Восприятие художественного произведения как «художественная встреча»: к вопросу о принципах «Художественной критики» И. А. Ильина

Книгу «О тьме и просветлении» (1939) И. А. Ильин посвятил творчеству И. А. Бунина, А. М. Ремизова и И. С. Шмелева. Во введении «О чтении и критике» автор делится размышлениями о творческом восприятии литературных произведений, которое представляет необходимым условием успешной и плодотворной работы критика. Ученый придерживался четырех основных им же сформулированных категорий: эстетического акта, или творческого акта художника; материи, образа и предмета. Именно они, по его мнению, являются инструментом верного критического рассмотрения явлений литературы и творчества отдельных художников.

Как уже нами было сказано, не меньшее значение И. А. Ильин придавал правильно понятому и сформированному процессу восприятия литературного произведения, т. е. чтению. Он считал, что для этого читатель должен «как бы принять протянутую ему руку автора, оправдать его доверие и пройти навстречу ему ту часть художественного пути» [2, т. 6, кн. 1, с. 186], которая даст ему возможность точного, правильного и художественно полного восприятия. Так происходит своеобразная «художественная встреча», как называет ее ученый, в результате которой воссоздается художественное произведение, уже написанное однажды его автором.

Критик, как и любой человек, в процессе чтения прежде всего должен не просто настроить себя на приятное времяпровождение, а отдаться во власть художника, чтобы точно понять его творческий акт и постичь тот единственно возможный образ, который он создает материальными средствами, т. е. словом. Только тогда перед глазами заинтересованного читателя может возникнуть художественный предмет, а именно то, ради чего создавалось произведение, «...Читать — значит внимать, т. е. „имать^ брать внутрь созданное и переложенное автором. Писатель создает впервые, первоначально; а читатель только воссоздает, уже созданное, вторично. Писатель ведет и показывает; а читатель призван идти за ним и

верно видеть именно то самое, что старается показать ему писатель» [2, т. 6, кн. 1, с. 187-188].

В процессе восприятия литературного произведения, по мнению И. А. Ильина, читатель должен вполне довериться художнику, «предоставить автору всю свою душу, как некую скульптурную глину, способную воспринять, воспроизвести и удержать все то, что понадобится художнику» [2, т. 6, кн. 1, с. 188]. Это сложный процесс, поскольку у каждого художника особый творческий уклад, своеобразная манера восприятия и отображения жизни, которую Ильин назвал творческим или художественным актом. Понять и принять его необходимо и читателю. Здесь возникают трудности, которые мешают творческому и правильному восприятию произведений литературы, поскольку читать значит не скользить глазами по словам, а жить вместе с автором и, «следуя своему художественному инстинкту», перестроить душу так, «как того хочет данный художник» [2, т. 6, кн. 1, с. 191].

Только тогда произойдет правильное вхождение в «художественный предмет» писателя-художника, в чем, собственно, и состоит задача читателя и художественного критика. Задача ответственного критика, с одной стороны, заключается в том, чтобы увидеть и понять предмет творческого акта не хуже, чем его видел и понимал художник, с другой — уметь объяснить замысел и смысл предмета неискушенному зрителю или читателю, не менее, но и не более того. В ином случае критика утрачивает объективированную созерцательную функцию, становится продуктом творческого акта исследователя и, как следствие, начинает конкурировать с собственно художественным произведением в качестве самостоятельного творческого акта. Это уже не совсем художественная критика, как ее понимал И. А. Ильин, а скорее литературно-критическая эссеистика, чем, собственно, и являлась в большинстве своем так называемая критика «второго ряда» — критические работы непрофессиональных критиков, заметное явление в литературно культурной жизни России XIX — начала XX в.

Процесс чтения рассмотрен ученым как последовательное движение от материальной сути — слова — к образу, от него — художественному акту и к главному — художественному Предмету как ядру всякого творения искусства. «Читать, — подчеркивал И. А. Ильин, — значит: верно и чутко воспринимать ткань слов (эстетическую материю), легко и покорно усваивать творческое видение художника (его эстетический акт), точно... воспринимать описываемые им картины внешнего и внутреннего мира (эстетические образы) и с духовной зоркостью проникать до того главного помысла, из которого рождено все произведение (до эстетического предмета» [2, т. 6, кн. 1, с. 191]. При таком подходе, полагал И. А. Ильин, само собой «отпадает» банальное и пошлое восприятие литературного произведения на уровне его оценки «нравится — не нравится», поскольку это — вопрос вкуса, а вкус — «дело личное», не имеющее никакого отношения к художественной критике. Исследователь подчеркивал, что в основание художественной критики должны лечь не «вкусовые» банальности должны интересовать ответственного и добросовестного критика, не обывательские и тривиальные оценки прочитанного. По его мнению, критик должен быть занят воссозданием через словесную ткань произведения его образного тела и его эстетического предмета. Разумеется, ученый не пытался ограничить критика рамками какой-то одной догматической нормы или традиции, он лишь призывал его не идти на поводу у дурного вкуса «толпы» и не руководствоваться в интерпретации того или иного художественного произведения новомодными искусствоведческими тенденциями.

И. А. Ильин отмечал, что критик «...должен пройти от слова через образ к предмету и обратно — от предмета через образ к слову — не только интуитивно, чувством, воображением и волею, но и сознательно мыслью; он должен свести все к главному и опять развернуть все из главного, следуя за указаниями автора; как бы вобрать произведение в его собстпвенное художественное солнце...» [2, т. 6, кн. 1, с. 193]. Только тогда критик может вынести верное художественно-аналитическое суждение о прочитанном им произведении и его эстетическом предмете.

Эту мысль ученый высказал не только в работе «О тьме и просветлении», но и в ряде хронологически близких к ней: «Что такое искусство», «Что такое художественность», «Искусство и вкус толпы», «Одинокий художник» и др., опубликованных в 1930-е гг. в парижской газете «Возрождение». В одной из них автор образно показал, насколько непросто читателю и критику постичь художественный предмет: «Слушатель-зритель-читатель отнюдь не летит навстречу художнику... куда там! Внимание его подобно узкой и жизненно-засоренной щелке, как проникнуть в нее? А сам он подобен чаще всего кулю, набитому какой-то тяжелой трухой...

щебнем? медными опилками?.. Его надо взять духовно за шиворот, встряхнуть, по* звать и приказать. Душевная глина его слаба, ни лепкостью, ни держкостью не отличается, отзывается трудно и неточно и очень легко рассыпается. Материал, из которого надо лепить в душе читателя, плох, а сроки коротки. Поле для художественного посева дается маленькое, условно, клочками, урывками; и душевная земля сия есть (в художественном отношении) чаше всего каменистопесчаная неудобь» [2, т. 6, кн. 2, с. 368]. Научить читателя, слушателя или зрителя увидеть замысел художественного предмета, его боговдохновенный смысл и красоту, научить сопгеорчестеовать автору художественного произведения — так представлял исследователь назначение художественной критики.

В работах, посвященных художествен но -аналитическому критическому суждению о произведениях искусства и литературы, И. А. Ильин сделал одну, весьма существенную, оговорку. Она касалась границ истолкования. Разбирая конкретный пример с постановкой К. С. Станиславским чеховской пьесы «Три сестры» на сцене Московского художественного театра, ученый утверждал, что критик, если он верно понял свою задачу и достиг цели, нередко точнее автора понимает художественное произведение. При чина, по мнению И. А. Ильина, в том, что критик и читатель, как правило, имеют дело с завершенным произведением, «которое говорит само от себя и само за себя» [2, т. 6, кн. 1, с. 194]. Эта мысль неожиданно смыкается с утверждением М. М. Бахтина: «Великое дело для понимания — это вне-находимость понимающего — во времени, в пространстве, в культуре — по отношению к тому, что он хочет творчески понять» [1, с. 597]. «Художник, — писал И. А. Ильин, — часто знает о своем произведении меньше, чем его произведение „высказывает" о самом себе» [2, Т. 6, кн. 1, с. 194]. М. М- Бахтин называл такое воспринимающее понимание диалогом, И. А. Ильин — художественной встречей.

Таким образом, критик настойчиво проводит мысль о том, что правильному пониманию творчества писателей должно помочь искусство чтения. Только оно дало бы возможность адекватно понять их неповторимо-своеобразный художественный мир — пережить чувственный, до-духовный опыт бунинского героя, не знающего пути к Богу; увидеть и понять трепетного и рыдающего героя А. М. Ремизова и, наконец, обрести человека, восходящего через тьму к молитвенному просветлению в творчестве И. С. Шмелева.

Поступила 25.11.0$.