Трактат "Об образованности" Феодора метохита и некоторые аспекты понятия созерцания у позднего бергсона: к проблеме перекличек

DOI:

Цитирование. Макаров Д. И. Трактат «Об образованности» Феодора Метохита и некоторые аспекты понятия созерцания у позднего Бергсона: к проблеме перекличек // Вестник Волгоградского государственного университета. Серия 4, История. Регионоведение. Международные отношения. – 2018. – Т. 23, № 5. – С. 48–59. – DOI:

Введение. Глубокие и всесторонние связи философско-этического учения Феодора Метохита (ок. 1270–1332) с идеями Филона Александрийского и Синезия Киренского стали предметом обстоятельного и всестороннего рассмотрения в работе Я. Полеми-са [31]. Этому же ученому принадлежит и критическое издание «Слова на нравственные темы, или Об образованности», о котором пойдет речь [28]. В то же время вопрос об идейных перекличках Метохита с новой и новейшей европейской философией, насколько нам известно, пока не ставился (см. особенно: [20; 31; 30; 10, с. 32–33, 94, 118–119, 133–134; 8]). Вместе с тем рассмотрение данной проблематики сулит немало нового, особенно если мы выйдем за хронологические рамки Возрождения.

Методы. Как отмечал А. Гарсиа, говоря о трудах Синезия Киренского, уже в IV в. христиане понимали, что защищаемую ими мудрость необходимо соизмерять с миром, и стремились создать собственную пайдейю [19, S. 8] (вопрос о ее соотношениях с мето-хитовской, собственно, и ставит Я. Полемис). По Синезию, начатки философии – страсть к познанию. Философия независима от Бога: это – мирской разговор [19, S. 10] ², светский тип дискурса. Мы знаем и еще раз убедимся при чтении фрагментов, что такой подход был близок и Метохиту.

Для светской и духовной философии со времен Аристотеля важнейшая триада категорий (потенция – деятельность (энергия) – энтелехия) включает в себя понятие «дея-тельность»3. Именно это мы видим и у Мето- хита: активную деятельность познающего ума, к которой византийский философ призывает адресата, он противопоставляет праздному и пассеистскому созерцанию (см. далее пример из 50-й главы трактата).

Неоднократно отмечалось, что понятие созерцания принадлежит к числу наиболее многозначных в истории мысли. На этот раз, как нам кажется, было бы полезно в поисках аналогий к аргументации Метохита обратиться к философии ХХ века – чтобы увидеть точную типологическую параллель в последней книге Анри Бергсона «Два источника морали и религии» (1932).

Анализ. Все наши знания, говорит Метохит в 50-й главе, мы почерпаем из опыта. Однако – в силу общего упадка культуры – мы даже не в состоянии толком рассказать о том, что нам открывается в опыте [28, σ. 206.50.6–12]. «Некоторые пошли еще дальше: основываясь на истинном опыте, общедоступном для всех, настолько презрели видимый мир, что сочли за лучшее не говорить о нем и вовсе ничего ⁴, но впали в какое-то полнейшее безгласие ⁵ , довольствуясь одним лишь созерцанием (здесь и далее курсив в цитатах наш. – Д. М. ), да и ему не больно-то радуясь ⁶ и будучи не в состоянии чего-либо добиться, руководствуясь им, потому что для большинства, как отмечалось раньше, больше созерцания ничего и нет. Так много ли проку в том, что кто-то уразумел людские бедствия глубже остальных, однако сам не миновал их (абсолютно добровольно или нет – другой вопрос) – точно так же, как и остальные? ⁷» [28, σ. 206.50.12–22].

Метохит критикует тех, кто, отойдя от опытного познания чувственного мира, не дошел до познания сверхчувственного, а остановился в некоем промежуточном и пассивном созерцании , каковое для Метохита неприемлемо (то раздолье, о котором идет речь в начале трактата (см. далее), предполагает активность мысли!).

Теперь обратимся к I главе «Двух источников морали и религии»:

«... единственная дорога ведет от действия, заточенного в замкнутом кругу, к действию, развертываемому в свободном пространстве, от повторения – к творчеству, от инфраинтеллектуального – к суперинтеллектуальному. Тот, кто останавливается между обоими действиями, непременно оказывается в области чистого созерцания; не придерживаясь более одного и не достигнув другого, он естественно... осуществляет ту полудобродетель, каковой является отрешенность » [5, c. 68].

Бергсон адресует упрек тем, кто, отойдя от замкнутого, инфраинтеллектуального и несвободного действия, не дошел до разомкнутого (или открытого) и свободного, остановившись на «чистом созерцании». В обоих случаях созерцание оказывается той промежуточной сферой, к которой полувынужденно-полудобровольно прибегают люди пассивные, не желающие принимать активного участия ни в общественных, ни в культурных делах. Нам представляется, что мысль Метохита в данном вопросе, по сути, очень близка, если не тождественна, берг-соновской.

Бергсон, который разрабатывал понятие длительности и успешно пытался его синтезировать с понятием субстанции – активист. Чистое самосозерцание философии, сидение в башне из слоновой кости – пагубно для нее, как он подчеркивал: «Но если метафизика должна руководствоваться интуицией, если предмет интуиции – подвижность длительности, а длительность психологична по своей сути, то не выйдет ли у нас так, что мы заточим философию в самодовлеющем созерцании самой себя? » [16, p. 35].

Это понятие самодовлеющего созерцания, уводящего субъекта в сторону от активности в ее разных формах, по сути, тожде- ственно метохитовскому. Дискурс и тут – подчеркнуто светский, заставляющий вспомнить, предположим, критику Гуссерля у Адорно, хотя как раз последний имел основания отметить, что оба – Гуссерль и Бергсон – ушли из философии модерна «в традиционную метафизику» [1, c. 17].

Из других совпадений между Бергсоном и Метохитом обращает на себя внимание встречающаяся у обоих мысль о том, что недопустимо «основывать мораль на культе разума» [5, c. 95]. А.Г. Погоняйло прекрасно резюмировал эту линию в европейской культуре: «Культ разума иррационален. Он неразумен» [13, c. 52]. И потому – если вернуться к основным героям нашей работы – следует обратить пристальное внимание на представителей других сфер культуры. И прежде всего – на художников как на носителей творческого начала, чьи творения не менее (а порой и более) долговечны, чем написанные пером трактаты [8, c. 224–226]. В них может заключаться не меньше философских смыслов, чем в письменном тексте: «Из созерцания какого-нибудь античного мрамора глазами подлинного философа может проистекать истина в более сконцентрированном виде, чем та, что рассеяна в том или ином философском трактате» [16, p. 38].

Такое созерцание не идентично вышеупомянутому, проникнутому духом пассивности и резиньяции. Креативное созерцание (назовем его так) питается теми творческими эмоциями , которые направлены, по Бергсону, на действие и которые Ж. Делез называл «волевой интуицией» (цит. по: [22, p. 48–49]). Деятельный характер волевой интуиции, которая самим своим актом опровергает бездеятельность первого созерцания, подчеркивает и Л. Лолор в статье с говорящим заглавием «Новый взгляд на философию Бергсона» [22, p. 49]. В самом деле: «Человек может, конечно, мечтать или философствовать, но он должен вначале жить; безусловно, структура нашей психики порождена необходимостью сохранения и развития индивидуальной и социальной жизни» [5, c. 115].

Думается, что такой – опирающийся как на психологию, так и на метафизику – подход более отвечает духу нашей постсекулярной эпохи [15, c. 361].

По мере вчитывания в трактат Метохита мы увидим, что он, как и Бергсон, разграничивает два уровня созерцания : первое, негативное, которое стало предметом критического анализа в данной статье, и второе – позитивное и радостное, несущее светское блаженство «созерцательно-мусического бытия» (выражение Х.-Г. Бека) на лоне наук, поэзии и философии. Этот locus amoenus, «светский рай» поэзии и философии, был близок душе Метохита примерно так же, как и многим творцам новоевропейской культуры: Гете, Байрону, Пушкину, Батюшкову, Баратынскому...

То, чего недостает этому понятию по сравнению с мистическим идеалом исихастов и паламитов, и вообще православных мыслителей как XIV в., так и последующих эпох (которым Метохит по своим духовным устремлениям в принципе не противоположен) – это нотки любви . Ведь «Тело Христово – Церковь – созидается чрез любовь, возможную только в постоянном пребывании в Духе Святом, Духе любви и, одновременно, Духе Господа Иисуса» [3, c. 43] (ср.: [12, c. 295]).

Нехватка этой составляющей этического и эстетического идеала становится особенно явственной при сопоставлении начальных глав трактата (да и всего трактата в целом) с произведениями православной литературы и эпистолографии XIV в., причем даже среднего уровня. Возьмем в качестве примера написанное в середине столетия (то есть лет через 40–50 после трактата Метохита) письмо Софиана митрополиту Филадельфийскому Макарию Хрисокефалу, достаточно видному богослову (его Слово на праздник Торжества Православия опубликовано [24] (ср.: [25, p. 347, 351])), в котором сквозит неподдельный восторг и благоговение перед сияющими добродетелями и мудростью учителя: «В самом деле, никто не будет настолько глуп и, скажем так, настолько далек от любви к прекрасному, чтобы не пробудиться душою и не вос- парить горе (μετέωρος γίνεται), вкусив твоих благодатей, о всех наилучший и божественнейший владыка» [26, S. 230.41–43].

Выводы. Вот этого благоговейного настроя и этого слоя церковной лексики нет у Метохита. Его феория не была исихастс-кой. Еще один оборот из письма Софиана дает ясно почувствовать разницу между светским и духовным типами созерцания (которые разнятся как по модусу, так и по объекту: место Бога у исихастов и Софиана занимают studia humanitatis у Метохита). Сам я от слушания твоих слов настолько становлюсь лучше сам себя, продолжает Софиан, «...что всецело преображаюсь наилучшим изменением (aZZoio™a9ai тxv кaZZ^aтnv aZZotoaiv), становлюсь из одного - другим и всецело внимаю Богу, совершенно забыв обо всем земном» [26, S. 230.45–47].

В этой фразе употреблено важное выражение, принадлежащее к общему концептуальному уровню протопаламитской и пала-митской антропологии (св. Никита Стифат, Никифор Влеммид, Феофан Никейский, Иоанн Кантакузин и др.) и описывающее реальное соединение обоженной души праведника с Богом [9, c. 283–290]. Но Софиана роднит с Феодором Метохитом тональность высказывания: есть веские основания полагать, что в его устах это все же – аллегория, а не описание живого исихастского опыта, подобного тому, что был, скажем, у Силуана Афонского и игумена Софрония (Сахарова). По отношению к духовной жизни в строго аскетическом смысле обоих наших византийских авторов XIV в. можно считать учениками. Тем любопытнее отметить как отличия, так и совпадения в оттенках мысли между представителями различных течений в поздневизантийском гуманизме.

В заключение статьи приведем свой перевод пролога трактата (гл. 1–5), выполненный по критическому изданию Я. Полеми-са [28].

ПРИЛОЖЕНИЕ

Феодор Метохит. Слово на нравственные темы, или Об образованности Главы 1–5

Перевод со среднегреческого языка Д. И. Макарова

Глава 1

Уже не раз я пытался рассказать тебе кое-что о науках (τ § ν λόγων) (в меру собственного знакомства с предметом и способности говорить о нем) и увещевать тебя заняться благим трудом – приложить все усилия к тому, чтобы ими овладеть ; ведь прилежание в таком деле, да и сам процесс его освоения – не что иное, как истинное раздолье ( ¼ αστ þ νην), любезное сердцу⁸. Но как только я намеревался за это взяться, со мной происходило то, что бывает с людьми, которые видят во снах отчетливую картину ( – ναρ) (ср.: Мф. 1, 20) того или иного занятия, которому предаются. Я размышлял над этим и уже вел беседы с тобой, но только мысленно (μέχρι τ § ν λογισμ § ν), на деле же не было возможности приступить к осуществлению задуманного, сколько бы я себя ни принуждал. Скорее, я занимался чем угодно, только не мог приступить к беседе с тобой (хотя и собирался говорить), ведь постоянно возникал то один, то другой предлог, который насильно уводил меня прочь от поставленной мною цели. Я был преисполнен житейских забот, уж не знаю, ни каковы они по сути, ни как о них рассказать, – совершенно низменных и презренных; погряз в дурных и до крайности вульгарных (ο š δ c ν καθάπαξ j ερ § ν) ⁹ делишках, недостойных попечения, за которые сроду бы добровольно не взялся ни один достойный муж, знай он о них заранее (чтоб они провалились самым ужасным образом!). Впрочем, это они, скорее, беспощадно сокрушают и раздробляют на мелкие кусочки ум любителя прекрасного, превращая орган мысли в неисчислимые мириады мерзостей.

Глава 2

И вот что еще мне представлялось в высшей степени затруднительным: если бы я даже и попытался заговорить с тобой о науках, оказалось бы, что я не подготовлен к такой беседе, поскольку давно уже оставил занятия ими, к которым некогда был привычен. «Богатство дается стараньем», – по словам поэта ¹⁰. А произведение искусства, которое ежечасно не отделывают и оставляют без пристального попечения, неизбежно, как мне кажется, день за днем лишается силы (τ x ν f ξιν) ¹¹, уподобляясь заброшенным ¹² растениям, не получающим надлежащего ухода ¹³: как эти растения не способны к росту (τ x ν ö ύσιν) ¹⁴ и плодоношению, так и оно безжизненно и не может быть доведено до совершенства ни одним разумным способом ¹⁵.

Итак, поскольку я всячески оттягивал на неопределенный срок (ε s χον πόρρω ~ πρ ’ ) написание этого слова ¹⁶ и работу над ним, то именно тебе, совершенно пренебрегавшему собой, суждено было обратить меня к самому себе (πρ ’ ς e αυτ ’ ν d πιστρέψαι) ¹⁷, хотя и запоздало. И хотя сам для себя ты как ничего не хотел, так и не мог сделать, по отношению ко мне же оказался достаточно силен, чтобы высвободить меня от всяческих дел – более многочисленных, нежели я мог тогда представить или настроиться. Ты же еще и сейчас не обрел себя, а меня – не знаю, как правильнее и выразиться: вернул либо ко мне же, либо, скорее, все-таки к себе.

И вот это избавление, которого я прежде не мог совершить сам, будучи вовсе лишен такой возможности, происходит благодаря тебе, и я надеюсь, что благодаря заботам о тебе смогу избавиться от всех прочих попечений. Итак, всецело, как я думаю, отойдя от своих дел и полностью расставшись с теми надеждами посвятить себя наукам, которые я возлагал на себя, и будучи в придачу лишен (ζημιούμενος) 18 и вторых, как говорят, еще лучших, которые впоследствии в обилии питал относительно тебя, я тружусь в поте лица и, похоже, из-за тебя претерпеваю нечто ужасающее и уже невыносимое (хотя прежде полагал, что нет ничего страшного в том, чтобы предаваться такого рода чувствам). Вот это и стало, на мой взгляд, важнейшей причиной, которая понудила меня написать настоящее слово (λόγον).

Впрочем, я вдобавок полагал, что если, чего доброго, стану пытаться в полной мере, как и тогда, восславлять науки, выказывая о них собственное попечение (μελετ § ν) и тебя наставляя (συνασκούμενος), то покажется, будто я претендую на то, чтобы ты и те, кто нас окружает, восхищались моими занятиями и чтобы вы и все люди вообще, в свою очередь, занимались (σπουδάζειν) ¹⁹ ими. Именно так обычно и поступает большинство людей, нахваливая ²⁰ всем подряд то, чем они занимаются сами, убеждая соглашаться с собой и внимать себе, как будто они – самые лучшие. В самом деле, одни прожужжат всем уши, расхваливая свои родные края, а также какие-то места и компании, другие – политический строй, третьи – тот или иной образ жизни, а остальные – все, что бы они для себя ни избрали и чем бы под действием той или иной необходимости ни занимались; взятые все вместе, эти бахвалы пробуждают в слушателях благие надежды, связанные с предметами своих занятий.

Глава 3

Сейчас же я бы очень хотел, чтобы дела обстояли не так, как все случилось на самом деле (имеется в виду мой отход от занятий науками под влиянием того, с чем мне пришлось столкнуться). Пусть же никому не покажется, будто, взявшись все же прославлять то, чем с тех пор совершенно пренебрег, так что и оказался далече, я взялся за дело из жажды благодарности в свой адрес и в адрес своего дела, а не поневоле и будучи понуждаем необходимостью (так что в результате, скорее, и поддался уговорам). Разве не достоин я порицания со стороны самого себя за оставление без попечения (προνοίας) ²¹ того, что мне представляется наилучшим? С другой стороны, разве я не смогу выглядеть убедительным в твоих глазах, пытаясь убедить тебя в том, чем намеревался всерьез с тобой заняться и за пренебрежение чем считаю себя достойным упреков? Так вот, я скажу, ничего не утаивая, лишь столько, сколько задумал в начале, направляя и расширяя ²² данное слово, поскольку, как следует, приготовился не восхвалять науки и не говорить о них более того, чем они заслуживают. Потому что находятся ведь и те, кто считает должным уплачивать долг образованности таким образом, чтобы не оставлять невысказанным ( a ppnrov)²³ ничего, что, по их разумению, могло бы так или иначе придать наукам (to v c aoyouc) хоть какую-то торжественность. Напротив, они измышляют и рассказывают о науках всяческие небылицы, восхваляя, что есть сил, ученые занятия и, на мой взгляд, либо сознательно пренебрегая тем, что сами они бесконечно далеки от познания связанной с науками истины, и стремясь лишь возвысить предмет своих славословий, либо же столь неистовым стремлением к его прославлению вводя в заблуждение сперва себя, а там уже и остальных.

Несомненно, в обоих описанных случаях отход вышеупомянутых энкомиастов от добра и утрата ²⁴ должного не останутся без наказания и без подобающего воздаяния, как, впрочем, не пребудет непрощенным ни добротолюбие ( р фlAoкaA^a) одних 25 , будучи движимы которым, эти самозваные панегиристы претерпели такой вот самообман, ни себялюбие ( р фlAauт^a)²⁶ других, которое довело их до лжи. В самом деле, себя ведь любят все и изо всех сил, сколь бы далеко это ни заходило. Похоже, себялюбие считается занятием столь невинным, что ради него одного всякий может спокойно решиться на что угодно. Себялюбцам хотелось бы, чтобы все, сделанное ими, было наилучшим или, по крайней мере, хотя бы казалось таковым 27 . Но и тех, первых панегиристов, поневоле оказавшихся рабами своей любви ( е рютос) к наукам, всякий готов понять и простить - более, чем в любом другом случае 28 , ведь эта страсть (тошо [sc. т о е рюс]) считается единственной, которой невозможно избежать и которая подчиняет себе абсолютно всех (παντάπασι βίαιον). И их прощают, даже несмотря на то, что сами от себя они максимально сокрыли собственную неподготовленность и непредусмотрительность ²⁹ – пусть даже кто-нибудь заметит и поймет, что нет ни одного такого помысла (aoyig^ g v), который помог бы нашим панегиристам излечиться от охватившей их болезни.

Впрочем, мне кажется, что обе стороны порой погрешают ³⁰ против рассматриваемого нами суждения, понуждая себя (πραττόμενοι) ³¹ браться за (περαίνειν) такие вещи, которые превосходят не только элементарное пособие для младших классов ³², взыскуемое ими и составляющее предмет их устремлений, но даже и последующие серьезные (δικαίων) труды, освоить которые им, думаю, было бы однозначно под силу. Сдается мне, что в своем безудержном и дерзком стремлении ко всякой выгоде и к любым видам превосходства они вредят всему предприятию в целом, уподобляясь тем из моряков, что, страдая большей по сравнению с остальными алчностью, постоянно догружают свое судно разного рода мелочью, в результате чего оно идет ко дну И в самом деле, ведь если слушатели, хоть немного усомнившись ( a vTioT § oiv)³³ в каком-либо суждении³⁴ по тому или иному поводу, заметят и поймут, что оно искажает (vooo n v) истину, то тотчас -с этого самого момента - протрезвятся ( a vaoeooenvTai) 35 , станут избегать подобной несправедливости³⁶ и уже не только перестанут доверять чему-либо подобному (и даже не снизойдут до него), но и скажут, что не без подозрений относятся ко всякой речи вообще и что не считают более возможным полагаться на тех, кто пытается их столь злокозненным образом ( Ё пlвovAюс) ввести в соблазн.

Глава 4

Итак, судя по всему, именно те, кто выказывает столь чрезмерную ревность (onouSaZovTec аретрюс ouтюс) об образовании 37, больше всего и виновны в том, что многие разражаются бранью в его адрес (KaKnYopeio6ai). Тут-то и кроется причина, по которой эти хулители способны с изумительной легкостью бесчинствовать, поносить науки (tovc aoyouc) и, словно по некоему, как бы я сказал, праву принуждения (avaYKatou), предаваться худшим из всех пороков - зависти и необразованности 38, уподобляясь тем, кто, будучи поражен необычными раскатами грома или иного шума, с тех пор равно боится (φερόμενοι) всего и вся. Они неистовствуют против наук ( ’Aaoyougi) 39, очевидно, не находя в этом ничего страшно- го, завидуют наукам как чему-то превосходящему их собственные возможности и лучшему, нежели то, чего они могут достичь по своей природе, и утверждают, будто нет ничего выдающегося 40 – такого, что можно было бы любить или стяжать. Но, весьма нам завидуя, противники образования упорно 41 совершают противоположное тому, о чем говорят, тем самым убеждая нас, как думаю, в том, что они уподобляются тем, кто готов завидовать только наилучшему, и находятся в сильном разладе с самими собой. Ясно, что этим наши противники показывают, прежде всего, что собственные их дела находятся в бедственном положении, и изобличают собственную безграмотность. Они, на мой взгляд, направляют собственное оружие против самих себя («ф’ ёсиас.. л£plл^лт£rv). Итак, обращусь к тем, для кого достаточно и краткого слова.

Глава 5