Вера в сверхъестественное и колдовство в крестьянском мировоззрении Российской империи на рубеже XIX‒XX веков

Магические представления играли ключевую роль в мировоззрении крестьян Российской империи на рубеже XIX – XX веков. Их роль объяснялась особым положением крестьянства – находясь на границе природы и культуры, сакрального и мирского, оно создавало уникальный сплав верований. Здесь переплетались языческие традиции, христианские обряды, народная медицина и магия, образуя целостную, хотя и противоречивую картину мира. Особенно ярко магия проявляла себя в трудные времена, становясь не просто суеверием, а практическим инструментом выживания. Через заговоры, обереги и ритуалы крестьяне пытались не только защитить семью и урожай, но и обрести хоть какую-то власть над непредсказуемыми силами, от которых зависела их жизнь. Как отмечалось в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона: «Только сила сверхъестественная, помощь болѣе сильныхъ существъ можетъ его (человека – авт.) выручить изъ бѣды»1, что подчеркивает устойчивость подобных представлений в народной культуре.

Методологическую основу исследования составляют элементы сравнительно-исторического, микроисторического и кросс-регионального подхода. Сравнительно-исторический подход позволил выявить различия и сходства в региональных народных представлениях, а также проследить их трансформацию под влиянием социальных изменений. Микроисторический подход использовался для реконструкции конкретных обрядов и ритуалов на основе этнографических эпизодов, что обеспечило глубокий анализ локальных традиций. Кросс-региональный подход дал возможность сопоставить данные из разных губерний, выявить наличие общих культурных архетипов. Например, обряд «опахивания» деревни, зафиксированный в Пермской губернии, имеет аналогии в белорусских традициях. Домовой, как сакральная фигура хранителя жилища, присутствует в рассказах как русских, так и белорусских информантов2 (Полацкі этнаграфічны зборнік…, 2011). Это подтверждает, что вера в магические силы не была локальной особенностью, а являлась интегральной частью народной культуры. Источниковую базу составляют опубликованные этнографические сборники и региональные издания, такие как «Пермский край: сборник сведений о Пермской губернии», «Пензенские епархиальные ведомости», труды В.Н. Добровольского, Е.К. Елеонской, С.В. Максимова, А.Н. Минха, В.В. Тенишева. Следует отметить, что некоторые из этих источников являются вторичными, поскольку созданы на основе архивных данных и полевых наблюдений исследователей конца XIX – начала XX века. Такой комплексный подход позволил реконструировать устойчивые структурные элементы крестьянского магического мировоззрения и проследить их трансформацию в долгосрочной культурной перспективе. Несмотря на обилие этнографического материала, исследовательское осмысление феномена веры в сверхъестественное в крестьянской культуре, как правило, ограничивается описанием отдельных практик без попытки их системного анализа. В то же время магические ритуалы представляют собой не просто набор суеверий, а сложный культурный механизм, регулирующий отношения человека с сообществом, природой и трансцендентным.

Русский крестьянин практически жил в «зачарованном» мире, все сферы жизни оказывались вовлеченными в мир магии и колдовства. В ряде этнографических описаний фиксируется смешение понятий «колдовство» и «ведовство», что может свидетельствовать об отсутствии четкой границы между ними в народном восприятии. Однако данное предположение требует дополнительной аргументации и не может быть принято как универсальное.

Каждое действо (слово) и даже его отсутствие имело потайной смысл, нуждаясь в расшифровке или толковании. В народном мировосприятии причудливо переплетались языческие и христианские верования, а также здравый смысл. При определенных условиях на первый план выходил один из этих пластов, который и начинал преобладать в течение некоторого времени.

Следует отметить, что колдовство и применение соответствующих средств распространялись на все сферы жизни крестьянского общества: регламентировалось поведение в семье, быту, коллективе, профессиональной сфере. Несмотря на то, что в каждой семье имелись собственные методы и средства сверхъестественного воздействия, включающие особые приемы и ритуалы, существовала и народная традиция, которая базировалась на общих представлениях крестьянского мира.

Появление чего-либо нового (дома, семьи, детей) привлекало пристальное внимание и сопровождалось различными обрядами. Так, например, при строительстве дома особое внимание уделяли выбору места для будущего жилища. Старались не ставить дом на месте пожарищ, заброшенных дорог, пустующих подворий. Причина была очевидной: любой катаклизм не сулил добра новоселам. По дороге могло уйти счастье и достаток, а заброшенная усадьба становилась прибежищем для всякой нечисти и неупокоенных духов, способных навредить людям. Постройку начинали там, где скот чувствовал себя спокойно, инстинктивно выбирая безопасное место. Ориентировались также на особые приметы: сухую овечью шерсть покрывали на ночь горшком, и если она отсыревала, то место было благоприятным. Убедиться в правильности выбора можно было с помощью гадания: на месте будущего дома бросали в нескольких местах кору дуба, «на четвертый день эту кору поднимали и смотрели, что под ней. Если там червяки и черные жуки, то это считалось добрым местом, а муравьи и пауки считались дурной при-метой и на этом месте дом не строили» (Исайчев, 2019: 188).

Планировку жилища осуществляли следующим образом: хозяин вбивал четыре кола, намечая будущие углы, и, став посередине, бросал через голову каравай хлеба. «К какому колышку каравай прикатится, тут и быть переднему углу»1.

Большуха творила хлеб на новую избу, чтобы не ошибиться с местом строительства. Если коврига получалась красивая, высокая, ровная, это сулило хорошую жизнь. Если она была кривой, горелой, с трещиной, это обещало неудачи и невзгоды.

Имел значение и материал для строительства. Обычно использовали дерево. Деревья рубили поздней осенью, когда они находились в состоянии покоя. При этом не трогали поврежденные ураганом стволы, слишком старые и молодые деревья, а также те, что росли у перекрестка, на берегах рек и у кладбищ. Стройку начинали в благоприятные дни, как правило, во вторник, четверг или субботу. Чтобы привлечь благополучие, по углам дома помещали обереги: деньги для богатства, зерно для урожая, шерсть для того, чтобы водился скот. Согласно поверьям, в новый дом первыми должны были войти петух, кошка или малознакомый человек. Петух в народном мировоззрении – птица, связанная с солнцем, небом, огнем. Если в новом доме он вел себя спокойно, это было добрым знаком; если кукарекал, это предвещало счастье. Переезжали обычно на растущую луну. Считалось, что так богатство будет прирастать. Чтобы обмануть нечистую силу, скарб перевозили ночью, с полуночи до первого петуха. В дом заносили огонь ‒ как правило, в глиняном горшке, который накрывали чистой тканью. Угли высыпали в новую печь, сам горшок разбивали и закапывали под домом (со стороны красного угла). Затем вносили иконы, хлеб-соль, квашню с тестом или горшок с недоваренной кашей. В новой печи следовало испечь хлеб и довести до готовности кашу. По углам дома также рассыпали хлебные зерна и деньги. Чтобы жилось хорошо, необходимо было пригласить домового. Его перевозили на хлебной лопате, старом венике или в лапте.

Магические действия сопровождали не только строительство жилища, но и важнейшие этапы жизненного цикла, особенно создание новой семьи. Так, сватовство и сговор строго регулировались всевозможными правилами и ритуалами. Одним из них был обряд «баня невесты», который представлял собой ритуальное очищение (подобного рода процедуры, а именно омовение младенца или покойника, символизировали переход из одной социальной группы в другую, из одного мира в другой).

На свадьбу обязательно приглашали колдуна или человека, занимающегося лечением, как правило, пожилого и опытного, который должен был обеспечить безопасность молодых и всех собравшихся. «Знающий» и гости старались не допустить порчи, сглаза и иных враждебных действий. Обряды, проводимые во время свадьбы, должны были не только сохранить здоровье и обеспечить безопасность молодых, но и способствовать появлению потомства. «Один наш холостяк женился, везет невесту к венцу, на свадьбу, к попу. Мимо едут одного старичка. Вдруг кони как вкопаны стали, дальше не пошли! А дружка, который едет с поездом, <…> взглянул: “Ага, знакомай дед! Надо угощать”»2. После проявления уважения к «знающему» недоразумения обычно исчерпывались: «Отгуляли и стали поживать»3. Если же не задобрить колдуна, могли случиться разные неприятности: невеста или жених отказывались от свадьбы, несмотря на заключенные раньше договоренности, или жили плохо4.

Следующим этапом, также насыщенным обрядами и верованиями, становился период зачатия и вынашивания ребенка. Помешать зачатию могла «кладь», помещенная в постель. Избавиться от подклада помогал знахарь, он опалял найденное огнем, уносил к реке и бросал в воду (Максимов, 1991: 276). Чтобы дитя было здоровым и красивым, рядом с молодыми располагали магические предметы. Такие вещи, как топор, плеть, шапка, способствовали появлению мальчика; прялка, гребень, ухват, по поверью, помогали рождению девочки.

Беременной предписывалось избегать любых опасных ситуаций. Ей следовало смотреть на красивых, благочестивых, добрых и трудолюбивых людей; сторониться уродливых, больных, скандальных и вообще держаться подальше от людных мест. По поверьям, «тяжелую» могли легко «ис- портить», сглазить, испугать или напустить на нее болезнь. Ей запрещалось посещать кладбище и присутствовать на похоронах, проявлять агрессию. Не рекомендовалось также украшать себя, чтобы не привлечь злые силы. Граница между мирами рядом с беременной женщиной становилась проницаемой, что делало будущую мать уязвимой и лишенной привычной защиты. Обеспечить безопасность можно было посредством оберегов. Применялись универсальные предметы-обереги и обереги-действия: «в дверях заговаривали и ставили икону, на порог клали головешку, закрывали на ночь печную трубу, читали молитву на ночь, спать беремен-ная ложилась вдоль женской лавки или по направлению матицы (Прикамье)»1. В рамках традиционных обережных практик в одежду вкалывались иголки без ушка и булавки, пришивались или подвешивались амулеты: волчий или медвежий коготь, щучьи зубы, обрывок рыболовной сети, змеиная шкурка, холщовая нитка с сорока узлами. Использовали также можжевельник, чертополох, железо, серебро и прочее.

Чтобы обеспечить благополучные роды, беременную регулярно (один-два раза в неделю) парили в печи. Данная процедура не только облегчала процесс родов, но и уменьшала боли в спине. Роженица занимала маргинальное положение, то есть буквально находилась между двумя мирами, поэтому время родов держали в секрете. Народное сознание напрямую связывало количество людей, знающих о начале родов, с интенсивностью болевых ощущений роженицы. Поэтому женщины обычно тянули до последнего, стараясь сохранить процесс родоразрешения в тайне. «С брюхом ходить – смерть на вороту носить», – утверждали крестьяне, подчеркивая тем самым опасность для женщин. Во время первых родов беременные стремились находиться в доме родителей, так как те, как правило, бережно относились к дочери, не нагружая ее работой. В пореформенную эпоху ситуация изменилась, так как увеличилось число отходников и женщины вынуждены были браться за любую работу по хозяйству.

В процессе появления ребенка на свет окружающие разными способами пытались облегчить состояние роженицы, убирая все «препятствия» (распускали волосы, расстегивали рубаху, снимали украшения, развязывали пояса и ленты, а также открывали сундуки, замки, двери и т. д.). В случае тяжелых родов священника просили открыть царские врата в храме. В некоторых областях империи прибегали к обряду «чарования» – перекладывания страданий жены на мужа2. Существовали специальные правила, регулирующие уход за младенцем. Повивальная бабка старалась устранить видимые «дефекты» внешности новорожденного: сжимала голову, чтобы та была круглой; «правила» нос, чтобы он не был плоским и широким, вправляла грыжу или вывих. Омовение матери и ребенка было обязательной процедурой и носило не только медицинский, но и сакральный характер, так как ритуал смывал с младенца следы природного, а значит, нечеловеческого мира, приобщая последнего к социуму. «Испуг, тоску, различного рода судороги, то есть родимец, лечили у печи с помощью воды, которая заговаривалась и закрещивалась ножом» (Васькина, Медведева, 2022: 189).

В случаях болезни младенца прибегали к обряду «перепекания». Печь рассматривалась как аналог материнской утробы: «Ревит ребенок, беспричинно ревит и ревит. Ну вот. Бабушку попросят, бабушка в печку, выпарит, заговорит грыжу»3. В печи лечили также и другие заболевания. Для этого ребенка трижды сажали в печь сразу после рождения, приговаривая: «Печь не боится ни жару, ни пару, так и мой ребёночек не боится ни шуму, ни гаму»4.

В традиционном обществе женщина являлась хранительницей большинства сакральных знаний. Именно на ее плечах лежала обязанность лечить домочадцев и обеспечивать благополучие семьи. Она принимала деятельное участие в различных производственных обрядах: «кормила» землю (в Духов день, который в православии празднуется на 51-й день после Пасхи) и природные стихии (угощала ритуальной пищей мороз при переходе от зимы к весне и т. д.). Женщины не только приготавливали для посева зерно и семена растений, проращивая их, но и предпринимали магические действия (произносили заговоры, обходили огороды, поля, садились на грядки). Для стимуляции роста злаков и волокнистых растений подбрасывали вверх яйца, ложки, пели обрядовые песни. Таким образом, они активизировали репродуктивные силы земли.

Приготовление свадебного стола доверяли исключительно женщинам детородного возраста, в отличие от поминальных обрядов, где это правило не действовало. Кроме того, именно женщины чаще всего совершали обряд омовения покойников. Особенно значимой была их роль в выращивании и обработке льна, а также в ткачестве. Например, во время Масленицы замужние женщины катались с гор на донцах прялок. Считалось, что это способствует хорошему урожаю льна. А для того, чтобы лен вырос белым, в некоторых регионах, таких как Калужская губерния, в поле разбрасывали творог.

Чтобы защитить дом от последствий стихийных бедствий, женщины обматывали дом пряжей, которую спряли в Великий четверг. На них лежала ответственность за проведение очистительных обрядов (окропляли все углы жилища и хозяйственных построек святой водой; наносили кресты углем или мелом на дверях и окнах). Хозяйки размещали в избе растения-обереги, такие как чертополох, крапива, можжевельник, полынь и т. д. Кроме того, женщина осуществляла ритуальную заботу о скотине (в определенные дни обходила животных и кормила их обрядовым печевом). Это дополняло действия пастуха, а также отводило порчу от скотины, обеспечивая приплод и обилие молока.

Магические ритуалы осуществляли и мужчины. Некоторые сферы деятельности находились исключительно в их ведении. Пастухом, как правило, становился человек, неспособный к полевым работам из-за телесной слабости или возраста. Однако эта физическая немощь компенсировалась особой силой, с помощью которой он мог защитить стадо от всевозможных бед: «от лютого зверя черного, от широколапого медведя, от перехожего пакостника-волка, рыскуньи-волчицы, от рыси и россомахи, от змеи и всякого зверя, и гада, и от злого и лихого человека» (Максимов, 1991: 286). Были различные заговоры: от нападения зверей, от болезней скота, молитва от падежа скота, на поиск потерявшейся скотины. Пастух в своей работе мог использовать особые средства: рогатину, топор, секиру, свечу, свечной огарок, шерсть домашних животных, воск, нож, замок с ключом, камешки, клюв гагары, медную полушку и другие атрибуты (Елеонская, 2002: 173). Ритуалы и обряды немного варьировались в зависимости от климатических условий. «Хранитель стада» также был способен найти потерявшееся животное с помощью заговорных слов, а иногда путем обращения к лешему и луговому. Крестьяне считали, что человек, который пас скот, мог пожертвовать лесным силам корову, «так как волков и медведей напускает на стада эта лесная нежить» (Максимов, 1991: 286). «А лешие, начальствуя над зверями и перегоняя их с места на место, в пастушьих делах очень опытны» (Максимов, 1991: 286). Пастух осуществлял обережные действия, состригая с подопечных клок шерсти, закатывая его в чистый воск и пряча под камень возле того места, куда водят животных на водопой, при этом он читал длинный заговор, держа в одной руке шарик с воском, а в другой ‒ висячий замок. Главная роль в день выгона скота принадлежала пастуху, одним из условий найма которого было знание «отпуска», то есть ритуального обряда, смысл которого заключался в том, чтобы оградить скот от опасностей. Его текст мог быть написан на листе бумаги или в тетради (рис. 1).

Рисунок 1 ‒ Фрагмент рукописного пастушьего отпуска, с. Тихманьга Каргопольского района (наши дни)¹

Figure 1 ‒ Fragment of a Handwritten Shepherd’s Vacation. Tikhmanga, Kargopolsky District (Present Day)

Если крестьяне не доверяли пастуху, то в районы свободного выпаса приглашались старые опытные колдуны-пастухи, которые использовали не только заговоры, но и молитвы. Особо крестьянский мир ценил способность этих специалистов договариваться с нечистой силой: лешим, полевиком, водяным. Им (нечистым) предлагали подарки – откупы, то есть жертву. Например, старообрядцы бросали в воду табак, сопровождая это действо бранью, потому что табак, алкоголь и ругань – это порождение нечистого, а значит, такого рода подношения придутся ему по нраву.

• ¹    Источник: Знатки, ведуны и чернокнижники: колдовство и бытовая магия на Русском Севере / под ред. А.Б. Мороза. М., 2012. С. 240‒241.

Перед первым выгоном стадо прогоняли между костров, которые были символом огненной «обережной» реки. Магия огня, по мнению крестьян, изгоняла из стада злые силы, которые могли проникнуть в отгороженное место вместе со скотом. Пастух скармливал ему колобки и пропускал в заранее специально построенные ворота, сквозь дым костров под особый заговор1. Он должен был соблюдать определенные правила, то есть «зароки», например, «быть смирному, волос и ногтей не стричь, ягод не брать, вина не пить, не сквернословить, девицам и женщинам не позволять гонять коров босиком и простоволосыми…»2. Стоит отметить, что женщинам запрещалось прикасаться к одежде или снаряжению пастуха, так как в этом случае совершенные им магические обряды утрачивали свою силу.

Многочисленные поверья и табу были связаны с охотничьим промыслом. Имел место запрет на общение с противоположным полом, потому что плотский грех лишал охотника удачи, а иногда и подвергал опасности, например, медведь мог «заломать» (покалечить, а то и убить охотника). Более мелкий зверь просто избегал ловушек. Снаряжение для промысла готовили втайне от женщины. Чтобы не встречаться ни с одной из них, охотник выходил из дома рано утром. На самой охоте человека подстерегала другая беда – ему могла явиться в чужом привлекательном обличии нечистая сила: лешачиха или русалка. Общение с ними могло даровать большую удачу, однако это было связано с риском потери как добычи, так и здоровья, а иногда и жизни. Промысловая деятельность регламентировалась особыми правилами, например, нельзя было хвалиться добычей во избежание утраты охотничьей удачи.

С магическими обрядами были связаны и другие сферы деятельности: рыболовство, пчеловодство, земледелие и прочее. Чуть более подробно остановимся на ремесле пахаря, которым занимались главным образом мужчины-хозяева, то есть главы семей. Само это занятие не просто обеспечивало семью пропитанием, но и носило сакральный характер. При пахоте с молитвами обращались непосредственно к Богу, иногда назначали «общественного пахаря», который начинал это действие. Чтобы не навлечь беду: неурожай, засуху, заморозки, град, остальные крестьяне первыми не решались начинать работу. В ряде случаев ритуальные действия совершались после пасхального молебна. Кроме того, необходимо было получить благословение священника, который также освящал семена, просфоры и яйца. Яйца, как символ новой жизни, должны были обеспечить урожай. Просфору съедали после ритуальной запашки.

Следует обратить внимание на особое отношение крестьян к земле, которая рассматривалась как стихия святая и чистая, неспособная содержать в себе ничего «враждебного людям» (Максимов, 1991: 326). Ею клялись, ее ели для подтверждения нерушимости клятв. Она не принимала в себя грешников, всякая «дьявольская сила» после наложения креста и произнесения молитвы проваливалась сквозь землю, не оскверняя святости святых недр» (Максимов, 1991: 326). Земля, взятая с родительских могил, обладала особой силой, могла спасти от бед и напастей. Вообще, родная земля, зашитая в ладанку, была мощным оберегом.

С потусторонним и неведомым крестьянин сталкивался и в обыденной жизни, он был окружен многочисленными духами. В избе обитали не только хозяева, но и домовые. Домовой считался главой всего дома, не любил ссорившихся, глупых и нечистоплотных людей, поэтому наказывал их. С рассерженным домовым можно было наладить отношения, предложив ему какое-либо лакомство или подарок (табак, горбушку от непочатого каравая, молоко, разноцветные лоскутки). При ночевке в чужом доме требовалось попросить разрешения у домового. Ему сообщали цель визита и обещали не причинять вреда хозяевам и их домочадцам. Не лишней была просьба о защите, которую, как правило, духи, покровители жилища, удовлетворяли. В одной из быличек Архангельской области говорится о бедной семье, которая купила заброшенный дом. Местные поговаривали, что в нем нечисто. Хозяин же оказался умным: «Как зашел за порог, поклонился и сказал: “Милый хозяюшко, прими нас с твоего разрешения в твой дом жить”»3. Показавшийся домовой произнес такие слова: “Если бы ты меня не уважил, вы бы до утра не дожили. А так живите, обживайтесь, скотиной обзаводитесь, огородами. Я вам во всем помогать буду”»4. В целом домовой, как правило, благоволил хозяевам, защищал их дом и имущество, мог предупреждать о грядущих напастях, болезни или даже о смерти кого-то из домочадцев. Иногда он наваливался на человека во сне и начинал его душить, традиция предписывала спросить домового:

«К худу или к добру?». Это поверье сохранилось и продолжает существовать в наше время. Вот как описывает встречу с хозяином дома Алина Семеновна Костянка: «А пра дамавога… Кажуць, у каждай хаце ёсць дамавы. Вот як памёр хазяін, праз тры гады прыходзіць ка мне сасед, і кажыць: “Дамавы ёсць. Бальшы, як кот, з-пад печы падышоў. І хвост у яго, і абратна пайшоў пад печ”. Казаў, што чорны. Як звярок, як кот, такая шэрсць. Вочы гараць, як аганькі. Але, ён можыць задушыць, еслі яму што не панравіцца» (Полацкі этнаграфічны зборнік…, 2011: 84).

На рубеже веков в сельской и городской среде были распространены представления о ведьмах, колдунах, колдовском воздействии и порче. Зачастую человек, обладающий знаниями, мог как помогать, так и вредить. Крестьяне боялись ведьм, колдунов. Считалось, что они способны насылать порчу на членов семьи, на скот и могли «испортить» урожай (Васькина, Медведева, 2022). С другой стороны, к ним обращались за помощью, хотя в народной среде существовали знания, позволяющие самостоятельно справиться с трудной ситуацией. Например, русская женщина сама могла вылечить ребенка, используя традиционный опыт, который включал в себя не только заговоры, но и практическое использование лечебных трав, растений и минералов, основанное на передаваемых из поколения в поколение практических знаниях, зафиксированных в этнографических описаниях и народной медицинской практике. Наряду с полезными веществами в ходу при осуществлении лечения были также вредные и опасные средства – сулема, киноварь, мышьяк, стрихнин, ртуть и пр. Лечение проводили в бане, где недужного массажировали, парили, растирали, используя мед, вино, масла. При этом произносили заговоры и нашептывания, которые преследовали цель внушения и самовнушения. Считалось, что болезнь можно не только заговорить, но и напугать (Васькина, Медведева, 2022).

«Переносить слова следует, тщательно спрятав, поскольку они “боятся ветра”: “Дак я ходила к бабушке, дак она мне там поговорила каких-то слов, я принесла, она мне сказала: только, сватьюшка, клади <...> под пазуху, и как через воду будешь проходить, да скажи: “Через речку перешла, слова перенесла”» (Ильина, 2006: 42).

«Если заговаривают какую-нибудь пищу, то ее следует тщательно упаковать, чтобы слова “не выветрились”. Знахарка В.А. Куроптева объясняла собирателям, как пользоваться заговоренными солью и чаем. Хранить их следует в посуде с плотно закрытой крышкой – “так, чтоб эти слова-то не выдохлись <...> Не выветрились”» (Ильина, 2006: 42). Важно отметить, что словами можно не только исцелить, но и «испортить».

Заговорами лечили не только болезни, но и укусы пчел, ос, блох, змей, собак, а также испуг. Их использовали также в любовных и семейных отношениях, в воинском деле, путешествиях и поездках (рис. 2).

• 2. Заговоръ отъ змк.(Говорится на скорую руку, три раза).

  Змк-змЪюша, у rt въ морЬ вода, а у меня въ port вода и огь инь до вку, и въ вкъ, и по вки,(Проговоривъ эти слова, три раза плюнуть).

Рисунок 2 ‒ Заговор от змеи¹

Figure 2 ‒ Conspiracy from the Snake

Для избавления от некоторых болезней использовали травы, собранные в каких-нибудь нечистых местах. Так, при лихорадке больного поили травами, выросшими в бане или в глазницах черепа лошади, найденного в лесу. Больному о таких тонкостях лечения не сообщали2.

Целительские практики содержали элементы народной медицины в сочетании с религиозными обрядами. При лечении применялись не только традиционные знания, но и молитвы, иконы, крестное знамение. Официальная церковная доктрина негативно относилась к заговорам, считая последнее ересью. Однако народ продолжал пользоваться услугами знахарей. Чтобы обезопасить себя, применяли предметы, которые содержали особую силу: обереги, коренья, различные камни, искали помощи у стихий (огня, воды, земли) и у умерших родственников, верили также в особую силу слова1. Применяли и различного рода манипуляции с какими-либо предметами, едой, одеждой, солью.

Народные верования не исчезли бесследно. Так, например, О.Ф. Берггольц рассказывала о реакции местного парторга на самоубийство женщины, произошедшее в послевоенные годы: «А что удавилась – в худой след попала! В худой след верят здесь твердо»2.

Мор, с точки зрения крестьянского мира, являлся результатом порчи. В газете «Пензенские епархиальные ведомости» эпидемия холеры описывалась следующим образом: «Болезнь появилась из-за “какой-то волхи”, которая в виде огромной коровы бродила по окрестностям»3.

По мнению крестьянского мира, болезни имели не естественное, а скорее сверхъестественное происхождение и делились на две категории. В одной из них крестьяне видели причину заболевания в воздействии «“сатаны”, “духа тьмы”, въ другой – въ воздѣйствіи “сквернаго человѣка, бабы-самокрутки, дѣвки – простоволоски, двоеженаго, троеженаго, двухзубаго, трехзубаго, урочливаго, чернаго, черемнаго, колдуницы, колдуна, – на встрѣчу встрѣчавшихся и съ вѣтру приходящихъ”»4.

При массовых моровых заболеваниях (тиф, холера и др.) и падеже скота использовались охранительные обряды, такие как опахивание деревни, добывание «живого» огня, прогон стада через земляные ворота. В обряде опахивания участвовали «чистые» женщины: целомудренные девушки, вдовы, старухи. Замужние, дети и мужчины в ритуале участия не принимали. Вовлеченные в действо раздевались донага, распускали волосы, впрягались в соху и трижды обходили деревню, создавая магический барьер от смерти и духов болезни. Случайно встреченных животных и даже людей нещадно избивали, что зачастую приводило к смерти последних. Вероятно, данные инциденты воспринимались крестьянами как искупительная жертва. Община также могла отслужить молебен. Священнослужитель и верующие заходили с иконой и молитвами во все дворы и избы, считалось, что после этого мор прекращался. Использовали также «живой огонь», добываемый посредством трения: «…по словамъ однихъ, огонь нужно добывать изъ несовершенно высох-шаго дерева – первому по рожденію въ семьѣ и послѣднему; по другимъ – кто добываетъ огонь, это не важно, но необходимо добывать его на порогѣ избы. Этимъ огнемъ во время горячки въ неблагополучномъ селеніи затопляютъ печи для того, чтобы дымомъ окурить селеніе»5.

Вера в порчу сохраняется и в наши дни. Считается, что поднятые на перекрестке предметы могут быть использованы для наведения порчи. Крестьянское мировоззрение выделяло временную порчу (которая была излечимой) и «порчу навек», от которой нельзя спастись. Зачастую попытки излечить то или иное заболевание, приводили к преступлениям. Человека, считавшегося колдуном, могли избить или убить, полагая, что, если ему «пустить» кровь, порча потеряет силу. Убийство колдуна можно трактовать двояко: с одной стороны, как попытку «нейтрализовать» его происки, с другой – как жертвоприношение сверхъестественным силам, порождающим болезнь (чуму, холеру, тиф и т. д.). Подобные жертвоприношения встречались как в конце XIX, так и в начале XX в. Так, например, в деревне Окоповичи Минской губернии: «…в 1855 г. стал известен случай убийства старухи Луции Маньковой, которую заживо закопали в вырытую заранее могилу. В августе 1871 г., в деревне Торкачи чуть заживо не похоронили Марцелю Моисейчикову» (Левинстим, 1897: 9).

Более поздний инцидент, описанный А. Левинстимом, произошел в 1881 г. Самоед боль-шеземельской тундры Ефрем Пырерка принес в жертву дьяволу молодую женщину, чтобы спастись от голода. Ночью к чуму подошел молодой медведь, которого удалось убить, и вся семья уцелела. Через месяц он добыл шестерых оленей. Уверовав в эффективность жертвоприношения, Ефрем пытался убить своего соседа, но дело до конца не довел. Однако, понимая, что его действия являются с точки зрения людей и закона преступлением, он решил скрыть содеянное и убил проживавших недалеко супругов. В 1889 г. Пырерка был приговорен к 15 годам каторжных работ (Левинстим, 1897).

Иногда крестьянские суеверия порождали иные, не столь радикальные деяния, которые, однако, расценивались как преступление либо против нравственности, либо против закона. С целью предотвращения засухи крестьяне могли раскопать могилу «опойцы» (человека, умершего от чрезмерного употребления алкоголя). По свидетельству А.Н. Минха, в селе Бедняковка Коленской во- лости в 1864 г. в господском пруду был обнаружен гроб с мертвецом: «…оказалось, что на кладбище разрыта могила, покойник был бедняковский мужик и сильный пьяница. Народное суеверие, желая вызвать дождь, решило за неимением опойцы утопить покойника-пьяницу»1.

Официальная государственная идеология и церковь скептически относились к крестьянским традиционным верованиям. Не все случаи, в которых было замешано сверхъестественное, доходили до суда, те же, которые рассматривались в суде, заканчивались конфузом. Например, в 1902 г. в судебное производство поступило дело крестьянки М. Никифоровой (58 лет). Последняя жаловалась, что девица «развратного поведения» навела на нее порчу, после которой М. Никифорова родила «мертвого урода». «На поверку “мертвый урод” оказался трупом кота»2. Расследование завершили, так как не нашли состава преступления.

Тем не менее крестьянская среда продолжала сохранять традиционное мировоззрение. Для благополучного исхода дела следовало соблюсти следующие ритуалы: принести с собой на суд плеву новорожденного ребенка, освященное пасхальное яйцо, змеиную шкуру или особые травы, а накануне заседания всей семьей нужно было молиться перед иконой Святого Николая (Тенишев, 1907).

Согласно устоявшимся представлениям, можно было, используя определенные ритуалы, найти преступника. «В Орловской губернии существовал обычай распознания убийцы. Местные крестьяне, считали, что жертва непременно уличит преступника. Предполагаемого убийцу подводили к трупу, и если это он совершил преступление, то на теле “кровь пойдет из ран, или волосы на голове зашевелятся”» (Безгин, 2009: 16).

Подведем итоги. Исследование показывает, что вера в сверхъестественное и магические практики занимали значимое место в русской культуре на рубеже XIX – XX веков. Хотя в разных регионах существовали локальные особенности, крестьянский мир в целом сохранял единую систему представлений о потустороннем. Эти верования выполняли важную функцию – служили механизмом психологической адаптации к нестабильным условиям жизни. В частности, отношение к колдовству было двойственным: колдунов одновременно и боялись как источника опасности, и воспринимали как возможных помощников в трудных ситуациях. Магические силы в народном сознании персонифицировались: крестьяне наделяли их человеческими чертами, что позволяло «договариваться» с ними или даже пытаться ими управлять.

Таким образом, традиционные верования не только объясняли происходящее в мире, но и давали иллюзию контроля над непредсказуемыми событиями. Несмотря на попытки официальной идеологии изменить эти взгляды, они оказались чрезвычайно устойчивыми. Адаптируясь к меняющимся историческим условиям, архаические представления сохранялись, продолжая влиять на мировоззрение людей. Дальнейшее изучение данной проблемы, с нашей точки зрения, могло бы углубить понимание архаических элементов в современном народном сознании и их роли в кризисные периоды общественного развития.