В поисках оснований науки: проблема рациональности

Таким образом , рациональность – это основанное на разуме отношение челове ка к миру , принцип человеческой деятельности ; а соответственно , рационализм – философско - мировоззренческая позиция , сторонники которой признают разум , логику , опыт основой познания и поведения . Трудности однако связаны с тем , что не существует единого стандарта « разумного отношения к миру », стандарта , при годного для всех времен и для всех видов деятельности . В частности , научное творчество является лишь одной из известных форм разумного поведения и , бо лее того , меняет свое содержание при переходе от одной эпохи к другой .

Как известно , Макс Вебер опознал в прогрессирующей « рационализации » всех сторон жизни общества ( экономики , права , религии ) главную тенденцию истории . Вебер противопоставил аффективному ( основанному на эмоциях ) соци альному действию рациональное и выявил несколько его типов . Традиционное поведение базируется на привычке , на традиции и отличается тем , что присут ствующая в нем рациональность не становится предметом рефлексии ; ценнос тно - рациональное поведение – на вере в ценность некоторого действия незави симо от результатов ; целерациональное поведение – на постановке целей и вы боре средств для их достижения , причем в качестве средств воспринимаются лю бые предметы и даже окружающие люди . Формой выражения целерациональ ного действия ( со всеми его плюсами и минусами ), доминирующего в современ ном обществе , и стала наука . В дальнейшем веберовская классификация была существенно пополнена . Теперь различают рациональность формальную и со держательную , когнитивную и практическую , внутреннюю и внешнюю , откры тую ( для критики ) и закрытую … Рациональность трактуется как соответствие некоторому вечному идеалу разумности ( метафизическая рациональность ), ме тодологическим требованиям ( операциональная ), правилам объяснения ( логи ческая ), правилам языка ( семантическая ), нормам и ценностям ( нормативная ), определенной социокультурной системе ( функциональная ), определенному про изводственному образцу ( оперативная ), задачам общения ( коммуникативная ), критериям красоты ( эстетическая )… Увы , категориальный бум отнюдь не свиде тельствует об успехе теории . Ведь рационалистами называют себя не только те , кто считает науку наивысшей культурной ценностью , главным фактором исто рического прогресса и средством решения любых социальных проблем , но и те , кто трактует науку как силу , человеку враждебную , те , кто возлагает на нее от ветственность за возникновение не только экологических , но и социальных про блем . Поэтому раскрытие сущности науки ( включая решение проблем демарка ции , классификации и периодизации ) с необходимостью предполагает экспли цирование , или прояснение , понятия рациональности .

На наш взгляд, в основании интуиции «рационального» отношения человека к миру (и к самому себе) лежит всё же не абстрактное представление о некоторой упорядоченности (логической, математической), а императив самосохранения. По крайней мере, обращаясь именно к этому императиву, конструируют понятие Разума родоначальники науки и философии Нового времени (впрочем, такой способ интерпретации разумности был известен еще Платону и Аристотелю). Соответственно, «кризис рациональности», свидетелем которого стал ХХ век, коренится в чрезмерно узком понимании цели и смысла человеческого существования, в настойчивых попытках свести разумность к стремлению выжить любой ценой и, естественно, в бесплодности этих попыток, в неосуществимости данной редукции.

Франсуа де Ларошфуко , военный и политик , один из законодателей интел лектуальной моды XVII века , ответственных за триумф рационализма в массо вом сознании , намеревался воздвигнуть учение о нравственности на прочном фундаменте науки , объяснив поведение людей сообразно с законами природы . Искомым естественно - природным началом в человеке , обусловливающим собственно человеческие качества , пороки и добродетели , выдающемуся мысли телю представляется самосохранение , точнее , « себялюбие » [ Ларошфуко 1993]. Этой же дорогой идут все современники Ларошфуко . Декарт заявляет о несов местимости « стремления к разрушению самого себя » с « законами природы » ( нап ример , с физическим законом инерции ). Гоббс кладет принцип самосохранения в основание теории естественного права . Спиноза – в основание этики . Паскаль переплавляет чувство одиночества и конечности существования в ведущий мо тив религиозной веры . Архитектор Просвещения Джон Локк называет « закон самосохранения » « священным » и « неизменным » и виртуозно отождествляет с ним божественное установление , естественный закон , моральный закон , поли тическую власть , разум , а фактически и экономическую деятельность . Спустя пару столетий с такой же легкостью породнит « инстинкт самосохранения » с « принципом реальности » Зигмунд Фрейд . О слепой воле к жизни , о стремлении выжить любой ценой , составляющем « сущность нашего стада », говорят и так на зываемые « иррационалисты » ( в адекватности термина можно сомневаться ): Шо пенгауэр , Ницше , Шпенглер …

Себялюбие « соткано из противоречий », « цели меняет », « видит », « слышит », оно « море » и « пропасти », « властно и покорно », « искренне и лицемерно »… Ларошфу ко пишет портрет мифологически всеобъемлющего « себялюбия »: «… Погибая в одном обличии , оно воскресает в другом ». И рационализм , построенный на этом « себялюбии », насквозь мифологичен , хотя стилизуется под научный подход . Случаи , когда любовь к самому себе проявляется в готовности добровольно рас статься с « бесценным благом », интерпретируются либо как патология , либо как модификация желания длиться . К примеру , если некто жертвует собой ради спасения других , то в поступке должно усматривать расчет продлить свое при сутствие « в токе крови потомков », « в памяти людей », « в вечности » и т . п . Иначе от героического поступка осталась бы одна экстравагантная выходка , может быть , и достойный , но рационально не постижимый акт , случайно обернув шийся выгодой для общества . В эпоху научно - технического прогресса ценности истончаются до « пользы », человеческое тело редуцируется к машине , а бытие человека – к функционированию , к числу , к счету , к накоплению . Дифференци руются и органично дополняют друг друга различные методы количественного « накопления » жизни : увеличение продолжительности или повышение интен сивности , продуктивности ; пребывание на земле или на небесах ; индивидуаль ное бытие или коллективное . Сохранение жизни ( непрерывное увеличение ее продолжительности ) становится средством оправдания социального контроля , основным каналом развертывания отношений господства - подчинения .

Действительно, единство научной деятельности и страстного желания отдалить Конец надежно зафиксировано уже в трудах Фрэнсиса Бэкона: угроза ги- бели стимулирует прогресс научный, социальный, политический. Идея единства знания и власти (над природой, над другими людьми, над самим собой) оказалась и судьбоносной, и, безусловно, роковой для западноевропейской истории. Проявления парадоксальной, подчас трагической диалектики познания и властвования многообразны.

Во - первых , процедуры иерархизации , манипулирования , контроля неотрыв ны от структуры научно - практической и научно - теоретической деятельности . Знание и власть взаимно обусловливают друг друга : познание выступает пред посылкой власти , а власть – целью , средством , мерилом и опять же условием познания . Более того , кибернетика демонстрирует непосредственное совпадение процесса передачи информации с процессом управления . Уместно вспомнить также о принудительно - ограничительном характере рационального мышления , о его склонности классифицировать , унифицировать , запрещать и предписы вать , акцентировать необходимое . Разум повелевает чувствами , подчиняет жизнь достижению одной цели . Язык науки формировался на основе политико юридической лексики : « факт », « доказательство », « справедливость », « закон » и т . п . Наконец , насилие над объектом познания совершает естествоиспытатель в акте эксперимента . В этой связи бросается в глаза преемственность научно атеистического мировоззрения канонам иудео - христианской религиозной тра диции , которая постулирует непреодолимую пропасть между человеком и про чими существами , отданными в его руки ( Быт .1:26–30; 9:2–3).

Во - вторых , подобно любому другому социальному институту научное сообще ство пронизано отношениями доминирования . На всем лежит печать субордина ции и бюрократизации . Должности , звания , степени , награды , авторитеты , группировки , неравенство в размерах оплаты труда , отсутствие свободного дос тупа к информации , цензура … Мощные корпорации конкурируют за ресурсы и сферы влияния , конфликтуют , судятся .

В - третьих , академические ( и образовательные ) структуры срастаются с поли тическими . Подвизаясь в качестве экспертов , депутатов , членов всевозможных комиссий , ученые неизбежно становятся частью государственной машины ( как правило , коррумпированной , защищающей интересы не всего общества , а пра вящего класса ). Как показал Карл Манхейм , сближение науки с политикой имеет и положительные , и отрицательные последствия . Оно , конечно , облегчает распространение научных идей ( пусть даже в пропагандистской манере ). Но , ос ваиваясь с ролью партийных функционеров , интеллектуалы быстро превраща ются в догматиков : опасность , возникающая из союза науки и политики , заклю чается в том , что кризисы политического мышления становятся кризисами на учной мысли [ Манхейм 1994].

Сращение научной рациональности с политической целесообразностью получило развернутое обоснование в философии Гоббса. Согласно Гоббсу, естественный закон заключается в том, что человеку запрещается делать то, что пагубно для его жизни или что лишает его средств к ее сохранению. При таком раскладе отступление от догмы себялюбия подорвало бы основания власти. «Естественное право» защищать себя всеми возможными средствами признается вообще неотчуждаемым, поскольку целью отречения от права может быть лишь благо для себя, «сохранение жизни». Индивиду должно быть позволено увеличение власти над другими людьми, поскольку оно необходимо для его самосохранения [Гоббс: 1991]. Как это ни парадоксально, но такой подход способствует усилению социального антагонизма, на преодоление которого, казалось бы, были изначально направлены усилия Гоббса и его последователей. Антагонизм – взаимная неприязнь, непримиримая враждебность людей друг другу, точнее, взаимная враждебность больших групп людей, обусловленная их объективным положением в социальной системе, например, в системе общественного производства, в системе планетарной экономики или, возможно, в каком-то другом отношении, существенном с точки зрения устройства мирового сообщества. Враждебные отношения часто складываются между теми, кто похож как две капли воды, хотя враждебность эта предполагает объективную возможность неравенства, связана либо со стремлением каждого из конкурентов к превосходству, либо с тем, что равенство навязано неравным по своим способностям (и потребностям) индивидам насильственно. Таким образом, антагонизм предстаёт в теории Гоббса как неотъемлемый момент стремления к самосохранению, оказывается накрепко спаян с разумностью людей, с рациональностью (и это, конечно, ошибка).

Дисгармония зарождается именно в той точке, в которой, по замыслу творцов идеологии рационализма, должны были слиться воедино человеческое и природное, моральный закон и закон естественный. Причем речь идет не только о дисгармонии социальной, но и о неразрешимом противоречии в основаниях научного познания. Так, Ларошфуко неоднократно повторяет, что, противодействуя смерти, нельзя смотреть на нее «в упор». Однако в отличие от чувств и инстинктов разум по определению может быть лишь ясным и отчетливым. И поскольку интеллект трактуется как высшее проявление самосохранения, то сентенции о «разумных людях, не думающих о смерти», да о разуме, «советующем отвратить от смерти взоры и сосредоточить их на чем-нибудь другом», концепцию разума торпедируют. Разум «предает нас» и «вместо того, чтобы научить презрению к смерти, ярко освещает всё, что есть в ней ужасного». Вопреки ожиданиям сущность человека вступила в противоречие с законом Природы. Истина такова, что Разум не способен ее выдержать! Почему нельзя «смотреть в упор»? Уж не потому ли, что соприкосновение Разума со смертью приводит к возникновению парадоксов, выявляет какой-то изъян в концепции, покоящейся на отождествлении ratio со стремлением к самосохранению? Во-первых, разум в итоге оказывается беспомощным («умирают потому, что не могут воспротивиться смерти», а не только «по глупости и по заведенному обычаю»). Во-вторых, не расчеловечивается ли перед лицом смерти индивид, строго следующий инструкциям интеллекта, не становится ли безнравственным и преступным, и не терпит ли тогда фиаско основополагающий постулат Просвещения о единстве разумного и нравственного? А может быть, дело в том, что «закон самосохранения» – вовсе не закон? И в том, что, как учили античные классики, хорошо известные Ларошфуко, человек рассудительный, наоборот, не страшится «размалеванного пугала»? В конце концов, идеология Просвещения (в границах которой, безусловно, остались и марксизм, и позитивизм, и технократические теории) с ее классической концепцией рациональности пришла к своему грандиозному логическому завершению – к философскому учению Фридриха Ницше, сумевшего разглядеть в научном творчестве самообман, попытку заслониться от ужасающей реальности, подменить настоящую жизнь иллюзией. Правда, такая подмена, согласно Ницше, способствует выживанию человеческого рода. Поэтому даже в рамках этой концепции рациональность правомерно интерпретировать как самосохранительное поведение.

Если , по - мнению Гоббса и его бесчисленных ( часто бездарных ) эпигонов , об щество создаётся из любви к себе , а не к ближнему , то Платон считал себялюбие « величайшим из зол », разрушающим полис . Соответственно , несколько иначе понимал Платон существо разумности и назначение науки . Лишь созерцатель ное отношение к космосу , возвышающееся над любыми материально - практичес кими задачами , создает условия для возникновения научного знания ( хотя впо следствии оно может приобрести и действительно приобретает прикладное зна чение ). Через познание душа приобщается к вневременному умопостигаемому миру , перешагивая границы физической действительности и совершая восхож дение на всё более высокие уровни бытия [ Платон 1971]. Принимая во внима ние громадный и печальный исторический опыт человечества , приходится сог ласиться с тем , что именно в акте незаинтересованного созерцания , а не в про цессе пресловутого « преобразования материальной действительности » исследо ватель в наибольшей степени способен преодолеть отчуждение , то есть состо яние , когда те или иные качества человека , продукты его творческой деятель ности превращаются в господствующую над ним и враждебную ему силу . Так , построенное людьми государство выходит из под их контроля , искусство рожда ет зависть , религия , призванная воспитывать любовь ко всем божьим творени ям , служит прибежищем фанатиков , мораль часто становится фактором углуб ления нетерпимости и , наконец , плоды научно - технической деятельности угро жают самому существованию жизни на планете . Отчуждаются продукты труда , средства производства , сама творческая деятельность . Казалось бы , труд создает человека , позволяет ему самореализоваться . Однако профессиональная специ ализация ведет к обеднению личности , к потере здоровья , к конкуренции и ан тагонизму , причем в процессе потребительской гонки человеку навязываются потребности , не отвечающие его природе и интересам , а сам он превращается в придаток бесконтрольно расширяющегося производства . Важнейшими родовы ми характеристиками обитателя техносферы становятся беспрецедентная про жорливость и , соответственно , пакостливость , которые с учетом необычайно вы сокой численности людей создают угрозу для биосферы . Отчуждение возникает между обществом и природой , обнаруживается между прошлыми поколениями и нынешними ( поскольку меняются ценности и цели исторического развития ), прорывается наружу во всевозможных социальных конфликтах , ощущается как вечное противоречие между творческой жизнью и застывшими « объективиро ванными » ее формами ( например , неустранимые коллизии между живым науч ным творчеством и научной теорией , между исследователем и научным сообще ством , между открытием и обоснованием ).

Утрачивая вкус к незаинтересованному познанию природы и погружаясь в водоворот знания инструментального, Homo Sapiens лишается своей важнейшей сущностной характеристики — уникальной способности быть выше любой практики. Он добровольно расстается со своей разумностью (с рациональностью, с духовностью), отчуждая ее вовне и принимая на себя функции пос- лушного инструмента научно-технического прогресса, функции рассуждающей машины. Вот почему на уровне сознания обычными проявлениями отчуждения становятся чувство одиночества, усталость, бессилие, сознание бессмысленности существования, ощущение утраты своего подлинного Я, враждебное отношение ко всякого рода социальным институтам и ценностям. Ведь познание само по себе является таким же фундаментальным способом бытия мыслящих существ, как и язык (знаково-символическая деятельность), социальность, орудийная деятельность. Хотя отчуждение связано с разделением труда, со стихийным характером производства и с господством товарно-денежных отношений, со становлением промышленного общества и с индустриализацией (которая ведет к росту индивидуализма, к утрате чувства общности, к тотальной бюрократизации), с возникновением государства и с дальнейшим распространением отношений господства-подчинения, тем не менее следует более вдумчиво, непредвзято отнестись к позиции Гегеля, считавшего, что именно в процессе познания противостоящего ему предметного мира дух преодолевает состояние отчуждения. Человек познающий раскрывает свои сущностные силы («родовую сущность», как выражались философы-просветители), то есть совокупность тех возможностей, потребностей, способностей, которые постепенно реализуются в ходе истории. Познание необходимо рассматривать не только как средство практического преобразования мира (средство управления, обогащения, самосохранения), но и, наоборот, как самоценность, способ и последнюю цель существования. Лишь учет обеих равноправных составляющих «научной рациональности» позволит ей и в новых исторических условиях остаться эффективным способом выживания, остаться «отношением к миру, основанным на разуме».