Валерий Голофаст: "...И чудо сделал я". Стихи, хокку



Валерий Голофаст: «...И чудо сделал я» Стихи, хокку

Я написал несколько биографических статей о Валерии Борисовиче Голофасте (1941-2004), последняя из них «Разговоры с Валерием Голофастом: мысленные и реальные» опубликована в предыдущем выпуске «Телескопа». Во всех из них я подчеркивал, что в понимании Голофаста-социолога, в частности — особенностей его текста, важно исходить из того, что в юности он серьезно занимался поэзией. По возможности, приводились некоторые стихи Голофаста и мнение о его поэтическом творчества крупнейшего специалиста по андеграундной поэзии 60-х Константина Кузьминского.

В указанной статье Голофаст был представлен тремя десятками писем из свыше 300, написанных мне в 2002-2004 годах. Приведу отрывок из письма Валерия (11 июля 2003 года), в котором он вспоминает последние годы своего поэтического периода и его завершение: «На филфаке я учился в 1960-65. Когда я приехал в Л-д, у меня еще был поэтический период. В 6061 годах я знал всех, кто был активен в студиях, на вечерах в кафе, сам выступал в них и в кинотеатрах. Но потом резко ушел из этой среды. Может быть, ты слышал про Костю Кузьминско- го (он теперь в США), мы были приятелями, и я частенько ночевал у него дома на бульваре Профсоюзов. Ушел по личным мотивам — меня завалили по языку — а это было хана пребыванию в Л-де. Пришлось мобилизоваться. А в этом процессе я стал искать другие интересы».

Благодарю Оксану Голофаст, дочь Валерия Голофаста, за предоставленную мне возможность ознакомится с большим числом стихов ее отца и подготовить эту публикацию. К сожалению, лишь несколько приводимых стихов датировано, первое — 1959 годом. В свете сказанного выше следует понимать, что в 21-22 года он осознанно прекратил свои поэтические поиски.

В приводимых стихах видна молодость, поиск, переживания и высокая поэтическая культура. Стихи открыли мне многое в Валерии Голофасте. Уверен, по-новому его увидят и те, прежде всего, петербургские социологи, которые помнят его. И допускаю, что, ознакомившись с Голофастом-поэтом, захотят лучше узнать Голофаста-социолога.

Борис Докторов

Я не приду к тебе, ты знаешь — не приду.

Зачем же светишь маяком окна упорно? Зачем же я опять по улицам бреду?

«Спеши, шуршат мольбой в ушах, Остался шаг, последний шаг…» Я не приду, Я не приду. А клены все шуршат! Все пальцы улиц тянутся к запястью.

Но все равно понять я не смогу, Что значит счастье?

Что такое счастье?

Я не отвечу, если не смогу. Хоть знаю, ждешь. И мучишься. И маешься.

И в темноту отчаянно глядишь;

И сердце бьет с навязчивостью маятника.

И воздух ходит холодом в груди. Так что же думать мне? Так что же мне выдумывать? Но я опять по улицам бреду.

И клены шепчут, будто бы в бреду: Я не приду, я не приду! А может быть — приду.

***

Был старый мост.

Заброшенный, забытый Водителями всех автомобилей. Направо и налево, темной-темной, Знакомой по дневным отображеньям Невнятно ощущалася река, А берега, светящиеся странно, Далекими призывными огнями, Нам неожиданно казались островами В пространство уплывающей Земли. И ветер дул легко и монотонно.

1959 г.

И мы шептали дерзкими губами Прерывистые страшные слова… Остановись, мое воспоминанье, Будильником звучащее в руках!

Был длинный мост. И звездное молчанье

В испуганных твоих ночных зрачках…

15-16 янв. 1961 г.

***

(Из Грига)

Постучи в этот дом — не ответят.

Загляни в то окно — не поймут. Поздороваешься — не заметят. Долго будут смотреть. И уйдут.

И останется память: в потемках

Кто-то смотрит — рука и лицо …

И услышишь потом, как

Тонко звякнет дверное кольцо.

1962 г.

***

Мы косвенно затронуты войною.

Мы прямо изувечены потом.

Нас исправляли нищенской сумою, Очередями, лестью и трудом.

Мы шли вперёд с закрытыми глазами.

Мы привыкали лгать и умирать.

И тайными горючими слезами

Нас по ночам оплакивала мать.

И всё-таки, из пепла и из кала,

Которым обливали нас потом, История нас к будущему звала Своим изорванным и гневным ртом.

И всё-таки, пока на полигонах

Гуляли смерчи и горел песок, О нас легенды в мчащихся вагонах Рассказывал немолчный шепоток.

Мы не исчезнем. Как бы нас не гнали.

Из ям, из шахт, с расстрелов — мы придем.

И мы расскажем всё, что мы узнали.

После войны, в которой мы умрём.

Рассвет в Больших

Колпанах под Гатчиной 1963 г.

Я выйду на улицу, Дымною гарью

Мне ветер пахнет в лицо.

Я буду искать, я найду тебя, Марья.

Россия, Россия со всех концов…

Я выйду, никто мне не скажет: останься.

И буду идти на шепот: приди.

А сердце колотиться бурей восстанья, И ворот, распахнутый на груди.

Заводы и степи, тайга и болота,

И хохот в ушах, и злые глаза.

Я буду вставать, непосильем измотан, Брать силу у солнца и у арбуза.

Живое, приросшее корнем к дереву, Куда заведет меня сердце мое?

Но где-то во сне, как в таинственном тереме,

Я помню, я видел — счастье твое.

С деревьев каплет. Тишина.

С разбега бешено светящей Врывается в окно луна Ракетою ненастоящей.

Дождь кончился. Метеоритный.

С деревьев падают, светясь,

Не капли — камни в четком ритме

На землю, пенясь и клубясь.

Все вновь меняется и дышит, И воздевает руки вверх, Но что он слышит, что он слышит

Один для всех, один за всех?! Оставьте, люди. Будьте сами Сильнее всех. Пусть дождь идет, Луна летит под небесами И небо синее цветет!

Пусть все — как прежде. Счастье — рядом: Стоять и думать о земле, И провожать влюбленным взглядом Миры в бездонной глубине.

***

Я все надеялся на чудо: А вдруг, а вдруг… Бумагу кистью трогать буду — И выйдет Луг.

Но ничего не получалось, А время шло.

Бумага корчилась, смеялась, Рвалась назло…

Но я работал, как в упряжке, Рабочий вол. И было тяжко, Что лист молчал.

Так проходили дни и ночи. Желание росло.

И, наконец, не стало мочи Мычать без слов.

То из груди просилась песня.

И я решился вдруг.

И падали слова отвесно, Как капли в дождь на луг. И зазвенела и запела Зеленая земля.

То чудо чудное поспело. И чудо сделал я.

***

Когда ты ходишь, как побитый вор, И этот мир бесстрастен, как начальник, Постой в уборной, погляди во двор, Приди на кухню и наполни чайник. Пока вода бормочет, как старик, Сосет и брызжет, докури окурок,

Вынь кофе, помолчи, поговори С соседками. Всыпь кофе. Пеной бурой Он подойдет и запахом толкнет, И ты качнешься и уйдешь спокойно, Где в комнате — стаканы на столе

И маленькая чашка человека, Который знает в этом деле толк. Какая радость — медленно тянуть, Бездумно думать, внутрь сосредоточась, Хороший кофе. Только бы молчать, И это будет самой лучшей жизнью…

***

Ты на проспекте Маклина живешь, Ты ничего во мне не понимаешь, Ты кофе пьешь, пирожные жуешь, Ты медленно ресницы поднимаешь И снова этот взгляд, задумчив и глубок… И все-таки, откуда это чувство

Лежащего безропотно у ног Бессмертного искусства?

***

Угрюмо едет на завод. Ну почему мы так угрюмы, Так некрасивы и скучны? Стаканы, вместо легких рюмок, Тяжелые глухие сны.

Витрины пыльные и злые, Столовые, как для врагов, И рестораны, как пивные, Пивные, словно для воров. А туфли, а костюмы, шляпы? А чем мы дышим, что мы пьем, Во что играем, с кем мы знаемся? И только ночью к женам льнем… И нам тоскливо и привычно.

Неинтересно и смешно. -Так мы живем, такой обычай, И нам как будто все равно…

***

Х О К К У

Хокку — одна из самых кратких в мире форм выражения. Редкий афоризм может поспорить с ней в краткости, Даже сонет практически умер. Хокку живет уже много столетий. Ограничения в технике хокку трудно выполнить в русском языке, вот почему русские хокку похожи скорее на переводы с японского.

Валерий Голофаст

Рассвет над рекой И туман — все, как всегда! Но ведь мы — люди…

Голубоглазый

В зыбке из ивовых лоз.

Поздравьте отца!

Лютик в канаве.

Оступится конь — примнет. Так что же ты ждешь!

Стучусь в твою дверь, Слышу, ты ходишь за ней.

В стекло — мотылек…

Меж алых маков

Желтый цветочек найти.

Это бессмертник.

Помнится радость: Запах и пар от лотков -Зимой пирожки.

Незавершенный Портрет повернут к стене -Болен художник.

Как солнце в окно, Где ветер дыру прорвал, Хочу я к тебе.

Неотцветающим Скука какая пылиться! Упал лепесток.