Влияние шоковых состояний на политическое сознание субъектов

Политическое сознание людей тесно и прямо зависит от уровня их социально-политической активности и условий, способствующих или препятствующих реализации этого важнейшего человеческого качества1. Но бывают экстремальные обстоятельства, нарушающие привычную логику реагирования, когда человек безропотно принимает чужие решения, заведомо противоречащие его интересам.

Поведение людей в экстремальных условиях всегда интересовало политиков и политологов. Уже к середине XX века стало очевидным, что массовое сознание наиболее податливо манипулированию в периоды стихийных бедствий, войн и прочих самых разных чрезвычайных ситуациях. Подобное «размягчение» политического сознания наблюдается и в кризисы общественного развития.

Принято считать, что кризисы вызывают объективные обстоятельства и задача политики — выводить общество из кризисного состояния. В современной, политизированной жизни всё обстоит сложнее: кризис, нередко, становится рукотворным политическим продуктом, призванным сопровождать непопулярные социальные действия сомнительными методами. При этом позитивные послед

' Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ № 08-03-85304а/У.

ствия кризисов пожинают исключительно узкие и вполне предсказуемые общественные группы, а негативные — основная масса населения.

С начала 2009 года в мировой литературе стал нарастать поток публикаций о кризисе, изначально носившем глобальный характер. В работах российских политологов и экономистов на эту тему поначалу преобладало представление о кризисе, как всеобщей универсальной болезни, поразившей всю мировую систему и угрожающей миропорядку. Сегодня не остаётся сомнений, что внезапно вспыхнувший мировой кризис неравномерен по степени вовлечения в него разных стран и неоднороден по охвату в них социальных сегментов жизни. Россию, паразитирующую на природных ресурсах, кризис, казалось, и вовсе мог обойти стороной, не считая уменьшения тоннажа американских «ценных» бумаг, на которые мы легкомысленно обмениваем природные богатства. И если этого не случилось, то только из-за пассивной внутренней политики и обнажившейся зависимости страны от внешних факторов. В очередной раз жизнь шлёт нам сигналы об опасности утраты самодостаточности и предупреждение о зыбкости оптимистических надежд на решение своих проблем путём интеграции в мировое хозяйство.

Расширяющийся дискурс о кризисе в стране и мире содержит многочисленные суждения и оценки о пределах кризисного падения. Вот примерно тот рельеф «дна», который обозначился, по мнению некоторых экспертов, весной 2009 года в России: 50-процентное падение рубля к доллару по сравнению с осенью 2008 года, сокращение на треть золотовалютных запасов за тот же период, 20-процентный дефицит бюджета, общий спад производства (в металлургии более чем на 50 %), более чем на треть снижение железнодорожных перевозок, заметный и мало поддающийся учёту рост безработицы, высокий уровень инфляции и т. д.

Материальным проявлениям кризиса всегда сопутствует духовный кризис, кризис сознания. Трудно выявить причинно-следственную зависимость между этими компонентами кризиса, но с уверенностью можно констатировать: каждая из них может провоцировать усиление другой, а может быть и эффективным средством взаимного лечения.

Ещё Платон заметил и спрогнозировал упадок человеческого сознания, угрожающий существованию человечества. Неотвратимый характер кризиса сознания отмечали в своих работах О. Шпенглер, А. Швейцер, Э. Фромм. Последний даже косвенно указывал на отчуждение, отделение человека от себя (синоним развивающейся глобальной пассивности!) как на причину непреодолимого декаданса. А. Ортега-и-Гассет, К. Манхейм, Г. Маркузе сумели увидеть и описать отражение кризиса сознания в формах культуры и искусства.

Однако все догадки и выводы великих мыслителей далёкого и близкого прошлого меркнут перед смекалкой современных политтехнологов, стараниями которых, начиная с середины прошлого века, стали масштабно исследоваться и широко внедряться психологические методы дезориентации больших групп населения в социальном пространстве. Особое место в наборе средств такого воздействия занимает так называемая «шокотерапия», в которой шок далеко не всегда используется как лечебное средство. В конечном итоге, шоковое состояние связывает проявления социальной и политической активности, заставляет пострадавших от шока безропотно мириться с материальными потерями, не замечать истинных виновников собственных бедствий.

В обществе, где велики социальные контрасты, не может быть единого мировоззрения, но даже разобщённая масса нуждается в некоторых, пусть временных, духовных опорах. Роль таких поддержек в развитых странах выполняют доктрины. Одной из таких доктрин — доктрине шока — посвящена обширная работа талантливой канадской публицистки Наоми Клейн2, небезупречно переведённая недавно и на русский язык. Понять угрозу, вполне сопоставимую с оружием массового поражения, незримо нависшую над человечеством уже сегодня, помогают даже небольшие фрагменты этой книги, призы- вающей к бдительности относительно участившихся покушений на политическое сознание масс.

Некоторые учёные испытывают обострённую ответственность за свои открытия, если результаты их достижений могут пойти во вред людям. В отличие от них Милтон Фридман не страдал от комплекса вины по случаю собственных «успехов» в использовании шоковых состояний общественного сознания. Своё предназначение он декларировал просто: «Я пришёл, чтобы понять доктрину шока». Две доктринальные идеи характеризуют сущность всех конструкций М. Фридмана, реализованных в разных частях света: неприятие социализма, под которым он понимал любые формы национализации, огосударствления общественной собственности, и устремлённость к приватности, которая немыслима в современном обществе без сопровождения обманом или шоком. Только в чрезвычайных условиях, как он считал, «политически невозможное становится политически неизбежным». Кстати, эта чрезвычайность, только и гарантирующая успех, является верным признаком неправедности шокового метода как испытанного инструмента умножения «бедствий капитализма».

М. Фридман был не только выдающимся теоретиком «чистого рынка», его политические опыты в Америке и Европе, в Чили, Китае, Великобритании, России и других странах всегда имели значительные, хотя и неоднозначные последствия. Заслуги М. Фридмана ещё долго будут оцениваться и переоцениваться почитателями и критиками, но одно можно утверждать уверенно и сейчас — «фридманизм» оставил глубокий след в политико-экономической науке и практике. Несомненно, что его доктрины и способы их внедрения в общественную жизнь лишены гуманистического содержания и, возможно, будут признаны когда-нибудь преступными. Все доктрины М. Фридмана, в конечном счёте, умножают «бедствия капитализма», раскрывая в авторе фундаменталиста, не склонного к компромиссам и сосуществованию с инакомыслием, фундаменталиста, опирающегося на идеологию катаклизмов и насилия. Вероятно, что учёные изыски М. Фридмана остались бы относительно безобидным фрагментом политической науки, если бы не содержали мощного методологического инструментария внедрения антигуманных идей в условиях шока общественного сознания.

Этой порочной методологией пыталась воспользоваться группа безответственных российских политиков в начале 90-х годов XX века. Человеческая алчность, заложенная в её фундаменте, должна была стать на практике основой «национальной идеи» россиян, принципиально трансформировав их политическое сознание. Естественно, что идеологическая сущность подобных перемен тщательно скрывалась за либеральной риторикой.

Как ни прискорбно, но ставка на жадность, которая должна была стать двигателем для восстанов- ления России, привела к тому, что американские советники, их жены и подруги, соратники Б. Ельцина и его семейство, приняли непосредственное участие в начавшемся безумии3. Но самое удивительное, что ряд американских граждан, участвовавших даже косвенно в российском грабеже 90-х, преследовались за это у себя на родине. Так, правительство США осудило некоторых своих соотечественников (Шлейфера, Хея, других участников «гарвардского контракта»), участвовавших в тот период в незаконных сделках в России, сохранив тем самым, по крайней мере, образ поборников справедливости и демократии.

Радикальное «реформирование» наших социальных отношений и, непосредственно связанное с ним покушение на общественное сознание, предпринятое в начале 90-х, до сих пор подаётся в литературе как назревшая необходимость или, в лучшем случае, подвергается поверхностной критике, не затрагивающей сущности случившегося. Между тем, со временем картина тех перемен проясняется. Становится всё очевиднее, что ограбление населения властью было не главным намерением реформаторов, а всего лишь увертюрой к последующему либретто. Целью такого вступления в длинную череду антинародных преобразований было погружение населения в шоковое состояние, когда проблемы выживания напрочь затмили заботу об общественных и природных богатствах страны. Началось остервенелое растаскивание этих благ отдельными гражданами и их стаями.

Уже вначале «реформ», по мнению Н. Клейн, было ясно, что Россия не станет повторением Чили. Скорее, это было Чили в обратном порядке: Пиночет организовал военный переворот, распустил демократические учреждения и только потом проводил шоковую терапию; Б. Ельцин начал шоковую терапию при демократии, затем, защищая начатое, свёртывал демократию и осуществлял политический переворот. Антиобщественные реформы, инициируемые президентом и его окружением, не могли не вызывать протеста российских законодателей, находившихся во вполне адекватном (не шоковом) состоянии. Претензии Б. Ельцина на расширение личной власти наталкивались тогда на сопротивление парламента, препятствующего развитию задуманной «шокотерапии». В итоге человек, который пришёл к власти, защищая парламент, теперь в прямом смысле поджег его, оставляя после своих действий обугленный, не белый, а черный дом, пишет Н. Клейн. Противоположный чилийскому сценарию порядок политических преобразований прочно связал в сознании россиян последующие «бедствия капитализма» с демократией, надолго скомпрометировав последнюю в глазах всего населения. Мало того, наспех принятая в условиях шока и без серьёзного общественного обсуждения государственная Конституция, безусловно, не может не нести в себе отпечатка чрезвычайности того времени, затрудняя развитие демократического процесса.

События начала 90-х прошлого столетия вызвали настоящий шок или, по крайней мере, «глубокое замешательство» у большей части нашего населения. Рабочие часто даже не знали, что их заводы, фабрики и шахты были проданы — уже не говоря о том, как они были проданы или кому (позднее, по утверждению Н. Клейн, сценарий повторился в Ираке). Особенностью российской приватизации было также то, что иностранный капитал не допускался к покупке государственных активов, а внутреннего капитала фактически не было. В результате приватизация крупной собственности проходила не просто без аукционов и подешёвке, но и осуществлялась за общественные (бюджетные) средства. Так в России была создана «свободная зона мошенничества», а в последствии страна стала Клондайком для международных фондовых спекулянтов. Эти процессы существенно повлияли на общественное сознание, особенно на политическое сознание молодёжи.

Многие теоретики и практики того времени быстро поняли порочность планов российской власти. Но на своевременный попятный шаг в силу черт своего характера российский президент оказался не способен, отчего, по мнению Н. Клейн, будет оценен историей, в большей мере, как коррумпированный клоун, чем жесткая и сильная личность4. Нельзя забывать, однако, о восторженной американской поддержке антидемократических и антиконституционных действий Б. Ельцина, когда демократия была принесена в жертву сомнительным рыночным свободам. А не привыкшие к признанию своих ошибок российские руководители поставили себе в заслугу то обстоятельство, что провальное реформирование якобы уберегло страну от гражданской войны.

Решив искать национальное спасение в использовании человеческой жадности «чикагские мальчики» России и их советники не думали о плане дальнейших действий после того, как они закончат уничтожение российских государственных институтов. Преступное недомыслие власти на фоне шокового состояния общества привело к появлению целого букета «бедствий капитализма»: за 10 лет Россия потеряла 10 % населения, приобрела 715 000 (а по данным Детского фонда ООН 3,5 млн) беспризорных детей, вдвое возросшее пьянство, увеличившееся на 3 порядка (более 4 млн чел.) число наркоманов, 1 млн (50 000 в 1995 г.) ВИЧ-инфецированных, 4-х кратное увеличение тяжких преступлений5

Такого рода процессы и обусловленные ими контрасты богатства и бедности возможны только при отсутствии демократии в обществе, подавленном шоком и террором. Именно при таких обстоятельствах расцветает коррупция, а чикагская модель переустройства экономики исключительно способствует этому расцвету. Опыт Аргентины, Боливии, Ирака, Китая, Чили подтверждает, что необузданная коррупция и экономическая шоковая терапия сопутствуют друг другу, что коррупция — неизбежная составляющая часть «бедствий капитализма», а эффективная борьба с коррупцией тождественна борьбе с капитализмом, вступившем после распада СССР в откровенно монополистическую стадию развития.

Весьма поучительны могут быть для нас и фрагменты американского опыта приватизации в сфере образования, процессы в котором оказывают существенное влияние на трансформацию политического сознания, прежде всего, молодых людей. Известно, что образовательная система США, особенно среднего уровня, расположена преимущественно в государственном секторе экономики. Простые американцы видят в этом гарантию гражданского равноправия в сфере образования и не дают приверженцам тотального рынка организовать приватизацию государственных образовательных учреждений. Ваучерная доктрина денационализации системы образования, разработанная по рецептам М. Фридмана и поддерживаемая республиканцами во главе с бывшим президентом США Д. Бушем, не имела шансов на внедрение в период благополучной жизни американцев. Её сторонники могли рассчитывать на успех лишь при чрезвычайных обстоятельствах, способных вызвать шок общественного сознания. Удобный случай представился в связи с разрушительным наводнением в Новом Орлеане.

Новоорлеанская операция умирающего гуру «чикагской школы» (больному М. Фридману в то время было за 90) по переводу образовательных учреждений в частную собственность оказалась удачной на фоне массового шока, вызванного стихийным бедствием. В считанные дни, по данным Н. Клейн, число частных школ в разрушенном городе увеличилось с 7 до 31, профсоюз учителей был распущен, преподаватели уволены, а вновь принятые в образовавшиеся частные заведения получили меньшую зарплату6. Подобного рода преобразования антиглобалистка Н. Клейн называет «организованными набегами на общественную сферу», «рыночным захватом», что приводит к негативным последствиям под общим названием «disaster capitalism» («бедствия капитализма»),

Фридмановские последователи строят планы по распространению новоорлеанского опыта в национальных и даже глобальных масштабах. В современной России настроения рыночного реформирования системы образования также имеют распространение вопреки неприятию большинством населения ваучерной приватизации начала 90-х, выполненной в целом по модели М. Фридмана. Тем не менее, настырные попытки постепенного движения в этом направлении (через повышение самостоятельности, «автономизацию» государственных образовательных учреждений) не прекращаются. И российскому обществу не лишне напомнить опыт новоорлеанской «лаборатории».

Шок общественного сознания — важное условие для проведения антисоциальной политики. Но любой политик быстро смекнёт, что дожидаться ураганов, наводнений и прочих стихийных бедствий, жертвами и разрушениями приводящих общество, как правило, к шоковым состояниям, вовсе не обязательно. Несомненно, что шоковую ситуацию можно сформировать искусственно. К счастью, уверенно управлять стихией человечество не умеет: землетрясения и цунами, засухи и наводнения остаются случайными природными явлениями. Но нельзя забывать об огромном арсенале «шокеров» социального происхождения, способных размягчать общественное сознание и готовить его к непопулярному реформированию. Войны, террор, эпидемии, аварии, кризисы — лишь часть из них, после которых следует ожидать активных действий, не обременённых нравственностью политических деятелей, нацеленных на внедрение антиобщественных доктрин.

По мнению Н. Клейн есть основания (их она приводит в своей книге) предполагать, что программы шоковой терапии проектируются в секретных бункерах в Ла-Пасе и Москве. Надо полагать, что список адресов ценителей шоковых методик воздействия на общественное сознание, гораздо шире. В западной науке и публицистике идея активного создания серьезного кризиса для осуществления «шоковой терапии» теперь обсуждается открыто.

Можно сделать вывод, что современный мир входит в эпоху конструирования шоковых ситуаций, на фоне которых властвующие группы будут проводить государственную политику в своекорыстных интересах. При этом шоковая методика оказывается настолько универсальной, что даёт ощутимый эффект не только при реализации масштабных идей и стратегий по отношению к обществу или отдельным его группам, но и при внедрении тактических замыслов, направленных против конкретного индивида.

Уместно напомнить, что индивидуальное шоковое воздействие на обыденном языке называется пыткой. Однако современный палач ломке костей и физическому истязанию плоти предпочитает насилие над психикой своего объекта, избегая при этом прямых и точных определений своих действий. Мотивы психического вмешательства в человеческую конституцию прикрываются в таких случаях гуманностью и могут принимать наукообразные формы. Практическое же воплощение такого рода действий во всех без исключения случаях аморально и преступно.

В практике решения разнообразных задач воздействия на индивида шоковым методом, по мнению Н. Клейн, особенно преуспел Эвен Камерон — экспериментатор с немалыми способностями к анализу и тесными связями с ЦРУ. Его методика включала простую последовательность действий: полная изоляция объекта вмешательства от внешнего влияния, стирание прошлого в памяти объекта, напол- нение «чистого листа» новым содержанием. Н. Клейн в своей книге живописует способы изоляции людей в такого рода экспериментах, доводящие подопытных до шизофренических состояний. Ещё бесчеловечнее выглядят приёмы стирания памяти, основанные на электрошоке или химической обработке «пациентов». Не удивительно, что в наполнении «освободившегося» психического пространства Э. Камерон и его последователи не преуспели вовсе: «чистый лист» оказался испорченным и непригодным для каких бы то ни было записей.

Научные идеи Э. Камерона оказались несостоятельными, но побочные продукты экспериментов того времени над людьми (вторая половина XX века) и сегодня не дают покоя любителям решать проблемы погружением человека в шоковое состояние. Нет сомнения, что попытки такого рода были и будут продолжаться — такова логика развития капитализма и вытекающих из него бедствий.

Современной России вновь приходится освобождаться от плена не сбывшихся иллюзий: идеалы революции, коммунизма, общественной собственности не нашли замены в идеалах контрреволюции, антикоммунизма, приватизации. И вновь наша стра на становится опытной площадкой для иноземных экспериментаторов, которые, вспоминая сегодня годы российского лихолетья, разводят руками — слишком много шока было в те времена, слишком мало терапии.

Относительно новое явление в современной политике — конструирование шоковых ситуаций — приводит, как видно, к банальному заключению: действия власти легко переходят пределы гуманности, если не сопровождаются активным участием в них широкой общественности. Только в активной среде появляется возможность организовать противодействие вероятным шоковым ударам и обезопасить общество от посягательств государства.