Терпкий вкус спасения (к вопросу использования Климентом Александрийским корня --)

Образ «терпкости» интересен своей амбивалентностью. А. А. Полякова и Е. А. Юрина так отмечают этот факт: «Значения образных средств языка, выражающих метафору ‘терпкий’, демонстрируют неоднозначное отношение к этому вкусу. С одной стороны, он оценивается как неприятный: терпкие продукты раздражают вкусовые рецепторы, оставляют во рту оскомину, вяжущие ощущения. Эти ассоциации лежат в основе метафорической характеристики печальной музыки, неприятных высказываний, мучительных чувств и тягостных событий <…>. С другой стороны, терпкость придает продуктам и напиткам необычный, яркий вкус, что ставит их в одну группу с пряными и острыми. Это качество терпких продуктов отразилось в образных наименованиях оригинальных, привлекающих внимание объектов, волнующих ощущений, вызывающих сильные эмоции жизненных событий, привлекательной, чувственной внешности <…>» [Полякова, Юрина 2020: 80].

Приведем часть таблицы из статьи Е. Ю. Яровой [Яровая 2015: 80].

Как мы увидим, в греческой раннехристианской литературе II–III вв. слова с семой вязкости, образованные от корня -στυφ-, имели несколько иные коннотативные значения, чем в современных русском, английском и французском языках.

Коннотативные значения прилагательных с семой вязкости Connotative meanings of adjectives with the seme of astringency

Сема	Русский	Английский	Французский
Имеющий неприятный запах	терпкий запах	acrid smoking ‘терпкий сигаретный дым’	une âcre fumée ‘терпкий дым’
Имеющий яркий цвет	терпкий цвет	pungent roses ‘яркие розы’	les couleurs acerbes ‘яркие цвета’
Имеющий резкий неприятный звук		an acerbic tone ‘ резкий тон’	parler d‘un ton acerbe ‘говорить резким тоном’
Имеющий язвительный характер	он умный человек, но терпкий	he grows more acrid ‘он растет более язвительным’	il est très âcre ‘он очень язвителен’

Климент Александрийский неоднократно обращался к существительным, прилагательным, глаголам и образованным от них причастиям с корнем -στυφ-: στύμμα1, στῦψις2, στυπτικός3, στύφειν4, ἐπιστύφειν5, προστύφειν6. Использовал Климент их как в буквальном (при описании вкуса и медицинского/химического эффекта), так и в переносном значении – «укорять, бранить», «укреплять, закреплять». Иногда он сравнивал негативные, но душеспасительные испытания (страдание, страх) с вяжущими средствами. «Восприятие горького и терпкого вкуса выступает основанием для метафорического переноса на печальные, горестные, тягостные события и жизненные явления» [Полякова, Юрина 2020: 81].

Отметим, что Климент интересовался фармакологией и, по всей видимости, разбирался в ней. О знании Климентом современной ему медицины мы писали ранее [Братухин 2011: 128]. На частое использование медицинских метафор в «Педагоге» обращал внимание Э. Ф. Осборн: «Предметом своей второй основной работы Климент делает обучение, осуществляемое Педагогом. Концом этого обучения являются не теоретические знания, а правильная жизнь. Педагог исцеляет страсти и направляет поведение. Часто используются медицинские метафоры. Обличение – это операция, которая вскрывает нарыв страсти. Бывают времена, когда надо ранить бесчувственную душу и ценой малой боли спасти ее от вечной смерти. Используется и другая медицинская метафора. Когда нас обличают, ставится диагноз нашего духовного состояния» [Osborn 1957: 77]. Остановимся на фрагментах из «Педагога», в которых говорится о вяжущем воздействии на организм человека цветочного запаха и мирсина. «Запахи же роз и фиалок, будучи чуть-чуть холодящими, уменьшают и вяжут (ἐπιστύφουσι) головную боль <от похмелья>» (Paed. II, 8, 71, 4). Похожее место обнаруживаем у Плутарха: «И то и другое оказывает стягивающее действие, и запах такого венка успокаивает головную боль (στύφει… <συ>στέλλει τῇ ὀσμῇ τὰς καρηβαρίας)» (Plut. Quaest. conv. 647d; пер. Я. М. Боровского). О сходстве мыслей, высказываемых Плутархом и Климентом, говорит Й. Габриэльссон: «Мы находим очень точную параллель с отрывком об ἄνθη στεφανωτικά (цветах в венках) у Плутарха. <…> Климент предоставляет, однако, больше информации, чем Плутарх <…>. Здесь следует задаться вопросом, заимствует ли Климент материал у Плутарха и использует вторичный источник, или оба они восходят к более древнему источнику» [Gabrielsson 1909: 304]. Не ставя перед собой цели выяснить источник Климента, отметим его осведомлённость в этой теме. Чуть ниже он утверждает: «Мирсин же, <изготовленный> из миртовых ягод и побегов, обладает вяжущим свойством (στυπτικόν), удерживающим выделения из тела»

(Paed. II, 8, 76, 2). По словам Плиния Старшего (I в. после Р.Х.), масло мирта обладает вяжущим и укрепляющим действием (adstringit, indurat) ( Plin . H. N. XXIII, 44, 87); сок действует вяжуще на кишечник и обладает мочегонным эффектом (alvum sistit, urinam ciet) ( Plin . H. N. XXIII, 81, 160); сухие листья, измельченные в порошок и посыпанные <на кожу>, останавливают потоотделение (foliorum arentium farina sudores cohibet inspersa) ( Plin . H. N. XXIII, 81, 161); отвар листьев мирта в вине принимают при дизентерии и водянке (eadem in vino decocta dysintericis et hy-dropicis potui dantur) ( Plin . H. N. XXIII, 81, 162). Не настаивая на зависимости Климента от Плиния Старшего, мы вновь подчеркнем тот факт, что христианский автор непринужденно использовал данные современной ему науки.

Перейдем теперь к рассмотрению тех пассажей, содержащих слова с корнем -στυφ-, анализ которых поможет нам лучше понять учение Климента Александрийского, касающееся божественной педагогики. Александрийский богослов советует: «Малω же вiна прiемли, стомаха ради твоегω (см.: 1 Тим. 5:23), говорит апостол пьющему одну лишь воду Тимофею, замечательным образом предлагая вяжущее средство, подходящее для больного и вялого от избытка жидкости тела, но назначая его в малом количестве, чтобы из-за <своего> обилия лекарство незаметно не вызвало необходимости в ином лечении» (Paed. II, 2, 19, 1)7. По этому поводу Э. Н. Эдеворд пишет: «Климент начинает свое обсуждение пищеварительных свойств вина со ссылкой на 1 п Тим. 5:23. В этом отрывке из Священного Писания Павел советует Тимофею употреблять вино для желудка (στόμαχος) в качестве вяжущего средства (τὸ ἐπιστῦφον βοήθημα), поскольку употребление воды сделало Тимофея больным (νοσηλεύω) и вялым телом (πλαδῶντι σώματι) (2.2.19.1). <…> Хотя Климент не указывает тип вина, которое должен употреблять Тимофей, правильно смешанное сухое белое вино (αὐστηρόν, λεπτόν, λευκόν, ὑδαρέα) принесло бы пользу человеку в состоянии Тимофея» [Edewaard 2020: 161–162]. Христианский богослов, в отличие, например, от Горация, не стремился к конкретике и не имел в виду определенную марку вина. Ниже (Paed. II, 2, 19, 4–20, 2), по словам Э. Иттера, «Климент дает формальный отчет (a formal account) о литургической Евхаристии» [Itter 2009: 136, note 103]. На наш взгляд, Климент использует в разбираемых нами 19-й и 20-й главках «антиалкогольный» пафос, чтобы, противопоставив воду, «питие трезвости», данное Богом древним евреям в пустыне (Paed. II, 2, 19, 2), «крови винограда», прелагаемой в Кровь Христа, раскрыть свое учение о Евхаристии и обóжении: причащающиеся освящаются телом и душой, и эту смесь, человека, воля Отца соединяет с Духом и Логосом (Paed. II, 2, 20, 1). Малое количество <новозаветного> вина должно подкрепить Тимофея, пьющего лишь <ветхозаветную> воду. Остановимся на этом подробнее. Со значением «укреплять/подкреплять» слова с корнем -στυφ- встречаются у Климента дважды:

• 1)    «Эллинская философия <…> предуготовляет путь царскому учению, <…> заранее формируя и заранее укрепляя (προ-τυποῦσα καὶ προ-στύφουσα) нравы» (Strom. I, 16, 80, 6);

• 2)    «Немного позже я подкреплю (ἐπι-στύψω) свои слова и божественными Писаниями» (Paed. III, 2, 9, 1). В «Увещевании» (68–88) Климент использует тот же метод: обратившись сначала к изречениям языческих авторов, писавших о Божественном более или менее правильно и подготавливавших людей к принятию истины, затем приводит цитаты из Священного Писания, призванные расставить все точки над i в знании о Боге.

В первом случае (Strom. I, 16, 80, 6) очевидно желание Климента использовать словесную игру: protypusa – prostyphusa. Каламбуры широко использовались и в новозаветных текстах. С. С. Аверинцев пишет: «Для нашего уха такие созвучия8 отдают чем-то не очень торжественным, и мы называем их каламбурами; но учительная традиция восточных народов искони пользовалась ими как праздничным убранством речи и одновременно полезной подмогой для памяти, долженствующей цепко удержать назидательное слово» [Аверинцев 1987: 21]. В сочинениях Климента подобные приемы встречаются очень часто, возможно, под влиянием представителей Второй софистики, которые пытались воздействовать на своих слушателей, в том числе ритмом, гомеотелевтами, аллитерациями и другими подобными приемами.

Вернемся к анализу отрывка о совете апостола Тимофею. Как эллинская философия стала для язычников подготавливающей (προ-στύφουσα) к принятию истины, которую Климент намеревается подтвердить (ἐπι-στύψω) библейскими цитатами, так к воде, трезвящему питию блуждающих в пустыне евреев, добавляется вино, вяжу-щее/подкрепляющее тех, кто достиг зрелости. Некоей притчей может служить следующее замечание Климента: «Пожилым людям охотнее следует позволить участвовать в пирах, без вреда вновь воспламеняя лекарством лозы хлад возраста <…>» (Paed. II, 2, 22, 3). Ср. противопоставление молока и твердой пищи в 1 Кор. 3:2.

На внутреннюю связь рассуждения о Евхаристии с рассказом о совете Тимофею, по нашему мнению, указывает наличие похоже звучащих слов: «вяжущее средство» (τὸ ἐπιστῦφον βοήθημα) и «кровь винограда» (τὸ αἷμα τῆς σταφυλῆς) (Paed. II, 2, 19, 3). Отметим также, что чуть ниже (Paed. II, 2, 20, 3–4) говорится о вызываемом вином сексуальном возбуждении9, а глагол στύειν имеет значение «penem erigere, in Erection sein» [Frisk 1960: 816]. Хотя Шантрен ставит связь между στύφειν от στύειν под сомнение [Chantraine 1968: 1067], для автора «Педагога» бросающееся в глаза сходство (die formale Ähnlichkeit springt in die Augen) [Frisk 1960: 816] между двумя этим глаголами должно было быть определяющим.

Восхваляя вяжущие средства, полезные при избытке жидкости, Климент рассматривал влагу как аллегорию порока или немощи: «Нужно знать, что как хлеб, положенный кусками в разбавленное вино, захватывает вино, воду (τὸ ὑδατῶδες) же оставляет, так и плоть Господа, хлеб небесный, впитывает кровь, вскармливая людей неба в нетление, оставляя же тлению лишь те плотские похоти» (Paed. I, 6, 47, 1). «<Египтяне> не прикасаются к рыбе из-за некоторых мифов, но особенно из-за того, что такая пища делает плоть водянистой/дряблой (πλαδαράν). <…> говорят, что рыбы дышат не этим воздухом, а тем, который смешался с водой (τῷ ὕδατι) в момент ее первого сотворения» (Strom. VII, 6, 33, 8–34, 1).

«Водянистость» также рассматривалась Климентом как нечто отрицательное. В Paed. II, 1, 8, 4 он пишет: «Итак, нужно воздерживаться от идоложертвенного, <…> из-за непостоянства (διὰ τὴν ὑδαρότητα) <людей,> воспринимающих большинство вещей с колебанием». Слово ὑδαρότης, отсутствующее в LSJ, учитывается словарем Дж. У. Г. Лампе. Согласно ему, оно имеет значение “wateriness”, употребляется у Палладия в пассаже, где говорится об искажении чистого знания водянистостью рассуждений, метафорически со значением weakness – у Климента о людях (в приведенном выше фрагменте), со значением moral laxity – у Эпифания [Lampe 1961: 1422]. Заметим, что это слово как гапакс впервые появляется именно у Климента. Ниже у него читаем: «Если Он и сделал воду вином на браке, Он не разрешил напиваться, но оживотворил водянистость мыслей (τὸ δὲ ὑδαρὲς τοῦ φρονήματος ἐζωοποίησεν) <…>. Писание назвало вино таинственным символом святой Крови» (Paed. II, 2, 29, 1).

Избыток в теле влаги Климент рассматривал как признак невоздержанности: «Находящиеся же в расцвете <люди>, <…> ежедневно завтракая, отведав только хлеба, пусть совершенно воздерживаются от питья, чтобы излишняя находящаяся в них влага (τὴν περιττὴν ὑγρότητα) по- глощалась, впитываясь благодаря сухоядению. Ведь и непрерывно плевать, и сморкаться, и бегать для опорожнения – признак невоздержанности, <появляющийся> из неумеренного прибавления влаги, вливающейся с избытком в тело. Если и случается жажда, пусть <молодые люди> утоляют эту страсть небольшим количеством воды: ведь не подобает без удержу наполнять себя ею, чтобы пища не вымывалась, но размягчалась для переваривания, когда она встраивается в тело, и <лишь> немногое полностью удаляется в выделения» (Paed. II, 2, 21, 2–3).

Чистота ассоциируется с сухостью: «Ибо как следует пользоваться пищей для того, чтобы не голодать, так следует пользоваться питием, чтобы не жаждать, со всем тщанием остерегаясь падения: ведь проникновение вина <в человека> делает того склонным к падению. Так наша душа сделается, пожалуй, чистою, и сухою, и световидною (καθαρὰ καὶ ξηρὰ καὶ φωτοειδής), “сияние же – душа сухая, мудрейшая и лучшая” ( Heracl . Fr. 118.). Таким образом, она предается созерцанию и не является влажной (κάθυργος) от винных испарений, материализовавшейся наподобие тучи» (Strom. II, 2, 29, 2–3). Итак, сухость и вяжущие средства, помогающие бороться с избытком жидкости в организме, Климент рассматривает как нечто положительное, а водянистость – как отрицательное.

Неоднократно слова с корнем -στυφ- у Климента означают «укорять», «уязвлять». Порицание рассматривается им как полезный и действенный элемент воспитания.

• 1.    «Те же, которые бранят (ἐπι στύφ οντες) для пользы, если в настоящий момент и тягостны, но оказывают услугу для будущего века» (Paed. I, 9, 75, 3).

• 2.    «Поэтому и сам апостол укоряет (ἐπι στύφ ει) по отдельности церкви <…>. Он посыпает не только облегчающими/нежными снадобьями (τὰ ἤπια ἐπιπάσσει φάρμακα), но и терпкими, вяжущими (τὰ στυπ τικά). Ведь горькие корни страха останавливают распространение греховных язв» (Paed. I, 9, 83, 1–2). Этот пассаж – один из самых любопытных, так как в нем обыгрывается звучание слов с разным значением, но одинаковым корнем; кроме того, здесь мы обнаруживаем гомеровское выражение ἤπια φάρμακα «унимающие боль лекарства», ср. Δ, 218 и Λ, 515, 830 [Clément d’Alexandrie 1960: 258, note 3].

• 3.    «...если мы показали домостроительство, касающееся воздействия на человечество терп-костью/резкостью (τὸ ἐπι στύφ ειν), как благое и спасительное, принимаемое Логосом по необходимости и явившееся пригодным для <вызывания> раскаяния и воспрепятствования грехам, то после этого хорошо бы рассмотреть кротость (τὸ

• 4.    «Гераклит, порицая (ἐπι στύφ ων) неких за неверие, говорит: “Не умеющие слышать и говорить”, разумеется, <делает это,> получив помощь от Соломона: “Если полюбишь слушать, примешь, и, если приклонишь ухо твое, станешь мудрым” (Сир. 6:34)» (Strom. II, 5, 24, 5). Греческий философ, как и апостол, словесными средствами, угрозами пытается заставить неверующих прийти к мудрости.

• 5.    «Старайся слушать хотя бы кого-либо одного, говорящего откровенно и в то же время уязвляющего и лечащего (καὶ στύφ οντος ἅμα καὶ θεραπεύοντος)» (Quis dives. 41, 2). Этот пассаж вызывает в памяти стих из Второзакония, содержащий синоним к глаголу θεραπεύω «Я поражу (πατάξω), и Я исцелю (ἰάσομαι)» (32:39). Ср. также: «Ибо Он причиняет раны, и Сам обвязывает их; Он нанес удар (ἔπαισεν), и Его же руки уврачевали» (Иов 5:18); «ибо Он уязвил ( טרף [ṭārāṗ], ἥρπακεν, букв . разорвал) – и Он исцелит нас, поразит (יך [ya k ə], πατάξει) – и перевяжет наши раны» (Ос. 6:1). Но, в отличие от Библии, Климент для описания противоположных (карающих и поощряющих) методов божественной педагогики находит метафоры из области вкусовой сферы. Такие тропы не являются редкими в литературе. «Значительный фрагмент метафоризации пищевой сферы составляет признаковая гастрометафора, которая реализует проекцию различных свойств и качеств продуктов питания на разнообразные явления окружающего мира. Например, <…> терпкий ‘оригинальный, выразительный, привлекающий внимание’» [Полякова, Юрина 2020: 77].

ἤπιον) Логоса» (Paed. I, 10, 89, 1). Здесь снова кроткое/нежное противопоставляется терпкому.

Климент часто говорит о двояком способе воспитания людей: «<…> процесс спасения понимается <Климентом Александрийским> как божественная педагогика, конечной целью которой является приобретение добродетели и знания. <…> божественное наказание задумано как исправляющее, ведущее к преобразованию позиции, определяемой невежеством. Как утверждает Педагог, главная цель Бога – добиться покаяния человека, а Его угрозы и наказания предназначены для блага грешника» [Lanzillotta 2013: 216]. В «Увещевании» Климент пишет: «В самом деле, насколько лучше для людей с самого начала не желать того, чего желать не должно, чем получать желаемое? Но вы не приемлете терпкого вкуса (τὸ αὐστηρόν) спасения. Как мы радуемся сладкой пище, предпочитая ее остальной из-за наслаждения, получаемого при вкушении ее (хотя лечит нас и исцеляет горькая (τὰ πικρά), раздражающая чувства, а слабых желудком укрепляют неприятные на вкус лекарства (ἡ τῶν

φαρμάκων αὐστηρία)), так и привычка услаждает и щекочет. Но она толкает нас в пропасть, истина же приводит на небеса» (Protr. 10, 109, 1). Бог выступает не как судья, бичующий или опаляющий грешников, а как заботливый и мудрый врач. Интересной представляется интерпретация слов из Книги Притч: «Так и через Соломона возвещается: Ты жезломъ бей (πάταξον, в Библии: πατάξεις, побiеши ) сына , душу же єгω ωт смерти избавь (ср. Притч . 23:14). И вновь: Не преставай младенца наказовати: но исправляй (εὔθυναι) єго жезломъ, ибо он не умрет (ср. Притч . 23:13, где сказано: аще бо жезломъ бiе-ши єго, не умретъ ). Ибо обличение (ἔλεγχος) и поношение (ἐπίπληξις), как намекает и <их> имя, есть удары (πληγαί) по душе, сдерживающие грехи и смерть отвращающие, ведущие же к рассудительности тех, кто склонен к распущенности. Так и Платон, познав величайшую силу исправления и сильнейшее очищение – обличение (τὸν ἔλεγχον), в соответствии с Логосом полагает, что человек совершенно оскверненный сделался из-за отсутствия обличения невежественным и гнусным в той степени, в какой подобало, чтобы грядущий стать поистине счастливым был безупречнейшим и прекраснейшим» (Paed. I, 9, 82, 1–3). Климент физическое наказание, предписываемое Соломоном, истолковывает как нравственное, ссылаясь при этом на Платона ( Plato . Soph. 230d–e).

Александрийский богослов обращается к образу превратившейся в соляной столп жены Лота ( Быт . 19:26), говоря, что он (образ) «не бесполезен, но способен приправить и оказать вяжущее воздействие (ἀρτῦσαι δὲ καὶ στῦψαι) на духовно созерцающего» (Strom. II, 14, 61, 4). Глагол ἀρτύειν употребляется в Новом Завете всего три раза ( Мк . 9:50, Лк . 14:34, Кол . 4:6) и только в связи с солью [Schmoller 1994: 66]. Пример жены Лота призван, по мнению Климента, стать соленым и терпким предостережением для человека, способного разглядеть тайный смысл в библейских текстах (ср. Protr. 10, 103, 4). В «Педагоге» Климент говорит о трех типах совета: «Есть три направления совета. Первое – заимствующее примеры из прошедших времен <…>. Второе – постигаемое из настоящего времени <…>. Третье направление совета основывается на будущем <…>. Имеется же и другой вид его педагогики, благословение» (Paed. I, 10, 90, 2–92, 1).

Идея воспитательного «терпкого» порицания красной нитью проходит практически через все сочинения Климента. В «Педагоге» он заявляет: «Поношение (ἐπίπληξις) есть поносительный укор (ἐπιτίμησις ἐπιπληκτική) или хлесткое порицание; пользуется же Педагог и этим лечением, говоря через Исайю: Горе, чада ωтступившая, сiя глаголетъ Господь: сотвористе совѣтъ не Мною и завѣты не духомъ Моимъ (Ис. 30:1). В каждом отдельном случае Он пользуется страхом как весьма терпким вяжущим средством (στύμματι δὲ αὐστηροτάτῳ), одновременно обуздывая народ и обращая с помощью страха к спасению, как окрашиваемую шерсть обычно подвергают действию едкого раствора (προ-στύφεσθαι) при приготовлении к надежному усвоению краски» (Paed. I, 9, 78, 1)10. Здесь обыгрывается звучание слов с похожим значением и одинаковым корнем: от «терпкого вкуса» Климент переходит к «едкому раствору». К образу, заимствованному из сферы обработки тканей, александрийский богослов возвращается в «Строматах»: «Ибо как вяжущее средство при окрашивании (ἡ στῦψις τῆς βαφῆς) шерсти, оставаясь <на ней>, предоставляет ей характерные свойства и изменение по сравнению с другой <шерстью>, так и в душе страдание ушло, но остается прекрасное, и сладкое сохраняется, позорное же стирается» (Strom. VI, 12, 103, 6). Единственный случай, когда слово с рассматриваемым корнем появляется у Климента в негативном контексте, обнаруживаем в «Педагоге»: «Ведь со временем рисунок линяет, стирки же и пропитывания в вяжущих лекарственных соках при окрашивании (αἱ στύψεις τοῖς φαρμακώδεσι τῆς βαφῆς χυμοῖς), истончая шерсть, приводят к тому, что ткани одежд становятся непрочными, а это не полезно для ведения хозяйства» (Paed. II, 10, 111, 1).

Кроме слов с корнем -στυφ- в похожих контекстах Климент использует слово αὐστηρία «резкость, горечь; строгость (harshness, bitterness; severity)» [Lampe 1961: 265] и однокоренное прилагательное. Приведем несколько наиболее интересных фрагментов: «Итак, подстриженные на голове волосы не только являют мужчину строгим (αὐστηρόν), но и делают череп менее уязвимым, приучая переносить и холод, и зной, и отражают проистекающий от того и другого вред; длинные волосы, вбирая его в себя наподобие губки, наносят постоянный вред мозгу от влаги (ἐκ τῆς νοτίδος)» (Paed. III, 11, 62, 1). Вновь «горечь»/«строгость» помогает бороться с избытком влажности. В Новом Завете слово αὐστηρός характеризует человека, отправившегося в дальнюю страну за царством и давшего рабам десять мин (Лк. 19:21, ср. 22).

Музыкальные лады и мелодии также могут быть строгими-горькими и изнеженными-влаж-ными: «Ведь следует допускать целомудренные (τὰς σώφρονας) лады, прогоняя как можно дальше от нашего сильного разума воистину изнеженные (букв. влажные) (τὰς ὑγρὰς ὄντως ἁρμονίας), которые, соблазняя переливами зву- ков, отклоняются в расслабленность и шутовство. Суровые (букв. горькие, едкие) же и целомудренные мелодии (τὰ δὲ αὐστηρὰ καὶ σωφρονικά) сторонятся дикостей опьянения» (Paed. II, 4, 44, 5). Изнеженными-влажными бывают и шаги: «Ведь не <надо вести себя так,> как некоторые женщины, <которые><…> выходят на светскую сцену с этими утонченными движениями, изнеженной поступью (τοῖς ὑγροῖς βαδίσμασιν) и манерным голосом» (Paed. III, 11, 68, 1). Истину же Климент называет «строгой-горькой (αὐστηρά) и почтенной» (Strom. VII, 16, 100, 6).

Результаты нашего герменевтического анализа пассажей с корнем -στυφ- открывают возможности теоретических обобщений в области филологической герменевтики, лексической семантики, мотивологии.

Климент – один из первых христианских авторов, кто стал рассматривать наказание как воспитание, а Бога – как врача, использующего для исцеления грешника разные лекарственные средства. Возможно, такое отношение к вразумляющему наказанию его и следующих ему других церковных авторов повлияло на понимание сущности епитимьи в Восточной Церкви: «В Православной Церкви епитимья понимается как духовное лекарство, которое принимающий исповедь священник как духовный врач назначает кающемуся для уврачевания его нравственных недугов (102-е правило VI Вселенскоrо Собора)» [Давыденков 2020: 417]. Для сравнения приведем слова из католического катехизиса: «The sacrament of penance is an unusual tribunal. <…> It is in the name of Christ that the priest speaks the judgment of the Savior’s mercy <…>» [Albacete, Alma-gno, Aumann and others 1976: 483]. Католический священник рассматривается как судья, кающийся – как обвиняемый, епитимья – как наказание. Итак, отличие восприятия этого таинства у католиков и православных, как и многие другие отличия, коренится в седой древности.