Теория интертекстуальности и ее роль в библейских исследованиях

Под интертекстуальностью понимается направление в литературоведении, акцентирующее внимание на феномене взаимодействия любого текста с окружающей литературной, семиотической, культурной средой. Классическая «двухэтажная» схема при анализе любого произведения «текст — реальность» в философии постструктурализма сменяется плоским и одномерным отношением «текст — текст». Интертекстуальность занимается исследованием этих отношений.

В научный оборот термин «intertextualité» был введен французским философом болгарского происхождения Юлией Кристевой. В 1966 г. она написала работу, посвященную анализу творчества отечественного мыслителя М. М. Бахтина. В своих сочинениях Бахтин развивал идею «полифонического романа», в котором осуществляется не просто диалог автора с читателем или с самим собой, но диалог внутри текста, участником которого оказываются как герои произведения, так и тексты, которые предшествуют времени и соседствуют с ним. Эти идеи оказались чрезвычайно близкими Кристевой. Эссе и статьи, в которых Ю. Кристева разрабатывает тему интертекстуальности, были опубликованы в 1969 г. (напр., Semeiotike: recherches pour une semanalyse) [Kristeva, 1969].

Под интертекстуальностью Кристева понимала глубинную взаимозависимость всех существующих текстов (шире — культурных практик) и утверждала, что никакой текст не является изолированным феноменом, любое сочинение состоит из цитат, взятых из других произведений. Причем заимствование происходит не всегда благодаря осознанному выбору писателя. Выступая против традиционной теории литера турного влияния, Ю. Кристева постулир ует интертекстуальность как транспозицию

нескольких знаковых систем друг в друга, в ходе которой элементы одного дискурса перекрываются понятиями другого дискурса1.

Помимо Кристевой понятием интертекстуальности оперировали Р. Барт, Ж. Деррида, М. Фуко и прочие представители того течения французской философской мысли, которое традиционно называется «французским постструктурализмом».

Ю. Кристева утверждала, что любой текст возникает в процессе диалога различных видов письма: письма самого писателя, письма получателя (или персонажа) и, наконец, письма, образованного нынешним или предшествующим культурным контекстом.

По оценке Р. Барта, «каждый текст является интертекстом; другие тексты присутствуют в нем на различных уровнях в более или менее узнаваемых формах: тексты предшествующей культуры и тексты окружающей культуры. Каждый текст представляет собою новую ткань, сотканную из старых цитат. Обрывки старых культурных кодов, формул, ритмических структур, фрагменты социальных идиом и т. д. — все они поглощены текстом и перемешаны в нем, поскольку всегда до текста и вокруг него существует язык» [Барт, 1989, 418].

Сам феномен текста в постструктуралистском литературоведении понимается именно в связи с этимологическим значением (от лат. texo — «ткать, плести, сплетать»). «Текст» есть то, что сплетено, состоит из множества разных семантических линий. Эти линии имеют совершенно разное происхождение, и лишь воля автора помогла им собраться в одну ткань текста.

Теория интертекстуальности указывает на мозаичность всех литературных текстов [Kristeva, 1969, 146]. Кристева пишет, что «всякий текст представляет собой пер-мутацию других текстов, интертекстуальность; в пространстве того или иного текста перекрещиваются и нейтрализуют друг друга несколько высказываний, взятых их других текстов» [Кристева, 2004, 136]. Р. Барт видит в тексте «раскавыченную цитату», ведь текст «существует лишь в силу межтекстовых отношений, лишь в силу интертекстуальности» [Барт, 1989, 428]. У. Эко утверждал: «Каждая книга говорит только о других книгах и состоит только из других книг» [Эко, 2003, 57].

За короткое время термин «интертекстуальность» получил широкую популярность в трудах лингвистов, философов и антропологов. Основным фактором успеха было то, что удачно подобранный термин прекрасно подходил для описания целого спектра различных явлений. Также стоит помнить о том, что настроения, царившие во французской философии после 1968 г., были особенно чувствительны к тем темам, которые затрагивали исследования по интертекстуальности. Идея, согласно которой текст не имеет ни центра, ни фиксированного значения, но состоит из взаимодействия различных символических систем, среди которых нет ни доминирующих, ни маргинальных (зависимых) традиций, оказалась весьма востребована интеллектуальным истеблишментом французского общества.

Семиотик и литературовед Ш. Гривель, перефразируя известное высказывание Ж. Деррида, утверждал, что «не существует никакого текста, кроме интертекста» (Il n’est pas de text que d’intertexte) [Grivel, 1982, 240]. Каждое литературное произведение связано со вселенной других текстов (les universaux de texte). Деррида называл это пространство «общим текстом», Р. Барт — chambre d’échos («комнатой с эхо»).

Представление об интертекстуальности является важным для библейских исследований. Библия представляет собой непревзойденную компиляцию интертекстуальных черт (параллельные места, повторы, лейтмотивы, формулы, цитаты, аллюзии, комментарий к предшествующему тексту). Отдельные библейские пассажи вполне можно назвать «мозаикой цитат без кавычек» [Liptak, 2006; Phillips, 1991; Phillips, 2006].

Само появление многих книг Библии было связано с внутренним диалогом, спором, развитием мыслей других книг, входящих в канон [Carroll, 1994, 60]. Писание интертекстуально, поскольку при традиционной интерпретации смысл каждого фрагмента определяется его отношением к другим фрагментам. Читатель является свидетелем того, как повествования различных книг резонируют друг с другом. Сама история формирования библейского текста является прекрасной иллюстрацией действия принципа интертекстуальности: новые тексты появлялись как попытки продолжить, дополнить, откорректировать, истолковать, прокомментировать существующие авторитетные сочинения.

Основные критические теории изучения Писания, сформировавшиеся в XIX в., так или иначе связаны с теорией интертекстуальности:

• –    критика источников утверждает, что существующий текст не может быть понят без обнаружения тех литературных традиций, на которых он основан;

• –    критика формы рекомендует при интерпретации текста обращать внимание на предшествующую устную традицию, поскольку священная литература возникает как фиксация (интерпретация) предшествующей устной традиции;

• –    критика редакций исходит из того, что некоторые детали в тексте имеют смысл, только если в них видеть работу редактора, перерабатывающего предшествующие традиции и тексты.

Впрочем, постмодернистское понятие интертекстуальности серьезно отличается от методов научной критики Писания. Ю. Кристева ввела понятие интертекстуальности в европейскую гуманитаристику в целях радикальной критики подходов, существовавших в то время в изучении литературного произведения. Постструктурализм, как и научная критика, утверждает, что любой текст связан с предшествующими произведениями, но радикально иным образом.

Объектом критики Ю. Кристевой, Р. Барта и Ж. Деррида является «миф о филиации», исповедуемый академической филологией. Барт пишет: «Всякий текст есть интертекст по отношению к какому-то другому тексту, но эту интертекстуальность не следует понимать так, что у текста есть какое-то происхождение; всякие поиски „источников“ и „влияний“ соответствуют мифу о филиации произведения, текст же образуется из анонимных, неуловимых и вместе с тем уже читанных цитат — цитат без кавычек» [Барт, 1989, 418].

За поиском источников стоит, по мнению деконструкции, метафизическая вера в то, что смысл сочинения объясняется историей его формирования. Произведение возникает из исторической суммы тех источников и влияний, которые ему предшествовали. Задачей критика в этом случае оказывается осуществление филологических раскопок (excavative reading) [см.: Барт, 1989, 535]. Смысл текста в этом случае, как выясняется, лежит не в самом тексте, а за ним, в источниках и предшествующих традициях. Исходя из этой метафизической предпосылки, историческая критика видит в старой версии текста приоритет над новой. «Источник» всегда, как утверждается, содержит больше «истины», чем итоговый, «вторичный», текст.

Все сказанное характерно и для академической европейской библеистики. Считается, что более древние тексты влияют на поздние, причем это влияние рассматривается как довольно прямолинейное и однонаправленное. Для того чтобы понять текст, необходимо найти его источники, реконструировать самую близкую к оригинальной версию. Для интертекстуального же подхода считается наивным анализировать текст, исходя из тех «заимствований», которые в нем присутствуют. В тексте невозможно отличить внутреннее (имманентное) и внешнее (заимствованное), поскольку заимствованным оказывается и все внутреннее.

В тесной связи с интертекстуальным подходом развивался так называемый «канонический критицизм» (canon criticism, canonical approach). Бревард Чайлдс, известный специалист по истории библейской традиции, и другие сторонники этого подхода считали уместным, опираясь на сформировавшийся канон библейских текстов, работать с каждой из книг в имеющемся варианте (синхрония), не придавая излишнего значения сложной редакционной истории отдельного текста (диахрония).

Интертекстуальность позволяет гораздо шире взглянуть на связь библейских текстов друг с другом. Помимо влияния более древних текстов на более молодые существует также и диахрония, взаимосвязь текстов друг с другом. Смысл текста зависит от более древних «первоисточников» не в большей степени, чем от современных или даже более поздних по времени появления.

«Мозаичность» библейского текста — известная истина для традиционной экзегезы. Древняя метафора ткацкого станка позволяет отобразить обилие, случайность и бесконечные взаимосвязи слов, составляющих библейский текст. Принцип мозаичности, лоскутности в максимальной степени представлен в иудейской раввинистиче-ской традиции. Каждая книга Писания привита, «внедрена» в другую. Каждое сочинение Писания погружено в надысторический процесс бесконечного истолкования одного текста посредством другого.

Таким образом, интертекстуальный подход дает возможность вернуть в ряд легитимных герменевтических инструментов возможность читать параллельно несколько внешне никак не связанных текстов. Отметим, что этот метод является основным для традиционной христианской и иудейской экзегезы. Интертекстуальность помогает увидеть такое свойство Священного Писания, как диалогичность. Различные книги Библии, различные персонажи, традиции и редакции, — всё это как будто ведет внутренний, никогда не прекращающийся диалог. Там, где историческая критика видит дуплеты и бессмысленные повторы, постструктурализм обнаруживает повествовательные резонансы (narrative echoes), которые указывают на внутреннюю связь текста. Отказавшись от «мифа о филиации», интерпретатор Писания получает возможность обратиться к анализу текста в его существующей форме.