Власть - общество: история непростых отношений

V российского общества чрезвычайно сложная история отношений по линии «власть — общество». Из этого, на мой w взгляд, произрастают многие особенности социальной ано -мии, разрушающей его целостность.

Во - первых, российскому обществу на протяжении последних двухсот лет постоянно приходилось приспосабливаться к прово димым властями принудительным преобразованиям, менявшим коренные устои этого общества. Это нигде и никогда не проходит безболезненно. Между тем, институционализированные способы выражать и таким образом разряжать накопленное недовольство в России за этот же период так и не сложились. М. Вебер называл совокупность этих способов структурой политических возможно стей, обеспечиваемой демократическими правами, легитимизации которых европейское общество добилось к концу XIX в.

МЕЩЕРЯКОВА Наталия

Для российских властей — как имперских, так и советских — на протяжении всего взятого нами для анализа периода характерен был неадекватно жесткий ответ на инициативы снизу. Это порождало недоверие, раскольничество, представление том, что, как писал Бердяев, «властью владеет злая сила». У Бердяева подтверждения этому положению есть. Он описывает рождение русской интелли-генции. Первым был Радищев. Сострадал народу. За свою книгу был приговорен к смертной казни с последующей заменой на каторгу. Тогда же в крепость был заключен Новиков — человек «очень уме -ренных политических взглядов». «Так встречено было образование русской интеллигенции русской властью. Первые шаги русской интеллигенции на путях просвещения сознания, а не революции сопровождались жертвами и страданиями, тюрьмой и каторгой». «Русская историческая власть, — резюмирует Н.А. Бердяев, — нрав -ственно себя убивала, создавая мучеников»1.

Мы можем продолжить этот ряд, выстроенный Бердяевым. В первую очередь на ум приходит Кровавое воскресенье, когда рус -ские рабочие в воскресных одеждах, с портретами царя и иконами в руках отправились к царю - батюшке просить заступничества от произвола своих хозяев, а были встречены оружейными залпами и нагайками. Советская история дает нам обширный материал по дан -ному вопросу. Вспомним хотя бы события 1962 г. в Новочеркасске, когда требование рабочих повысить расценки их труда и отменить повышение цен на мясомолочную продукцию трактовалось как попытка свержения советской власти. В этом событии мне хочется обратить внимание даже не на то, что против бастующих было применено оружие. Известно, что его до последнего не хотели применять и пытались не спро воцировать стрельбу. Но мы - то знаем, если ружье в первом акте драмы висит на стене, то в последнем оно обязательно выстре лит. Внимание хочется обратить на то, что власть изначально не допускала наличия здравого зерна в требованиях рабочих, рас -сматривая все случившееся как провока цию «хулиганских элементов», и, соответ -ственно, не шла ни на какие переговоры. Наша история демонстрирует нам всегда неадекватно жесткий ответ власти на ини циативы снизу и неумение делать органи зационные выводы по итогам событий.

Как показал неоднократный зон -даж общественного мнения командой Ю. Левады, закреплен и неизменен высо-кий уровень отчуждения населения от власти, недоверия к государственным институтам и деятелям. Сам Левада сде-лал по этому поводу очень интересный вывод, что «такое “разделение труда” между повседневной жизнью населения и деятельностью власть имущих в высшей мере удобно обеим сторонам, поскольку охраняет их от вмешательства со стороны партнера»1.

Также в своем исследовании он отмечает, что «гласность» первых лет перестройки сделала очевидной проблему отсутствия адекватного социального и политического языка для выражения общественного недовольства. Так же как отсутствуют и социальные структуры, в которых этот язык мог бы работать. Отсюда преобла-дание «настроенческого», эмоциональ-ного протеста. То есть, в нашем обществе не развился механизм «обратной связи», столь необходимый для диалога, для адек ватного понимания друг друга властью и обществом. Отсутствие же такого понима ния усугубляется иллюзией его наличия.

Иллюзия власти о том, что она понимает свое общество, в России существовала издавна. Яркое воплощение этой иллю-зии — идеологема «православие, самодер-жавие, народность», которая подразуме -вает, что между монархом и его народом существует живая связь, а через монарха народ соединяется с Богом. Монарх составляет с народом единое, нераз рывное целое, знает волю народа и про веряет ее на соответствие воле Божьей2. Представители самодержавной власти несколько упрощенно понимали это как то, что царь любит народ свой и отечески о нем заботится, зная, что тому нужно, а народ платит ему ответной любовью и покорностью. То, что в начале XX в. это стало иллюзией, доказала Февральская революция 1917 г., когда в стране не нашлось общественных сил, готовых выступить в защиту царя.

Еще одно заблуждение власти того времени — отношение к крестьянской общине. В литературе очень много писали об иллюзиях народников по отношению к крестьянам. Но на поверку оказывается, что и официальные властные институты заблуждались на их счет. Когда в 1902 г. С.Ю. Витте, тогда министр финансов, создал специальную комиссию с целью введения личной собственности в деревне, что предполагало разрушение общины, ему это сделать не позволили. Как он сам позднее писал, противоборствующие силы провозгласили крестьянскую общину осо бенностью российского общества, и пося гать на нее — значило разрушать «цемент русской народной жизни»3. Самодержавие полагало, что община, кроме хозяйствен ных функций, выполняет еще и поли цейские, и разрушить ее — значит сде -лать многомиллионную массу крестьян неуправляемой. Иллюзия покорности и управляемости была разрушена активным участием деревни в Первой русской рево люции, после чего Столыпину позволили сделать в отношении общины то, чего не позволили Витте.

Сегодня много говорят о «националь ной идее», сплачивающей общество. И очевидно, что ведется целенаправленная политика по ее формированию. Посмот рим на конституирующие смыслы, вокруг которых она строится. Будучи президен том Российской Федерации, Владимир Путин заявлял: «Основная национальная идея сейчас в России — это патриотизм и благосостояние, гарантированные го - сударством». Опять-таки патриотизм и патернализм. Сами по себе идеи превос-ходные, вопрос только в том, обладают ли они потенциалом аттрактивности.

Патриотизм — нравственный и поли -тический принцип, социальное чувство, содержанием которого является любовь к отечеству, гордость за его прошлое и настоящее, готовность подчинить свои интересы интересам страны, стремле ние защищать интересы родины и сво его народа1. Патриотизм — это и идея, и чувство; идея может сопрягаться с чув-ством — и тогда будет обладать свойством аттрактивности, а может и не спрягаться — и останется лозунгом. Не случайно патриотизм приобретает актуальность в моменты опасности для целостности общества и государства. Лучшие стра-ницы отечественной истории, которыми мы гордимся по праву, связаны с борьбой с врагами Отечества: армией Наполеона, гитлеровскими войсками. Но в каждом ли из военных столкновений, в которых приходилось участвовать россиянам, мы проявляли высокий градус патриотизма? Л.Н. Толстой сокрушался, что в годы Русско - японской войны 1904—1905 гг. россияне его не проявили и сдали Порт Артур. «Мне странно, — писал он, — что у моих сыновей нет патриотизма... Я вижу молодых людей, которым это нипочем... В наше время этого не было бы. Умереть всем, но не сдать»2. В годы Первой миро -вой войны, несмотря на наличие очевид ного врага, армия как часть общества не только не сплотилась, но была полностью деморализована, и революционные агита торы находили понимание в войсках. Как поражалась просвещенная часть россий ского общества, верившая в исконный патриотизм русского народа, когда этот народ позволил большевикам отдать зна чительную часть российской территории по Брестскому миру!

Приходится признать, что патриотизм нашего народа носит нерефлексивный характер. Сознание не направлено на осмысление того, что есть патриотизм и какое значение он имеет. Это характерно для интеллектуалов, для которых привле кательная идея способна заместить собою чувство. И когда интеллектуалы формули -руют национальную идею, а она вдруг не сопрягается с чувством народа, они очень «удивляются» и даже не хотят этого при знавать.

Значит ли это, что патриотизма у нас нет вообще? Конечно, не значит. Если враг придет на нашу территорию, если он вдруг окажется у ворот нашего дома, без вся кой рефлексии того, что есть патриотизм, мы возьмем вилы. Но не иначе. Русско японская война задумывалась Плеве как «маленькая победоносная война», кото -рая сплотит российское общество, заду шив в нем нарастающую революцион ность. И что из этого получилось? Война с Наполеоном и Гитлером велась на нашей территории. Русско японская война и Первая мировая воспринимались как иду щие за пределами нашего порога.

В приведенных выше выкладках есть уязвимый момент. Процесс нациестрои тельства в начале ХХ в. не был завершен, а в начале XXI его можно считать завершен -ным. Высшая форма этнической общно сти характеризуется в т.ч. тем, что в ней есть осознанная идейная составляющая, та самая национальная идея, составной частью которой является патриотизм. Обратимся теперь не к истории, а к соб ственно социологии.

Замеры общественного мнения по про грамме «человек советский» проводились Ю. Левадой в 1989 и 1994 гг. Сравнивая полученные данные, Левада сразу же обращает внимание на очевидную кон сервативность стереотипов сознания. С его точки зрения, ситуация глубокого общественного перелома, в которой уже 10 лет пребывает общество, «не столько формирует новые, не существовавшие ранее ориентиры и рамки общественного сознания, сколько обнаруживает, выводит на поверхность его скрытые структуры и механизмы»3. И очевидное оказывается парадоксальным. То, что видится как будто простым глазом, на поверку оказы вается не бесспорным. На данный вывод Левады обратим особое внимание. То, что кажется очевидным с точки зрения спеку лятивного мышления (например, патри-отизм), подвергаясь социологической исследовательской процедуре, зачастую оказывается зыбким, неверифицируемым. Замеры показали, что россиянин в мень шей степени связывал понятие Родины с государством, а в большей – с местом, в котором он родился. Это как раз то место, которое он готов защищать, если на него будет покушаться какая-либо сила.

В опубликованном на сайте Института социологии РАН аналитическом докладе «Готово ли российское общество к модернизации»1 осуществляется попытка ответить на поставленный в заглавии вопрос путем анализа данных, полученных в ходе планомерного и всеохватного исследования состояния общественного сознания, проведенного в 2010 г. с привлечением результатов более ранних исследований. Авторы доклада исходят из того, что России в любом случае придется пройти через глубокую трансформацию, будут ли прилагаться к тому усилия или нет. Процесс этот неизбежен. Но вот скорость и качество изменений определяет, станет Россия конкурентоспособным обществом или нет.

Сравнивая результаты опросов за последние 15 лет, исследователи констатируют постепенное изменение национального менталитета по мере расширения группы модернистов. Но до сих пор она составляет только 23% общества и «распылена» по различным социальным группам. Кроме того, авторы отмечают наличие многочисленных препятствий для ускоренного прохождения через модернизацию. Это и разочарование в возможности и необходимости интеграции с либеральным Западом, и лояльность по отношению к различным девиациям в правовом поведении, и неготовность к распространению современных стилей руководства, и пр. Хотелось бы остановиться на несформированности у россиян идеи гражданского участия – только 3% признают свою ответственность за происходящее в стране. И следует полностью согласиться с авторами, когда они связывают эту черту нашего национального сознания с «неверием» россиян в то, что они могут повлиять на положение дел в стране, – так рассуждает подавляющее большинство опрошенных (80%). Это совпадает с выводами автора, изложенными выше. Но гражданская активность – важнейшее условие модернизационных процессов. Своим чередом прирост модернизационных слоев населения хотя бы до уровня половины общества будет длиться еще лет 15. И то – не факт, учитывая низкие темпы урбанизации и люмпенизацию части населения.

Как гипотетически можно повлиять на данную ситуацию? Сравнивая специфику сознания модернистов и традиционалистов, исследователи обращают наше внимание на одну общую для них черту. Наибольшее число голосов респондентов в качестве ключевой для модернизации идеи набирает идея соблюдения прав человека, равенства всех перед законом. Достижение этого россияне напрямую увязывают с борьбой с коррупцией. В этом абсолютно едины и модернисты, и традиционалисты, а также представители всех возрастных и социальных групп.

На вопрос о необходимости выделить «главное направление удара», прозвучавший в завершение аналитического доклада, можно утверждать, что именно реформа судебно-правовой системы могла бы стать аттрактивной структурой, притянувшей к себе векторы развития модернизационных процессов и придавшей им ускорение. Российская история не раз доказывала, что идеи, обладающие свойством аттрактивности, организовывали российское общество на мощный рывок в отсутствие, казалось бы, объективных предпосылок. Попытка связать все ниточки сразу внутри реально существующего российского общества, где неразвит средний класс, где до сих пор движущей силой модернизации считают рабочих и крестьян, где стабильность ценят больше, чем развитие с неким образцом общества модерна, может привести к весьма проблематичным результатам. По крайней мере, в краткосрочной перспективе. «Удар» же в болевую точку общественного сознания – ощущение своего бесправия и творимого беспредела, которое влечет за собой эскапизм, бегство в сферу приватных отношений, способен собрать те силы, на которые можно будет опереться в модернизационном рывке и которые вложат в него свою активность, трудолюбие, ответственность и профессионализм, готовность договариваться с властью, обнаруженные в россиянах в результате проведенного исследования. Открытым остается только один вопрос: какие силы могли бы обеспечить проведение необходимой обществу судебноправовой реформы?