания», предполагавшего непосредственную связь материала произведений искусства и реальной жизни. Идеи философа подтвердила действительность: после двух мировых войн, газовых камер и сталинского ГУЛАГА, ставших апофеозом дегуманизации, абсурдизм нового искусства начал восприниматься как вариант подлинного современного реализма.

Идеи Ортеги-и-Гассета оказались актуальными и в конце ХХ ‒ начале ХХI вв., в период постмодерна, информационного общества, технологических прорывов в различных научных и технологических сферах. Телоцентризм оказывается едва ли не главной ценностью современности, культивирующей здоровый образ жизни и продление молодости посредством фитнеса, пластических операций и дорогостоящих инъекций. Сакрализированное в обществах предшествующих эпох почитание пред- ков в нынешней реальности оборачивается своей противоположностью: умершие предки оказываются дискриминированными по причине невозможности ими получать чувственные удовольствия [1]. На втором месте после них (по той же самой причине) ‒ люди пожилого возраста. Может быть, именно здесь кроется столь распространенный в современном обществе страх перед наступающей старостью.

Исходным моментом художественной рефлексии многих российских и зарубежных писателей экзистенциального плана становится онтологическое неблагополучие современной реальности, аксиологическая неопределенность, отсутствие надличностных сакральных смыслов. Отсюда и актуализация темы дегуманизации и телоцентричности в частности. Не случайно значимым для современной прозы становится мотив отчуждения . Одинокий герой «изъят из необходимого жизненного контекста ‒ у него вовсе нет родины, родителей, дома, цели, опоры, веры, интереса, либо родина, дом, радость у него как бы отняты (властью, чужаками-оккупантами и т. д.), и он включает агрессию, чтобы вернуть себе свой придуманный счастливый, но разрушенный миф…» [2]. Реальная действительность не вызывает положительных эмоций, в ее описании доминируют интонации депрессивности и отвращения. По мнению С. Казначеева, герои современной литературы лишены «последней надежды, что привносит в звучание новейшей прозы некоторый эсхатологический, экзистенциальный оттенок; а событийному ряду этих книг свойственна определенного рода брутальность, обусловленная не пристрастием авторов к живописанию ужасов и трагедий, а внутренним пессимистическим настроем» [3, с. 10]. По мысли писателя, авторы предшествующих эпох ‒ В. Астафьев, В. Белов, В. Распутин, А. Солженицын, В. Шукшин и др. (а этот список можно дополнить и представителями великой русской классики ХIХ в.) ‒ умели ставить обществу неутешительный нравственный диагноз, но давали читателю, а значит и этому обществу возможность очищения и просветления. В нынешней же литературе господствует «одичание»: «авторы, как кажется, откровенно смакуют мерзкие детали существования и как будто получают от этого странное удовольствие, которое сродни мазохизму», такая позиция «порождает духовное опустошение и ощущение полного экзистенциального тупика» [3, с. 13-14].

Трагическая безыллюзорность становится одной из главных черт современной литературы, фиксируя идейную неопределенность в сознании современного человека, не имеющего, в отличие от людей прежних поколений, четких идеологических и аксиологических ориентиров. Любая позитивная идея в такой ситуации воспринимается как спасительная ложь, а значит, ее формулировка становится неподъемной задачей (не потому ли герои-экстремисты из романа З. Прилепина «Санькя» так и не могут сказать, за что они сражаются?). Причем неблагополучие современного мира приобретает не столько социальный (так у «имперски» настроенных А. Проханова, Э. Лимонова, С. Шаргунова, авторов «Поколения «Лимонки»«), сколько онтологический смысл. Лишенное аксиологической, а значит и нравственной целостности сознание современного человека предстает как страдающее, больное, отчужденное от мира. А. Ганиева, анализируя сборник авторов «Поколение «Лимонки»«, говорит о разных проявлениях отчужденности и болезни: «Собственная ненужность является лейтмотивом всего нашего времени», «Молодые герои чужды обществу и взамен объявляют общество и отдельные его элементы чуждыми себе…» [1]. Отчуждение доходит до крайней степени в отказе авторов сборника от собственных богоданных имен, которые «заменены уродливыми усечениями и кличками». Бунт против навязанных систем здесь соседствует с отчаянием, а стремление к самоутверждению «всем назло» ‒ с крайней степени самоуничижением. И не случайно в творчестве авторов сборника (в значительной степени это можно отнести к большинству современных писателей) доминирует акцент на экстремальных, прежде табуированных темах и темных сторонах человеческой личности: «главными героями являются Насилие, Соитие, Спирт и Марихуана» [1].

Следуя логике развития романтической модели отношения к реальности, герой современной прозы стремится к побегу от этой реальности. Побег может реализовываться на нескольких уровнях. Во-первых, в стремлении героя к постоянному перемещению в пространстве. Так проявляется его пространственно-географическая маргинальность [5, с. 24-66]. Путешествие присутствует в произведениях А. Иванова, А. Иличевского, В. Маканина, И. Стогова, О. Зоберна, Р. Сенчина, Д. Быкова, И. Богатыревой и др. Лишенный сакрального центра, герой современной литературы обречен на блуждания по духовной окраине. В плане пространственном ‒ на окраину географическую. Поэтому упор делается на изображении провинциальных городов, пригородов, подворотен, общаг, агонизирующих деревень и т. д. Все это акцентирует главную тему ‒ бездомность героя, которая не всегда проявляется буквально, но всегда имеет метафизический подтекст, сигнализируя о поиске утраченных смыслов бытия.

Побег от реальности может осуществляться в стремлении к изменению сознания, но не через духовный прорыв, нравственную метаморфозу, а через разрушающие организм («тело») эксперименты. Это было характерно и для другой прозы, где тема алкоголя и наркотиков звучала очень сильно. Можно вспомнить, например, Веничку Ерофеева или автобиографических героев С. Довлатова и Э. Лимонова. Изменение сознания героев есть, конечно, следствие их выпадения из мира «нормальных» людей, у кого-то это принимает форму протеста, а у кого-то является естественным барьером, отделяющим от действительности. Так или иначе, данная тема звучит у Б. Ширянова, А. Иванова, Р. Сенчина и многих других. Герои прозы андеграунда советского периода своим пьянством протестовали против официоза, показывали, что социалистические ценности и идеалы им чужды. Герои-алкоголики Вен. Ерофеева или С. Довлатова в советской реальности постоянно попадали в абсурдные ситуации, что только подчеркивало их статус людей не от мира сего. Герои современной прозы в этом отношении тоже выглядят как некая альтернатива раскрученному поп-культурой образу богатого, благополучного и успешного «хозяина жизни», обязательно ведущего здоровый образ жизни. Алкоголь и наркотики выступают как маркер душевного надлома, который, естественно, может быть свойственен только человеку, понимающему и переживающему ненормальность нынешней жизни. И только такой герой заслуживает сочувствия. При этом его социальный статус неважен: это может быть нищий учитель Служкин из романа А. Иванова «Географ глобус пропил», топящий в алкоголе всю неустроенность в жизни, или внешне респектабельный бизнесмен из книги «Духless» С. Минаева (заканчивающегося, кстати, «географическим» побегом героя из развращенной Москвы). Герои выбирают этот путь от отчаяния, они «через самоотравление идут к смерти и, следовательно, к полному разрыву с социумом… Смерть становится желанной, так как новые культуры изолировали и противопоставили ее жизни, а жизнь ‒ не устраивает», ‒ заключает А. Ганиева, рассматривая творчество авторов сборника «Поколение «Лимонки»« [1].

Другая форма побега от действительности ‒ уход в чувственные наслаждения. В отличие от традиционно целомудренной русской литературы ХIХ ‒ ХХ вв., телоцентризм получает в новейшей словесности большое распространение. Сексуальная тема в той или иной степени находит раскрытие в творчестве многих современных авторов, чье наличие, безусловно, указывает на изменения нравственного порядка, произошедшие с обществом. Конечно, эротизм присутствовал в мировой литературе с древнейших времен. Был он, например, в период греческой классики у Сапфо, Алкея или Анакреона, но выглядел там совершенно невинно по сравнению с эротикой у Лонга и уж тем более с буйным «освобождением плоти» у римлян Гая Петрония и Апулея. В русской литературе последнего времени эта тема представлена довольно широко ‒ от Лимонова, который ее и открыл своими порнографическими эпизодами в скандальном «Это я ‒ Эдичка», до Маканина в «Андеграунде» и особенно в «Испуге», Прилепина в «Санькя», Стогова в «Мачо не плачут». Вокруг сексуальных отношений строятся романы А. Иванова (но если в «Общаге на крови» и «Географе» они все-таки проходят фоном, то сюжет «Блуда и Мудо» без них вообще невозможен), эпатирующие тексты Б. Ширянова, Я. Могутина, писателей сборника «Поколение «Лимонки»«. Герои как будто ищут спасение в блуде, который «приобретает символическое значение, выворачивает уродливый мир розовой изнанкой наружу» [1]. Апогея эта тема достигает, конечно, у Сорокина, в текстах которого всевозможные сексуальные перверсии изображаются в таком нарочито натуралистическом, тошнотворном ключе, что создается эффект уже «антиэротики».

Многие тексты современной литературы отличает эпатажность , проявляющаяся в том, что автор использует в своем тексте обсценную лексику, молодежный сленг, который еще недавно был абсолютно внелитературен, делают упор на шокирующие читателя описания, связанные с проявлением насилия, сексуальности, с употреблением наркотиков и т. д. (Б. Ширянов, И. Стогов, Я. Могутин, З. Прилепин, А. Старобинец, А. Козлова и мн. др.). Слова А. Ганиевой об авторах сборника «Поколение «Лимонки»« во многом характеризуют молодую прозу, в том числе и тех, кого относят к новому реализму: «Бесстыдностью слога и содержания, нечистоплотной откровенностью, отсутствием внутренней цензуры представители «поколения «Лимонки»« желают оскорбить не только читателей, но и себя самих, чтобы через это ритуальное грязеполивание, через тотальный позор и мазохистское самоуничижение прийти к упокоению и заморозке своих комплексов» [1]. Эпатажность современной прозы соответствует определенному мироощущению, которое в ней выражено и определяет содержание произведений.

Как представляется, откровенное до неприличия раскрытие данной темы уже не имеет цель вызвать у читателя культурный шок. Вряд ли российского читателя можно этим удивить после публикации «Это я, Эдичка!» Э. Лимонова и многочисленных книг скандального В. Сорокина. Интересно в данном контексте сравнить современные тексты с предшествующей и еще не избытой традицией другой прозы. Никакого телоцентризма не было у Вен. Ерофеева или С. Довлатова, касавшегося темы секса с большой деликатностью. Даже В. Сорокин, прославившийся тошнотворными описаниями всевозможных перверсий, ничуть не прославляет тело, а скорее наоборот, издевается над ним, низвергает как ценность, показывая его несовершенную, тленную сущность. (Из молодых авторов подобное отвращение к телу можно увидеть, например, в фантасмагорической повести А. Старобинец «Переходный возраст»). Современные писатели, скорее всего, неосознанно, отдают своих героев во власть животных инстинктов, потому что в нынешнем мире ‒ предельно атомизированном и разобщенном ‒ только они позволяют установить между людьми хоть какие-то отношения.

Показательной в этом смысле является, например, история эротических похождений старика Алабина из романа В. Маканина «Испуг». Сам факт возможности реализовать свой «основной инстинкт», причем с молодыми женщинами, дает ему ‒ одинокому и давно никому не нужному ‒ подтверждение того, что он еще существует, что он способен на полноценную коммуникацию, хотя и оборачивается она разоблачением и скандалом. В книге Р. Сенчина «Елтышевы» описывается современная гибнущая деревня. У людей нет работы, отсутствуют какие-либо перспективы. Жизнь толкает людей в самоубийственный круговорот пьянства и блуда. Но получается так, что кроме этих нехитрых утех у людей ничего больше нет. Главный герой романа, оказавшийся в деревне благодаря фатальному повороту судьбы, с удивлением обнаруживает, что местные жители имеют многодетные семьи при почти полном отсутствии стабильных доходов. Население размножается, но судьба его крайне печальна: в романе то и дело говорится о жертвах пьяных драк и несчастных случаев, сгоревших от употребления технического спирта.

Представления о морали, стыде, совести ‒ то, что делает человека человеком ‒ зачастую просто отбрасываются в реальности конца ХХ ‒ начала ХХI вв. как что-то наносное культурой и уже не актуальное. Философ Х. Ортега-и-Гассет утверждал, что телоцентризм, то есть культ тела, возникает тогда, когда исчезает культ духа [4, с.18-60]. Это черта эпох, лишенных сакральности и метафизики. Говоря о современном мире и авторах новейшей литературы, можно сказать, что здесь реализовалось то, о чем говорил Ортега-и-Гассет: телоцентризм оказался знаком господствующей в культуре дегуманизации.