«Война сопротивления японским захватчикам»: формирование образа агрессора у китайской компартии

Японо-китайская война 1937–1945 гг., называемая в Китае «Войной сопротивления японским захватчикам» (кит. 抗日战争 канжи чжаньчжэн ), – один из тяжелейших эпизодов в истории японо-китайских отношений, который до сих пор сказывается на взаимном восприятии китайского и японского народов. Память об этой войне становится поводом для масштабных антияпонских демонстраций в материковом Китае, порой наносящих существенный урон экономическим связям двух стран.

Можно утверждать, что даже после принесения государственными лидерами Японии многочисленных извинений Япония сохраняет статус агрессора в китайском общественном сознании. Недавнее (в 2014 г.) выведение на государственный уровень Дня памяти жертв Нанкинской резни – трагического эпизода японо-китайской войны, когда в декабре 1937 г. в результате массовых убийств, жестоких пыток и изнасилований погибли сотни тысяч мирных жителей Нанкина (отмечается 13 декабря, в день взятия Нанкина японской армией) свидетельствует о возвращении памяти о войне с новой силой и ее важном государственном значении. Воплощением памяти о войне являются посвященные ей музеи и мемориальные ком- плексы, наиболее известные из которых – «Мемориальный комплекс жертв Нанкинской резни, пострадавших от японских захватчиков» в Нанкине и «Музей сопротивления китайского народа японским захватчикам» в Пекине.

Учитывая, что Война сопротивления японским захватчикам (далее – также «Война сопротивления») остается неотъемлемой частью официальной риторики китайской компартии (КПК) и символом национального единства, мужества и сплоченности китайского народа, интересно проследить процесс становления образа Японии в этой войне через призму восприятия КПК.

Цель данной работы – выявить основные тенденции формирования образа агрессора у китайской компартии во время войны и после нее и показать, как отголоски прошлого проявляются в японо-китайских отношениях на современном этапе. Исследователи японо-китайских отношений отмечают, что во второй половине XIX в. в Китае возник кризис традиционного восприятия Японии и начал формироваться новый взгляд на эту страну. Модернизация Японии после реставрации Мэйдзи (1868) и, как следствие, постепенное освобождение страны из-под монопольного влияния китайской культуры совпали с вторжением в Китай западного капитализма [Каткова, Чудодеев, 2001, с. 34–43]. Эти процессы обнажили серьезные противоречия японо-китайских отношений, которые проявляются до сих пор.

В данной работе Война сопротивления японским захватчикам рассмотрена как кульминация этого кризиса, и сделана попытка проследить его дальнейшее развитие. Для анализа эволюции восприятия Японии китайской компартией использованы партийные публикации военного времени, статьи официальных китайских СМИ (в первую очередь «Жэньминь Жи-бао»), речи и заявления лидеров КПК (Мао Цзэдуна и следующих руководителей). Раскрытию концептуальных рамок исследуемых процессов помогли работы отечественных и зарубежных политологов-востоковедов.

В связи с особым статусом Тайваня, в том числе в вопросах, касающихся памяти о Японокитайской войне 1937–1945 гг., после основания КНР (1949) мы будем говорить только о материковом Китае.

Борьба за власть и использование компартией антияпонской риторики

На восприятии Японии китайской компартией во время войны не могла не отразиться сложная ситуация на фронте: Война сопротивления японским захватчикам – внешнему агрессору – происходила одновременно с гражданской войной, и хотя для обеих сторон внутреннего конфликта – и для сил Гоминьдана, и для коммунистов – агрессор был общим, это не могло не вызывать противоречий. Так, в рядах Гоминьдана существовали силы (во главе с Ван Цзинвэем), которые выступали за скорейшее заключение мира с Японией. В то же время обеими противоборствующими партиями предпринимались попытки создания объединенного фронта для защиты страны от внешнего вторжения.

Призыв Мао Цзэдуна, фактически ставшего к тому времени лидером китайского коммунистического движения, отразить вместе с Гоминьданом наступление «японских бандитов» (кит. 日寇 жикоу ) и изгнать их из Китая, прозвучавший вскоре после инцидента на мосту Лугоуцяо (7 июля 1937 г.) [Мао Цзэдун, 1991д, с. 344], подтверждает, что Япония имела для коммунистов статус агрессора. Этот статус сохранялся и на последующих этапах сопротивления. Так, в статье «Проблемы стратегии в партизанской войне против Японии», опубликованной в 1938 г., Мао Цзэдун отмечает, что нападение сильной Японии на слабый Китай делает войну оборонительной и затяжной [Мао Цзэдун, 1991б, с. 405]. Ближе к концу войны, в апреле 1945 г., вскоре после денонсации СССР пакта о нейтралитете с Японией, Мао выражает надежду, что после восьми лет «героической и неукротимой борьбы» китайский народ, наконец, «одержит победу над японским агрессором вместе с союзными государствами» [Мао Цзэдун, 1991в, с. 1029].

Вместе с тем, хотя непосредственная связь образа Японии с международным конфликтом и отношение к ней как к внешнему врагу остаются наиболее очевидными, восприятие страны-агрессора китайской компартией во время войны и после нее было сложным и многоаспектным: в риторике военного времени вторжение Японии, с одной стороны, отождествляется с западным империализмом (присоединившись к западным варварам, страна пополнила тем самым ряды захватчиков и предателей), с другой – ставится в один ряд с предательством и коллаборационизмом внутреннего врага КПК Гоминьдана и врагов революции в целом ¹. В мае 1937 г. в докладе на национальной конференции компартии в Яньане Мао Цзэдун включил в круг врагов КПК «японских империалистов, китайских предателей, прояпонские фракции и троцкистов» [Мао Цзэдун, 1991е, с. 257]. В 1946 г., на завершающем этапе гражданской войны, коммунистическая партийная газета «Жэньминь Жибао» приводит слова командующего отрядом народного ополчения о том, что «изменник родины» Чан Кайши хочет «продать страну Соединенным Штатам… после того, как китайский народ подвергся восьмилетнему унижению со стороны японских чертей (кит. 日本鬼子 жибэнь гуйцзы )» ². Предательство Чан Кайши, таким образом, представляется как не меньшая угроза для Китая, чем вторжение Японии.

После начала японской интервенции в Маньчжурию (1931) антияпонские настроения в Китае усилились, особенно в крупных городах, жители которых получали всё более широкий доступ к прессе. Исследователи отмечают, что в 1930-е гг. частым явлением был бойкот японских товаров, демонстрации и даже нападения на японцев [Coble, 1985, p. 293]. Прозвище «японские черти» в адрес агрессора получило широкое распространение.

Несмотря на попытки КПК и Гоминьдана создать единый фронт для борьбы с общим врагом, противостояние двух партий нарастало, а после завершения Войны сопротивления гражданская война возобновилась с новой силой. Одним из решающих факторов окончательной победы КПК в 1949 г. стала ставка на настроения китайского народа и антияпонская риторика.

Еще в сентябре 1931 г. ЦК КПК обратился к народу с лозунгом «национально-революционной войны… против японского империализма в защиту национальной независимости, государственного единства и территориальной целостности Китая». Этот подход был противоположен позиции Чан Кайши, который выступал за «непротивление» Японии и стремился не осложнять японо-китайские отношения [Галенович, 2018, с. 73]. По признанию отечественных и зарубежных историков одним из факторов победы КПК стала ее успешная пропаганда, в ходе которой удалось объединить всех противников партии (включая японских захватчиков) и противопоставить их широким народным массам под лозунгом национального освобождения.

План агитации, написанный Мао Цзэдуном в августе 1937 г. для органов пропаганды ЦК КПК, завершается лозунгом «Да здравствует Новый Китай, независимый, счастливый и свободный!». Параллельно звучат характерные для риторики коммунистов призывы к объединению с рабочими и крестьянами из других стран [Мао Цзэдун, 1991а]. Оценивая антияпон-ский фронт с точки зрения его классовой структуры, КПК отмечает в марте 1940 г., что прогрессивные силы пролетариата, крестьянства и городской мелкой буржуазии значительно окрепли и смогли учредить антияпонские народные правительства. Это дает коммунистам надежду на скорое изменение ситуации к лучшему ［Мао Цзэдун, 1991г, с. 744–745］.

Таким образом, борьба с японской агрессией воспринимается в контексте революционной и классовой борьбы. Война сопротивления японским захватчикам была для Мао Цзэдуна важной частью революционного движения.

Послевоенные политические приоритеты и эволюция нарратива

Двойственное отношение коммунистов к Японии: с одной стороны, как к врагу и агрессору, с другой – как к союзнику Китая в мировой революционной борьбе, прослеживается и в послевоенные десятилетия. Ранние выпуски газеты «Жэньминь Жибао» 1946–1948 гг. пристально следят за действиями японской компартии, забастовками рабочих, социальными и политическими процессами в Японии, возлагая большие надежды на победу японской революции. Одновременно, по мере усиления противостояния капиталистического и социалистического лагеря, все большее беспокойство у коммунистов вызывает возрастающее влияние США. Это беспокойство проявляется в первую очередь в критике американцев и их обвинениях в помощи японскому вторжению. Одна из статей 1946 г., посвященная годовщине Мукденского инцидента, повествует об американской политике попустительства японскому империализму и колоссальной военной и экономической помощи, оказанной агрессору 3 . В другом выпуске газеты говорится о том, что промышленный кризис, вызванный сейчас (за год, прошедший после войны) американским экономическим вторжением в Китай, намного серьезнее, чем начавшееся 15 лет назад вторжение Японии 4. В других статьях с политикой американских оккупационных властей в послевоенной Японии связывается риск возрождения японского милитаризма и нового японского вторжения.

Контрастно со звучавшим во время Войны сопротивления призывом изгнать из Китая японских бандитов, империалистов и колонизаторов выглядят то и дело мелькающие в «Жэньминь Жибао» сообщения о победоносном движении японского пролетариата за права и свободы. В контексте мировой революции из страны-агрессора Япония превращается в потенциальный плацдарм для борьбы с империализмом и строительства светлого будущего. В статье «Жэньминь Жибао» от 7 июля 1949 г. подчеркнуто стремление китайского и японского народов к мирному сосуществованию, развитию экономического и культурного сотрудничества и нежелание Китая отдавать судьбу страны на откуп США 5.

Восприятие Японии как жертвы империалистической агрессии, угнетения и контроля со стороны США сохранялось и в 1950-е, и в 1960-е гг. В очередную годовщину «инцидента 7 июля», в 1952 г., когда американская оккупация Японии была формально завершена, передовица «Жэньминь Жибао» вновь пишет об объединении китайского и японского народов в борьбе против американской агрессии. Критикуя Договор безопасности США и Японии, газета сравнивает японскую империалистическую агрессию против Китая и империалистиче- скую агрессию США против Японии, считая эти два кризиса самыми серьезными в истории двух стран 6. В январе 1964 г. Мао Цзэдун выражает восхищение массовой демонстрацией японского народа против американского империализма – «самого свирепого врага японской нации» 7.

В то же время приоритетом КПК на мировой арене, помимо получения доступа к ресурсам, необходимым для индустриализации, был выход КНР из дипломатической изоляции, который подразумевал необходимость признания со стороны и США, и Японии как важных субъектов международных отношений. Находясь в орбите влияния США, Япония предприняла шаги для нормализации отношений с КНР сразу после того, как американская сторона объявила о своем намерении сблизиться с Китаем [Нелидов, 2019, с. 62]. Политические приоритеты китайских властей, безусловно, сыграли роль в том, что тема японской агрессии продолжительное время не была доминирующей в послевоенной риторике. В 1950-е и 1960-е гг. напоминания о страданиях китайского народа в военный период считались «нетактичными» и прямая критика Японии практически не звучала [Стрельцов, 2016, с. 338–339].

Однако в 1980-е гг. в риторике китайских властей происходит поворот к «нарративу виктимизации» (от англ. “victimization narrative”), акцентирующему внимание на представлении Китая как жертвы агрессии стран Запада, включая Японию. В рамках нового нарратива Япония всё больше воспринимается как агрессор, который отказывается признать свою вину и раскаяться в содеянном. В 1980-е гг. Китай впервые выразил официальный протест в связи с содержанием японских учебников истории 8 и посещением премьер-министром Японии храма Ясукуни 9 [Молодякова, 2007, с. 62]. В 1990-е и 2000-е гг., несмотря на многочисленные слова сожаления высших должностных лиц Японии о событиях прошлого, принесенные ранее, эти проблемы усугубляются, и со стороны Китая звучит всё более громкая критика характера и содержания принесенных Японией извинений [Кульнева, 2021].

Считается, что нарратив виктимизации пришел на смену героическому нарративу, который господствовал в период гражданской войны и после победы коммунистов. Среди факторов, определивших смену акцентов в восприятии тяжелого периода китайской истории, исследователи отмечают потерю актуальности идеи классовой борьбы, необходимость новой идеологической базы для сплочения китайского народа после реформ Дэн Сяопина, актуализацию памяти о Второй мировой войне в Китае и мире и реакцию Китая на «забвение истории» японской стороной [Перминова, 2022, с. 345–349, 357–358]. Новых усилий для укрепления легитимности партии потребовали также события 1989 г. на площади Тяньаньмэнь.

Смена нарратива сопровождается обновлением школьной программы и расширением экспозиций военных музеев [Denton, 2014, p. 143–149]. Не менее значимой иллюстрацией этого процесса можно считать рост численной оценки потерь в Войне сопротивления [Перминова, 2022, с. 364]. В 1980-е, 1990-е и 2000-е гг. память о японской агрессии и наиболее тяжелых эпизодах войны возвращается с новой силой и закрепляется в общественном сознании через национальную систему патриотического воспитания.

От национального унижения к «китайской мечте»

Нарратив виктимизации не является для Китая чем-то новым: понятие «столетия ［нацио-нального］ унижения» (кит. 百年国耻 байнянь гочи ) – тяжелого периода китайской истории, начавшегося с Опиумных войн середины XIX в., появилось еще в 1915 г. в ответ на «Двадцать одно требование» Японии ¹⁰. В дальнейшем к «национальному унижению» апеллировали и представители Гоминьдана, и коммунисты.

В этой связи можно обратиться к одной из публикаций коммунистической пропаганды завершающего этапа гражданской войны. 8 декабря 1946 г., незадолго до годовщины взятия Нанкина японской армией, передовица «Цзефан Жибао» призывает смыть «новый национальный позор» 11, которым является «Договор о дружбе, торговле и мореплавании» правительства Чан Кайши с США. Коммунисты называют «продажу страны» США и уступки, сделанные ранее Гоминьданом японскому агрессору, еще более унизительными, чем принятие «Двадцати одного требования» Японии, и выражают уверенность, что, одержав победу над японским империализмом, китайский народ победит и американский 12.

В подобной риторике виктимизация (выражающаяся в самой отсылке к «унижению», или «позору») сочетается с героическими призывами к мужественному сопротивлению, причем именно виктимизация подогревает патриотические настроения и способствует национальному подъему. Соединение нарративов имеет место и в современном политическом дискурсе. Отсылку к прошлому делали разные поколения руководителей КНР: это и древнее изречение «память о прошлом – учитель будущего» (кит. 前事不忘 后事之师 цяньши буван хоуши чжиши ), звучавшее из уст Цзян Цзэминя, и слова следующего лидера КНР Ху Цзиньтао по случаю возвращения Китаю Гонконга в 1997 г. о том, что Китай, наконец, «смыл вековой национальный позор и осуществил заветное желание китайского народа ［о долгожданном воссоединении с бывшей колонией］» ¹³. Эта же мысль явственно читается в выдвинутой нынешним генеральным секретарем ЦК КПК Си Цзиньпином в 2013 г. стратегической концепции «китайская мечта» (кит. 中国梦 чжунго мэн ), в более широкой формулировке – «мечта о великом возрождении китайской нации» (кит. 中华民族伟大复兴 чжунхуа миньцзу вэйда фусин ). Концепция подразумевает постановку и реализацию комплекса экономических, политических, социокультурных, духовных целей, направленных на развитие государства и формирование чувства национального достоинства. Немаловажно, что ее реализация связана с целями «двух столетий» (кит. 两个一百年 лянгэ ибайнянь ), поставленными ранее Цзян Цзэминем к двум знаменательным датам: столетие основания КПК и столетие основания КНР ¹⁴. Таким образом, сохраняется преемственность не только с предыдущими поколениями руководителей, но и с периодом, предшествующим основанию КНР, и «столетие национального унижения» переходит в столетие великих достижений и возрождения.

Героический нарратив не исчез, но видоизменился с течением времени вследствие смены приоритетов компартии. Это имеет значение и для восприятия образа Японии как бывшего агрессора, точнее – определяет роль этого образа. Воспоминания о слабости и отсталости Китая в период войны с западными странами и Японией по-прежнему сохраняют мотивационную роль в стремлении к будущему процветанию страны, подчеркивают ее силу, способность давать отпор врагам и возрождаться: в настоящее время – на пути к «китайской мечте». При этом рассмотренные тенденции особенно актуальны для Японии. Это связано, во-первых, с тем, что, будучи наиболее тесно географически и исторически связанной с Китаем страной, Япония занимает более заметное, чем страны Запада, место в формировании китайской национальной идентичности. Во-вторых, по мнению специалиста по политической психологии международных отношений синолога Питера Гриса, в силу сложившейся в настоящее время геополитической обстановки Япония в наибольшей степени воспринимается Китаем с позиций виктимизации. В случае с США героизация китайской компартией прошлых побед над этой страной (включая Корейскую и Вьетнамскую войны) подогревается осознанием возможности будущего конфликта вокруг Тайваня. Кроме того, современная расстановка сил в мире такова, что Китай практически не уступает США по экономическому и политическому влиянию. Что касается Японии, то за последние десятилетия она несколько уступила свои позиции КНР 15 и не представляет для нее прежней угрозы на мировой арене. Это дает возможность более смело подчеркивать роль Японии в прошлых страданиях китайского народа, открыто заявляя о гневе и жажде мести [Gries, 2004, p. 52–53]. Это также дает возможность правительству КНР активнее использовать проблемы исторического прошлого как средство давления и манипуляции.

Заключение

Война сопротивления японским захватчикам остается для Китая тяжелой страницей памяти о сопротивлении китайского народа внешнему агрессору. При этом Япония воспринимается как часть западного мира, который вторгся в Китай и пытался вместе со странами Запада лишить его территориальной целостности. Вторжение Японии оказалось для Китая особенно болезненным, учитывая его исторически сложившееся отношение к этой стране как к «младшему брату», который воспринял многие элементы китайской культуры.

Естественной реакцией КПК на японскую агрессию было отношение к Японии как к врагу. Однако со свойственным им прагматизмом коммунисты не могли не воспринимать борьбу с японским империализмом в контексте внутренней и мировой революционной борьбы. Наличие таких важнейших для партии участников этой борьбы, как Гоминьдан и США, определило сложность отношения к Японии и даже привело на некоторое время к смягчению оценки японской агрессии, обусловленному конъюнктурными интересами КПК и переключением внимания на более серьезных противников.

Риторика КПК, связанная с Японией, не могла не становиться инструментом ее внутренней и внешней политики. Так, во время Войны сопротивления использование антияпонских настроений помогло сплотить вокруг партии народные массы, что способствовало ее победе в гражданской войне; в послевоенные же десятилетия антияпонская риторика была сознательно приглушена в интересах скорейшего получения Новым Китаем дипломатического признания Запада и налаживания экономического сотрудничества с Японией. После нормализации отношений с Японией эволюция образа бывшего агрессора, при сохранении исходных данных, следовала за развитием идеологии, определялась ее целями и приоритетами. В последние десятилетия антияпонская риторика китайских властей усилилась, что можно связать как с внутренними факторами идеологического характера (опора на память о национальном унижении), которые имеют целый комплекс причин, так и с внешними факторами – изменение международной ситуации и растущая конкуренция Китая и Японии за влияние в регионе и мире вкупе с беспрецедентным ростом экономической и политической мощи Китая.

В целом же в восприятии Японии китайской компартией имеет место двойственность. В военный период Япония была страной, которая, с одной стороны, поддавшись империалистическим амбициям, пыталась разделить Китай на части вместе с западными державами, с другой – оставалась соседом, близким Китаю по духу и культуре. После войны эта двойственность сохранилась и проявилась в тесном экономическом сотрудничестве, которое продолжалось, несмотря на длительное отсутствие дипломатических отношений между двумя странами [Стрельцов, 2019, с. 161]. По мере продвижения политики «реформ и открытости» Дэн Сяопина, а также в последующие десятилетия вплоть до сегодняшнего дня отношения стран продолжают укрепляться несмотря на связанный с Японией образ агрессора. Таким образом, разнонаправленные тенденции сохраняются в векторе развития японо-китайских отношений и на современном этапе.