Власть и интеллектуалы: суть оппозиции

П. Бергером и Т. Лукманом был в свое время поставлен один из ключевых социальнофилософских вопросов – каким именно образом объективируется институциональный порядок, почему и в какой степени он воспринимается в качестве безусловной, почти «нечеловеческой» фактичности? Ответ кроется здесь, по мнению данных исследователей, в феномене реификации или овеществления социальной реальности. «Обычно реальная взаимосвязь между человеком и его миром перевернута в сознании, – говорят теоретики. – Человек – творец мира – воспринимается как его продукт, а человеческая деятельность – как эпифеномен нечеловеческих процессов. Человеческие значения понимаются теперь не как создающие мир, но, напротив, как следствия “природы вещей”. …Реификация – это модальность сознания, точнее, модальность объективации человеком человеческого мира. Даже постигая мир в реифицированных терминах, человек продолжает создавать его. Парадокс заключается в том, что человек создает реальность, которая отрицает его» [2, с.147]. Но он все-таки продолжает ее создавать! Именно этот момент является, на наш взгляд, ключевым в данной концептуализации. И именно этот момент неизбежно вызывает ассоциации с видением Ш. Эйзенштадтом причин формирования социального протеста, который, напомним, возникает, прежде всего, в наиболее жестко институционализированных порядках [12, с.88].

Естественно, что в том случае, когда от жестко «институционализированных кодов» или от «реификации» социальной реальности стремятся избавиться более менее значимые социальные сегменты, возникает реальная угроза для существующего символического универсума. «Возникает большая проблема, по словам Бергера и Лукмана, когда девиантных версий символического универсума придерживаются целые группы “населяющих” этот универсум. …Группа, объективировавшая эту девиантную реальность, становится носителем альтернативного определения реальности. …И такие еретические группы представляют собой не только теоретическую угрозу символическому универсуму, но и практическую угрозу институциональному порядку, который легитимирован данным символическим универсумом» [2, c.174-175].

Сообщество интеллектуалов выступает, на наш взгляд, наиболее явной и наиболее ортодоксальной «еретической группой», воспринимающей реальность критически уже в силу своей профессиональной принадлежности и функциональной обязанности познавать. Именно в силу этого взаимоотношения интеллектуалов и власти всегда отличались известной противоречивостью. «Власть нуждается в критике, по мнению Л.Н. Тимофеевой, ибо она не в состоянии адекватно оценивать свою деятельность» [10, с.148]. В свою очередь, В.Ш. Нахушев утверждает, что «человечество всегда нуждалось в сообществе личностей, способном с исторически необходимого уровня высоты культурности (знание + нравственность = мудрость) обозревать происходящие в обществе жизнеустроения, чтобы не иссякал живой творческий дух народов и не лишались они накопленных общечеловеческих ценностей, возможности их дальнейшего обогащения» [7, с.130].

Государство может черпать свою легитимность из нескольких источников, по мнению С.М. Липсета. Причем, эти источники должны быть обращены, прежде всего, к чувствам политической элиты, «которая может заниматься обоснованием легитимности системы для остального общества. Если важная часть общества, например интеллектуалы, не считает систему легитимной, это может способствовать падению режима» [4].

То, что настоящее дело и призвание всякого интеллектуала – это оппозиция как таковая на протяжении всей своей жизни доказывал Мишель Фуко, пропагандировавший также и практику малых дел как форму «перманентного сопротивления» и сам принимавший в ней значительное участие. Вместе с тем французский мыслитель был убежден в том, что функциональная роль интеллектуалов должна выходить за пределы некоего просвещения масс, более того, интеллектуал, согласно его видению, должен осознать, что он сам находится в средоточии дискурса власти, являясь его неотъемлемым элементом, и начинать, следовательно, нужно с себя, с, так сказать, оппозиции себе самому. «Интеллектуалы, по словам Фуко, поняли, что массы ради знания в них уже не нуждаются. Дело в том, что массы сами прекрасно и отчетливо все знают, знают даже намного лучше, чем интеллектуалы, и гораздо лучше могут это выразить. Однако существует система власти, которая этот дискурс и знание запрещает, перечеркивает и объявляет их недействительными. Это власть, которая существует не только в органах высшей цензуры, но и очень глубоко и незаметно проникает во всю сеть общественных отношений. Так что сами интеллектуалы являются частью этой системы власти, да и сама идея, что они служат носителями “совести” или “сознания” и дискурса, также является частью этой системы. И теперь роль интеллектуала состоит не в том, чтобы, пройдя “немного вперед” или слегка отодвинувшись “в сторону”, высказывать за всех безмолвную истину, а скорее, наоборот, в том, чтобы бороться против всех видов власти там, где он сам представляет собой сразу и объект, и орудие: в самом строе “знания”, “истины”, “сознания”, “дискур-са”« [11].

Отметим, что Фуко четко дифференцирует «интеллектуала-специалиста» и «интеллектуала универсального». Под последним им понимается, так сказать, «классический интеллектуал», который был «по преимуществу писателем: всеобщей совестью, свободным субъектом», первый же тип представляет собой образованную личность, профессионально занимающуюся в любой из областей, требующих высокой квалификации, не претендующую на выражение некой всеобщности и на такое же всеобщее представительство, но не ставшей от этого менее политизированной.

Противопоставление интеллектуала – универсала и специалиста – присутствует и в отечественном обществоведческом дискурсе, правда, приобрело здесь достаточно своеобразные черты. Прежде всего, содержательно дискуссия об интеллектуалах принимает в отечественной социальной науке форму дискуссии об интеллигенции, что выглядит в общем, вполне закономерным, учитывая роль данного феномена в истории российского общества. Тема «всеобщности» или специализации, носителем которых является интеллектуал, рассматривается отечественными коллегами как проблема значимости и функций российской интеллигенции в сегодняшних наших реалиях, характеризующихся, в частности, растущим авторитаризмом власти и новой системой социальной стратификации. Наконец, вопрос о социальных диспозициях интеллигенции в сегодняшнем российском социуме часто принимает форму дискуссии о наличии или отсутствии данной социальной группы в российском обществе вообще.

Сразу скажем, что доводы коллег в пользу те- зиса об отсутствии российской интеллигенции, ее «исчезновении» с социально-исторической арены России представляются нам совершенно необоснованными. Так, Р.В. Рывкина, убежденная в том, что в социальной стратификации сегодняшнего российского социума слоя интеллигенции нет, обосновывает данное видение следующим образом: «Стабильность любого общества базируется на том, что входящие в его состав социальные группы, во-первых, выполняют в отношении друг друга определенные функции; во-вторых, передают эти функции своим преемникам в новых поколениях. Та функция, которую выполняла советская интеллигенция, с распадом СССР исчезла, а потому исчез фундамент, на котором она “стояла”. Утратив его, интеллигенция ушла из социальной жизни» [9, с. 140].

Нельзя не согласиться с суждением В.Х. Беленького, утверждающего, что «все разговоры об исчезновении интеллигенции не только не научны, но и не корректны с моральнопсихологической точки зрения: они дезориентируют высшую школу и молодежь, мешают ее профессиональному и гражданскому самоопределению. Чем больше твердят, что интеллигенции в России нет, тем больше травмируют интеллигенцию и отрывают ее от общества» [1, с.97]. В свою очередь, Нахушев говорит о том, что «интеллигенция – ипостась любого цивилизованного человеческого общежития. Она была, есть и всегда будет. Другое дело, что всякий раз интеллигенция выступает в определенной конкретно-исторической форме. Утверждения о том, что ее нет, либо о ее “свертывании”, умирании, исчезновении и прочее – из разряда недоразумений» [7, с.133].

Итак, интеллектуалы в виде социальной группы интеллигенции все еще присутствуют в России, и одной из основных социальных функций данной группы является, по нашему убеждению, социальное оппонирование. Отметим, что такой взгляд на интеллигенцию является, в общем, достаточно традиционным и восходит к той стороне полемики вокруг русской интеллигенции конца XIX – начала XX веков, в которой роль данного социального слоя оценивалась, исходя не только из ее узкопрофессиональной востребованности.

Нам близка та точка зрения, согласно которой интеллигенция не может отличаться чисто утилитарным и профессиональным характером своей деятельности уже в силу того, что она не просто обладает «интеллектуальным ресурсом», но еще и является носителем обостренного чувства социальной несправедливости, уровень которого у представителей данной социальной группы значительно выше среднесоциального. Как из- вестно, «поэт в России» всегда был «больше, чем» просто «поэт»1. В равной степени верно это утверждение, на наш взгляд, и для представителей других интеллектуальных профессий – учителей, врачей, ученых, артистов, художников, писателей, инженеров, журналистов и пр., объединяемых до недавнего времени в один социальный слой интеллигенции. И морально-этическая составляющая неустранима, на наш взгляд, из характеристики данного слоя. По мнению Д.С. Лихачева, «интеллигент – это ... человек, обладающий умственной порядочностью... к интеллигенции принадлежат только люди, свободные в своих убеждениях, не зависящие от принуждений экономических, партийных, государственных, не подчиняющиеся идеологическим обязательствам» [5, с.3]. В свою очередь, академик Н.Н. Моисеев к интеллигенции относил, «прежде всего, ту прослойку нашего народа, которая способна выйти за рамки своих личных интересов, думать о судьбах своей страны, особенностях своего государства, искать конструктивные усовершенствования его структуры и деятельности» [6, с.142].

Предельно точное определение интеллигенции такого рода дал, на наш взгляд, Нахушев, по словам которого, «интеллигенция – это сообщество ответственных и пользующихся доверием большинства народа личностей субъектного типа, достаточно подготовленное интеллектуально и нравственно к пробуждению общественной совести, способное быть экспертом социальной справедливости государства и стремящееся сделать политическую власть нравственной, не становясь властью» [7, с.135-136].

Категория совести является ключевой в определении феномена интеллигенции и для такого отечественного исследователя, как И.И. Осинский, по убеждению которого, «от нравственных позиций интеллигенции, ее принципиальности, честности, гражданского мужества, от ее способности концентрировать народную совесть, мораль, выражать его интересы, устремления зависит судьба Отечества» [8]. Интеллигент, убеждены И.И. Осинский и М.И. Добрынина, «формирует социальные и идейные цели народа, его духовные и нравственные ценности», в чем и заключается его главное отличие от «обычного» интеллектуала [3].

Мы, в свою очередь, солидаризируясь с приведенными только что мыслителями, уточняем, что главным признаком и основной функцией интеллигенции выступает, по нашему убеждению, способность и проявленная воля интеллектуалов к высокорефлексивному социальному оппонированию. Подчеркнем – не фрондерство, не

«деконструктивная деятельность интеллигентщины» (Н. Моисеев), а именно высококвалифицированная социальная экспертиза политики власти на предмет как присутствия, так и степени заложенной в ней социальной справедливости. Именно такого рода качества отличают интеллигенцию от других представителей «образованного слоя» – «просто» экспертов, профессионалов, специалистов, или «когнитариата».