Типы проявления историзма в русском романе

Согласно наиболее распространенной и обоснованной в современном отечественном литературоведении точке зрения историзм – это определенное качество идейно-образного строя произведения, выражающее образно-эстетическое освоение закономерного, в принципе поступательного развития общества и человека [12, с. 322].

В целом же категория историзма применительно к характеристике литературного произведения представляет собой сложную, комплексную характеристику, представленную рядом признаков. К ним относятся и выбор в качестве предмета изображения исторически значимых событий, и историческая достоверность в изображении социального, бытового, политического, географического фона романа, и отражение исторической определенности психологических типов при создании характеров персонажей и др. Все эти черты в полной мере свойственны высоким образцам русского классического романа. Но формировались они не сразу, а постепенно, свидетельством чему является русский роман XVIII века.

При том, что этот век вошел в историю Рос- сии как эпоха крупных социальных преобразований и классовых битв, для русской литературы он был во многом «лабораторным». Как отмечает Г. П. Макогоненко, «русская проза переживала младенческий период своего становления» [13, с. 11].

Между тем, как указывал М. М. Бахтин, роман как жанр «с самого начала складывался и развивался на почве нового ощущения времени», он «с самого начала строился не в да-левом образе абсолютного прошлого, а в зоне непосредственного контакта с этой неготовой современностью» [1, с. 230].

Справедливость этих двух положений подтверждается анализом произведений первого оригинального русского романиста Федора Александровича Эмина (1735 – 1770) [11, с. 193].

Так, герой приключенческого романа «Непостоянная Фортуна, или Похождения Мира-монда» отправляется в чужестранные государства с целью «познать политику». «Путевые заметки» Мирамонда позволили автору высказать по различным социальным вопросам, выразить свои взгляды на политику, для чего повествователь прибегает к экскурсам в историю. Показателен интерес самого автора к истории России: известно, что с 1767 по 1769 г. Ф. А. Эмин опубликовал три тома «Русской истории» (издание доведено до 1213 г.). Этот труд подтверждает мысль о том, что историческое мышление XVIII в. находилось еще в стадии формирования, первым признаком чего является отсутствие стремления к строгой достоверности, точности и доказательности в описании событий. В «Русской истории» Ф. А. Эмина отсутствует строгая историография, а в изложении подлинные исторические факты перемежаются с вымыслом.

Среди любовно-авантюрных романов Ф. А. Эмина наибольшей популярностью пользовался роман «Непостоянная Фортуна, или Похождения Мирамонда». Это история любви турецкого юноши Мирамонда и египетской принцессы Зюмбулы. Данный роман, как, впрочем, и другие романы Ф. А. Эмина, являет собой образец реализации идеи «авантюрного времени», описанного М. М. Бахтиным [2, с.14], сущность которого, по М. М. Бахтину, состоит в том, что все происходящие с героями замысловатые события, цепь которых лежит между исходной сюжетной точкой (первой встречей и внезапно вспыхнувшей страстью героев) и их счастливым воссоединением в конце, про- исходят как бы вне времени, это «разрыв», «пауза», «вневременное зияние между двумя моментами биографического времени» [2, с. 14]. Сколько бы ни прошло лет с момент разлуки героев до их встречи в конце, их любовь друг к другу, как и они сами, не претерпевает никаких изменений. Художественное время подобных романов не имеет не только исторической, но «элементарно-биологической, возрастной длительности». [2, с. 14].

В «Приключениях Фемистокла» Эмин дает образец политико-философского романа типа фенелоновского «Телемака». До Эмина русская литература не имела таких произведений. Герой романа — древнегреческий полководец и политический деятель Фемистокл, изгнанный из Афин, странствует вместе с сыном Неоклом, посещает разные страны. В пути он делится с Неоклом соображениями о политическом строе, законах и нравах различных государств. Автор свободно обращается со временем и пространством, используя эти координаты для выражения своих либеральных взглядов. Герои побывали и на Мальте и в Турции, Венеции, попали и в Неаполитанское королевство, Александрию, Каир, Дамаск, Тунис, Индию и даже в давно не существующий Вавилон. Здесь также царит закон авантюрного времени, лишенный исторической и бытовой конкретности.

В целом же романы Эмина расширили кругозор читателей, а в постановке и решении ряда важнейших проблем соприкасались с передовой общественной мыслью эпохи Просвещения.

Новые элементы историзма мы видим в политико-философских романах М. М. Хераскова (1733 – 1807) «Нума, или Процветающий Рим», Кадм и Гармония», «Полидор, сын Кад-ма и Гармонии». Автор свободно обращается с историческим временем, используя обобщенные образы определенных исторических эпох в качестве метафор и аллегорий для выражения своих политических взглядов. Так, например, кульминационным моментом романа «Нума Помпилий», в котором явно проглядываются черты утопии, является изображение процветающего Рима. Это, по мысли автора, своеобразная аллегория будущей России. Панегирическое изображение идеализированной Российской империи – своего рода наказ Екатерине II в момент работы Комиссии по составлению Нового Уложения. На прямое соответствие между Петербургом и Римом указывал в конце романа и сам автор.

Столь же свободно с историческими эпохами обращается и М. М. Херасков в своих философских романах, в которых отразился духовный облик человека переходного времени, потрясенного зловещими образами Французской революцией и пугачевщины и ожидаю- щего новых, еще более грозных перемен. Трагическое восприятие исторического времени как губящего, разрушающего плоды человеческой культуры, воплотилось в создании образов остановившегося времени в утопическом будущем, ради которого писатель призывает жить современные поколения людей. Например, Слово Теандры, завершающее роман-утопию, обращено к этому утопическому будущему, прообразу того «золотого века», о котором продолжали мечтать русские писатели XIX в. и о котором говорит Версилов в романе Ф. С. Достоевского «Подросток». Теандра прославляет труд на благо всего человечества, зовет к миру, исследованию вселенной. Она славит человека, но ему нет применения на земле, в царстве пока еще всесильной Анафы.

В целом можно сказать, что 70-м годам ХVIII в. общественное сознание России выработало представление о действительности как изменяющейся субстанции, обусловленное историческими концепциями развития человека. Но художественное воплощение этого представления пока еще сталкивалось с определенными трудностями технического характера. Ярким подтверждением этому может служить роман М. Д. Чулкова «Пригожая повариха», в котором идея текучести жизни продекларирована в предисловии: «Все на свете коловратно…» [18, с. 260]. События жизни героини развиваются по законам биографического времени, отличающегося от авантюрного и сказочного значительно большим реализмом. Под влиянием превратностей судьбы, по мере все более глубокого познания жизни изменяется ее характер и моральные принципы. Это проявляется в том, что, описывая свои поступки, она нередко прилагает к ним оговорки, касающиеся ее прошлых мнений или заблуждений: «…тогда я не знала, что есть на сете благодарность, думала, что и без нее на свете прожить возможно» [18, с. 298].

Чулков обогащает поэтику жанра новой реалистической концепцией человека как продукта определенной социальной среды, раскрывая связь между бытом и бытием. Это открытие оказалось определяющим для всей последующей истории романа.

Знаменательно и то, что М. Д. Чулков стремится поместить события романа в исторический ряд, локализовать их в историческом времени.

Идея непрерывного и внутренне непротиворечивого исторического времени еще не была осознана романистами XVIII в. Включая в свои произведения те или иные исторические метки, они мало заботятся как о взаимной согласованности этих меток, так и об их соответствии реальной истории. «Исторический» и «чужеземный» колорит в воссоздании среды и микросреды романа служил в первую очередь средством эзопова языка при передаче актуальных, с точки зрения автора, смысловых посылов.

Лишь позднее задача достоверного воспроизведения исторического фона как стала представлять самостоятельную важность. У А. С. Пушкина развилось убеждение, что художник, описывающий исторические события или размышляющий об истории, должен быть «беспристрастным, как судьба». При этом «ни он, ни его политический образ мнений, ни его тайное или явное пристрастие» не должны влиять на это исследование. Если художник исследует историю, «... его дело воскресить минувший век во всей его истине» [17, с. 74].

На формирование пушкинского историзма большое влияние оказали, с одной стороны, памятники древнерусской литературы, и в первую очередь – «Слово о полку Игореве», а также труды западноевропейских историков и философов, среди которых особенно высоко Пушкин ценил Вольтера, внесшего, по выражению поэта, «светильник философии в темные архивы истории» [17, с. 196]. Идея прогресса Вольтера и легла в основы обоснования необходимости изучения истории и в целом интереса к прошлому, поскольку позволяла на основе понимания исторического прошлого объяснить настоящее и предвидеть будущее. Вольтер также призвал отказаться от простого хронологического перечисления отдельных фактов, как и от отражений лишь действий правителей и полководцев; указал на необходимость отказаться от европоцентризма и охватить исследованием историю других народов мира.

Развивая вольтеровские идеи, А. С. Пушкин, говоря о «светильнике философии» в «темных архивах истории», подразумевал необходимость разностороннего, в том числе художественного осмысления истории. Для Пушкина история – это не только знание событий прошлого, но и уважение к прошлому как важнейший элемент национальной культуры. «Дикость, пошлость и невежество не уважает прошедшего, пресмыкаясь перед одним настоящим», – писал А. С. Пушкин [17, с. 218].

Историзм «Бориса Годунова» и «Капитанской дочки» А. С. Пушкина был подготовлен не столько романами XVIII – начал XIX вв., сколько трудами М. В. Ломоносова, В. Н. Татищева, М. М. Щербатова, И. Н. Болтина, И. И. Голикова, Ф. В. Туманского, А. Н. Радищева, Н. И. Новикова, Н. М. Карамзина, внесших огромный вклад в развитие исторической науки. Так, в многотомном труде Н. М. Карамзина «История государства Российского» (1804 – 1823) история России представлена как непрерывный поступательный процесс становления держа- вы. Идея тесной взаимосвязи звеньев исторического процесса, как и представление о меняющемся из века в век сознании людей (то, что Н. М. Карамзин обозначил понятием «дух времени») была воспринята Н. М. Карамзиным в немалой степени из русских летописей. Давая характеристику той или иной эпохе, Н. М. Карамзин, выявил как соответствующий ей тип личности, так и определенный тип летописца – на эти описания и опирался А. С. Пушкин, создавая образ Пимена, в котором, по его собственным словам, воплотилось «трогательное добродушие древних летописцев, столь живо постигнутое Карамзиным» [17, с. 219]. В результате же напряженных идейно-художественных исканий формируется новое качество историзма, углубляется представление о национальном характере, переосмысливаются фольклорные традиции, обогащается арсенал художественных средств.

Если для большинства романистов XVIII – начала XIX вв. обращение к историческому прошлому служило способом уйти от современного звучания своих произведений, скрыть их злободневное содержание под покровом старинной или чужеземной экзотики, то начиная с Пушкина, в лучших произведениях критического реализма обращение к истории служит уже иной, в определенном смысле, противоположной, цели, а именно, более глубокому раскрытию тенденций современности, лучшему пониманию смысла современных событий и явлений. Как отмечает английский литературовед В. Летербарроу, «способность русского писателя держать руку на пульсе современности представляется поразительной». [10, с. 238] Также обращение к прошлому способствовало извлечению из настоящего того, что обнаружит себя в будущем.

В этом тезисе, пожалуй, содержится ответ на вопрос о том, почему Ф. М. Достоевский, хорошо знакомый с историческими фактами второй половины XVI века, когда Испания из страны, открытой для идей европейского гуманизма, стала страной контрреформации, действие своей «Поэмы о Великом инквизиторе» (V главу 5-й книги романа «Братья Карамазовы») помещает в историческую рамку Испании этого перида. Прием наложения временных пластов в рамках единого повествования, помогающий устранять «временную дистанцию между эпохами в истории человечества» и создавать «масштабность и нравственную жгучесть романа» [16, с. 91], отмечают многие исследователи. Так, В. Я. Кирпотин отмечает, что параллели к прошлому определяют своеобразие у Достоевского романной структуры, «способной выдержать неслыханную нагрузку, историко-философскую и социально-нравственную проблематику эпохи, да еще освещенную таким образом, чтобы в ней открылся проем в будущее» [8, с. 94].

Текст поэмы имеет конкретную полемическую подоплеку: как пишет Н. А. Бердяев, Достоевский «имел как бы в виду нелюбимое им католичество и изобличал <…> ложь католической антропологии» [3, с. 135]. Однако «Великий Инквизитор» – «это не распря истины православия с ложью католичества, это несравненно более глубокое противоположение двух начал всемирной истории, двух метафизических сил» [3, с. 135]. Необходимо заметить, что тема антихриста является одной из традиционных тем в истории русской мысли. И Антихристом называли всякого же противника, гонителя, врага или «супостата» Христова. Упоминания о многих антихристах, уже существовавших и существующих в мире, имеются и в библейских текстах.

Черты антихриста заметны и не только в образе Великого Инвизитора, но и в ряде других персонажей Ф. М. Достоевского: Раскольникове и Свидригайлове («Преступление и наказание), Ставрогине и Петре Верховенском («Бесы»). Описанный в «Бесах» проект будущего общества, где «все рабы и в рабстве равны», где, по замечанию Петра Верховенского, «желание и страдание для нас, а для рабов шига-левщина» [4, с. 409.], перекликается с мечтой Великого Инквизитора об обществе, где «будет тысяча миллионов счастливых младенцев и сто тысяч страдальцев, взявших на себя проклятие познания добра и зла» [5, с. 237].

Создав образ Великого Инквизитора, Достоевский поставил один из вечных метафизических вопросов – вопрос о соотношении общечеловеческих и христианских ценностей. «Спор братьев – это спор не о прошлом: их занимает Россия, ее настоящее и ее будущее. Спор братьев открыт и по сей день: это те самые проклятые вопросы о типе власти, ее методах и мотивах, о духовном выборе человека» – пишет Л. Сараскина [16, с. 287].

Художники ХХ-ХХ1 веков сумели показать, как идея великого инквизитора воплотилась в практике различных типов государственной системы, религиозных сект, террористических организаций и других социально-политических групп и институтов, о чем писали не только отечественные [14], но и зарубежные исследователи [6].

Таким образом, можно говорить о трех типах историзма в русском романе. Первый тип историзма характерен для любовно-авантюрного и философского романа XVIII в., когда обращение к историческому прошлому служило элементом эзопова языка, способом сокрытия современных референций романа под покровом старинной или чужеземной экзотики. Второй («пушкинский») тип историзма, проявляется в обращении к историческому прошлому с целью более глубокого постижения причин современных явлений, раскрытию тенденций современности. Третий тип историзма (притчевый, реализованный Ф. М. Достоевским в «Поэме о Великом инквизиторе») состоит в свободном использовании исторических материалов для воплощения своих философских, религиозных, социально-политических концепций.