Восточная составляющая в исторической динамике России: истоки формирования

Ural Federal University named the first President of Russia B.N. Yeltsin, Ekaterinburg, Russia, lebedev_viktor54@ ,

Московское государство было преемником Древней Руси, прежде всего, Северо-Восточной Руси, куда наблюдался значительный отток населения в период распада Земли русской. На всей исторической территории нашего государства оказались закреплены институты и традиции, складывавшиеся в отношениях с иноземными соседями и до сих пор сохраняющие свое значение

Северо-Восточная Русь, представленная такими основными городами, как Владимир, Ростов, Суздаль, Москва, Тверь и другими, являлась эпицентром формирования в XIII–XIV вв. русского этноса и Московского государства. Траектория ее исторического движения имела особенный характер.

Данный регион Земли русской располагал исключительными возможностями для развития цивилизационно-коммуникативного потенциала относительно мира Востока. Географически он выходил на самый крайний «порог» взаимодействия с восточными соседями Руси. Кроме того, участники естественных или стихийных миграций древнерусского населения в северо-восточный «угол» Руси призваны были обладать отличительными психологическими и поведенческими чертами. Среди них ценились мобильность, повышенная активность, предприимчивость, выносливость, без чего невозможно было осваивать Залесский край – Русский Северо-Восток.

Наличие таковых черт благоприятствовало также проявлению терпимости, выбору более приемлемых для выживания и сотрудничества форм контактов при встрече с носителями чуждых для русичей культуры и традиций, что отчетливо проявилось прежде всего во взаимодействии с представителями тюрко-исламского Востока в лице Волжской Булгарии (Кобищанов, 1996: 94).

Контакты геополитического и геокультурного пространств Руси и Волжской Булгарии, принявшей официально в 922 г. ислам, начались со времени имевших место двухсторонних походов. Первый из них в Волжскую Булгарию совершил князь Святослав в 965 г. Попытка князя Владимира в 985 г. подчинить булгар закончилась также неудачей. После этого с ними был заключен мир, то есть Русь признала самостоятельность Волжской Булгарии.

Выходцы из этой страны могли выступить по отношению к жителям Земли русской «донорами» мусульманского вероучения, явившись к князю Владимиру в 986 г. с предложением взять его в качестве их духовной скрепы, а после крещения Руси в 988 г. Владимир направил христианского проповедника в Булгарию. Но данный обмен посольствами завершился безрезультатно. В XII – начале XIII вв. вплоть до монгольского завоевания Булгарии наблюдалась целая серия русско-булгарских войн (Гагин, 2023).

В целом же, Волжская Булгария являла собой одну из составляющих тюрко-исламского «полюса» культурно-исторического движения Древней Руси. Булгары в значительной степени открыли для нее арабо-иранский Восток уже с X в. И с этого времени ислам становится одним из социально-культурных медиаторов развития Поволжья и Приуралья, куда осуществится исторический приход Руси-России и где будут уважаться проверенные временем традиции местного населения, в том числе и потомков булгар (Максимов, 2017: 262).

Другой составляющей тюрко-исламского «полюса» культурно-исторического движения Древней Руси был изначально Хазарский каганат, возникший в середине VII в. на развалинах Западно-Тюркского каганата. Однако хазары в конце VIII в. в целях обеспечения независимости от своих могущественных соседей – христианской Византийской империи и мусульманского Арабского халифата приняли в качестве государственной религии иудаизм.

Хазария в период становления отечественной государственности вольно или невольно воспринималась древнерусскими князьями в качестве модели развития страны (Клейменова, 2017: 133). По мере усиления Древнерусского государства восточные славяне перешли в наступление на Хазарский каганат, который окончательно перестал существовать в середине X в. под ударами воинов князя Святослава. Г.В. Вернадский считал, что Святослав, будучи язычником, мог заимствовать иудаизм от хазар, и «политическое развитие Евразии могло пойти бы совсем иначе, чем оно пошло в действительности» (Вернадский, 2005: 36). Но Святослав не остался в этом регионе, обратив свои геостратегические устремления на Дунай.

Хазарская держава была одним из образцов для складывания княжеской власти у восточных славян, в частности, она повлияла на оформление титулатуры древнерусских князей, которые позаимствовали почетное звание ее властителей – «каган» (Коновалова, 2001). Оно означало у древних тюрков не просто владыку. Фигура тюркского кагана была сакрально почитаемой, окружалась полубожественным ореолом, воспринималась как «правитель правителей», «хан ханов», посланник Неба, обеспечивавший его благословение над определенным регионом. Первым из древнерусских князей этим титулом стал именоваться Владимир Святославович, стремясь к усилению внешнеполитического влияния страны.

Однако принятие древнерусскими князьями титула тюркских правителей не означало восприятие ими элементов политической или идеологической практики восточных соседей (Лисю-ченко, 2015: 85).

Подобное было характерным и для московских князей, которые принимали очередные «венцы» – «царь Казанский», «царь Астраханский», «царь Сибирский», но не использовали административные традиции подчиненных территорий и народов при Московском дворе.

В период владычества Золотой Орды пространство культурного взаимодействия с мусульманским миром расширилось. Монголо-татары, приняв ислам в 1312 г., выступили среди русичей носителями тех норм социального поведения, которые сложились в процессе возникновения и распространения данной религиозной культуры. Жизнь ее создателей на заре формирования исламской традиции была «вписана» в природный ландшафт пустынь и полупустынь Аравийского полуострова, под опосредованным воздействием которого воспроизводились соответствующие стереотипы поведения. Ведущими среди них, содействовавшими выживанию в достаточно жесткой природной среде, были покорность и подчинение. Они стали главными заповедями в исламе, что зафиксировано и в самом названии данного вероучения: слово «ислам» происходит от арабского «асляма» – «покорность».

На протяжении почти двух с половиной столетий происходила рецепция монгольской политической культуры. Ордынское владычество повлияло значительным образом на формирование российской средневековой элиты, придало ей особые черты. Необходимость выживания и противостояния деспотизму ордынских ханов способствовало превращению русских князей и бояр как бы в единую социальную силу. Острой борьбы внутри элиты, ее «верхов» и «низов», как в Западной Европе, на Руси не происходило. К тому же в условиях господства Орды само существование землевладельческого сословия было связано, прежде всего, не с собственностью, а с властью, со службой своему господину. Русские князья, постепенно становясь фактически «служебниками» монгольских правителей (Юрганов, 1991: 41), проецировали отношения подданства и на свои земли.

Неслучайно лишь небольшая часть фамилий российской элиты Московского царства (например, Воротынские, Оболенские, Шуйские) произошла от названий принадлежавших им земель, в то время как фамилии большинства знатных родов (например, Захарьины-Юрьевы, Бутурлины, Бельские) появились в ходе верной службы их основателей на государственном или военном поприще. Зачастую служебный статус значился выше, нежели владельческие права. Имела место практика лишения бояр «прав на недвижимое имущество при переходе на службу в другие княжества и земли Руси»1.

В результате в монгольский период истории страны возникло такое явление, как княжеско-боярский симбиоз, на основе которого в том числе по мере превращения Руси в Россию будет складываться самодержавие (единодержавие) в качестве формы отечественной государственности.

Монголо-татары выступили также трансляторами на Русь элементов китайской культурной традиции. В первой половине XIII в. имело место фактически одновременное завоевание ими и жителей Руси, и китайцев. Внуки Чингисхана овладели обширной евразийской территорией, на которой создали два государственных объединения: хан Батый – Золотую Орду на границе с Русью и хан Хубилай – империю Юань, завершив объединение Китая, начатое его дедом. Тем самым здесь был запущен процесс социальной и межэтнической коммуникации между завоевателями и покоряемыми народами.

Прежде всего, культурно-цивилизационное влияние «Срединного государства» на самих монголов было подобно тому, которое оказала Византия на Русь, то есть являлось одним из источников формирования их социально-культурного генотипа. В период образования Монгольской империи при дворе хана ключевую роль играли чиновники из числа народов, непосредственно проживавших по соседству с Китаем и испытавших сильное его влияние, – уйгуров и кидани (Трепавлов, 2015).

Монголы восприняли от древней цивилизации ряд важных достижений, в том числе опыт китайских чиновников в сфере социальной регуляции, духовный потенциал мыслителей и главным образом философскую традицию. При этом следует учитывать, что конфуцианство, являвшееся со II века до н.э. официальной государственной идеологией Китая, представляло собой не столько религию, сколько этико-политическое учение, определявшее методы управления государством, нормы регулирования отношений между социальными слоями, принципы поведения человека в обществе и в быту. Согласно данной доктрине, власть государя воспринималась священной. Разделение людей на «верхи» и «низы» считалось всеобщим законом справедливости, а управлять ими означало ставить каждого на свое место. Реализация социально-этических положений конфуцианства содействовала безоговорочному послушанию младшего старшему, ученика – учителю, подчиненного – правителю. Конфуцианство культивировало чинопочитание. Элементы данной культурно-социальной традиции проникали, хотя и опосредованно – через монгольский социум, в отечественное историческое пространство.

Одновременно стали складываться и механизмы социальной и межэтнической коммуникации между «донорами» и «реципиентами» данной традиции. Н.А. Самойлов отмечает, что один из основоположников отечественного китаеведения П.И. Кафаров при характеристике первых контактов Руси и Китая на основе анализа китайских исторических источников обратил внимание на такой инструмент русско-монгольского взаимодействия как «русские полки» в составе привилегированных частей монгольских войск (Самойлов, 2002: 508–509). Монголы формировали из наиболее дееспособных и молодых невольников дружины в качестве своего рода «гвардии».

В рассматриваемый период истории Евразии свою роль в распространении элементов китайской культуры в русской среде сыграл Великий шелковый путь, переживавший тогда расцвет. Будучи торговым коридором, он являл собой также цивилизационный перекресток. В результате нового витка межэтнического взаимодействия Русь оказалась тесно вовлечена во взаимоотношения на евразийском пространстве, в том числе и с носителями китайской культуры.

Упадок и распад Золотой Орды в XIV–XV вв. не остановили развитие взаимодействия славяно-христианской и тюрко-мусульманской культур в бассейне Волги, изменился лишь его характер, что было связано с переселением татар в земли Северо-Восточной Руси. Происходило смешение этносов.

Основное же русло рецепции восточной культурной традиции проходило через взаимодействие Руси-России с Византийской империей, которое стало для отечественной истории одним из ведущих системообразующих факторов развития. Русско-византийский диалог (Лотман, 2002) проходил посредством обращения в исторической практике Руси-России к феномену византинизма, сложившемуся, в том числе, и на основе восточных структур (Кожинов, 2001: 48–49).

Византийская империя, будучи «мостом» между Европой и Азией, испытывала на протяжении всего своего существования значительное влияние Востока. Она была обречена на военнополитические, экономические, культурные контакты с Ираном, арабскими государствами, Эфиопией, сельджуками, Турцией. Ее этническая структура отличалась полиморфизмом. Византия, особенно в ранний период истории, была разноязычной. Только для трети населения родным был греческий язык, остальная часть граждан использовала арабский, армянский, коптский, сирийский и другие языки (Ващева, 2016: 33). Вольно или невольно ею были усвоены черты, присущие восточно-деспотической модели социальной регуляции.

Обращение к византийскому наследию содействовало воспроизводству на Руси, а затем и в Московском государстве таких элементов восточного типа развития, как самодержавие; самодержец – «одушевленный закон», воплощение воли Бога; верховенство правителя над всеми сторонами жизни общества, зависимость церкви от светской власти.

Русь приняла византийское православие в конце X столетия при Владимире Святославовиче под эгидой великокняжеского единодержавия. Однако формирование церковной организации протекало в период утвердившихся с середины XII в. удельных порядков. Их она пыталась использовать для разграничения сферы своей компетенции относительно государства, чему одновременно способствовала веротерпимость монголо-татар, их покровительство Русской православной церкви. В результате в течение почти двух столетий между светской и духовной властью имела место непримиримая вражда.

Ситуация изменилась, когда русская религиозная иерархия лишилась ханской охранной грамоты в связи с тем, что к середине XIV в. Золотая Орда перешла в ислам, и особенно – после падения Византии в 1453 г. Уже с 1448 г. московские князья, а не константинопольские патриархи стали назначать русских митрополитов1.

В новых условиях духовенство склонилось к поддержке политической централизации, что привело к возникновению такого религиозно-политического течения, как иосифлянство, которое явилось идеологией «русского византизма» и в рамках которого обосновывалось, что великокняжеская власть имеет божественную природу.

Почти одновременно появилось другое религиозно-политическое учение, нацеленное также на возвеличивание первого лица. Это теория «Москва – третий Рим». В ней обосновывалась в контексте культурной преемственности и геополитического наследования Византии новая конфигурация роли России в евразийском историческом пространстве. Возвещалось, что мировое значение Византии переходит на Россию, которая наследует вслед за Римом первым Риму второму (Константинополю) и остается последней («а четвертому – не бывать») независимой православной державой.

Россия, выступая в течение веков «реципиентом» византийской культуры и традиции, сама в последующем стала играть роль их «донора» по отношению к народам, которые оказались под ее контролем в процессе расширения страны на Восток. Причем традиционное уже крещение местных правителей не распространялось на основную массу населения, которая сохраняла собственные верования и традиции. Например, элементом Русского государства в XV–XVI вв. стало Касимовское царство, где на престоле сменяли друг друга крещеные потомки Чингисхана, само же население царства обладало религиозной автономией.

Таким образом, культурно-цивилизационный диалог Руси-России на ранних этапах ее взаимоотношений с Востоком привел к накоплению значительного по своим историческим последствиям потенциала. Так, высокий уровень социальной организации государства хазар явился причиной того, что в период становления Земли русской оно стало той моделью развития, которой определенное время придерживалась Русь. Монгольская империя, раскинувшаяся особенно на первоначальном этапе своего существования от Центральной Европы и Ближнего Востока вплоть до Китая содействовала тесному вовлечению Руси во взаимоотношения на евразийском пространстве. Особенный, репродуктивный характер взаимодействия проявился в диалоге Руси-России с Византией, которая для нее длительное время была «донором» своей культуры и традиции, а со временем и русская культура стала играть аналогичную роль для народов, которые вовлекались в орбиту ее исторического влияния.

Анализ опыта взаимодействия сначала Древнерусского государства, а затем Московского царства с носителями традиций и уклада жизни мира Востока показывает, что в пределах единой российской государственности признавалось их своеобразие, и тем самым формировалась поликультурность (единство в многообразии), которая стала фундаментом цивилизационной идентичности России в будущем.