Восточные традиции и инновации в сарматских памятниках второй половины II - IV в. н.э

DOI:

Цитирование. Кривошеев М. В. Восточные традиции и инновации в сарматских памятниках второй половины II – IV в. н.э. // Вестник Волгоградского государственного университета. Серия 4, История. Регионоведе-ние. Международные отношения. – 2017. – Т. 22, № 4. – С. 17–27. – DOI:

Позднесарматская культура появились в южнорусских степях с середины II в. н.э. и имела специфические особенности: индивидуальные захоронения под небольшой земляной насыпью, узкие прямоугольные ямы без подбоев и с подбоями, северная ориентировка погребенных, искусственная деформация черепов, определенные наборы погребального инвентаря.

Процесс формирования позднесарматской культуры в различных регионах имел свою специфику, что ярко демонстрирует миграционный характер ее формирования. В Южном Приуралье в погребальной обрядности в более чистом виде представлены те черты, которые характеризуют позднесарматскую культуру. Это связано с тем, что, вероятно, в период освоения этой территории носителями позднесарматских традиций регион был слабо заселен. Об этом здесь свидетельствует малочисленность памятников среднесарматского времени, которые преимущественно тяготеют к границам лесостепной зоны [26, с. 22]. Практически полное отсутствие признаков среднесарматской культуры в позднесарматских памятниках Южного Приуралья и Зауралья говорит в пользу того, что новое население не испытывало влияния традиций предшествующего населения. Этот факт косвенным образом свидетельствует о появлении носителей позднесарматской культуры с территории, находящейся вне ареала распро- странения среднесарматской археологической культуры, который охватывал преимущественно Нижнее Поволжье и Нижнее Подонье.

Совсем иная картина формирования позднесарматской культуры характерна для Нижнего Поволжья, где с середины II в. н.э. появляются позднесарматские комплексы, которые соседствуют со среднесарматскими захоронениями и синхронны им в единых могильниках [12]. Формирование позднесарматской культуры в Нижнем Поволжье проходило при мощном субстратном компоненте среднесарматского населения, что обусловило длительное сохранение среднесарматских традиций, в первую очередь в Волго-Донском междуречье. Сравнительный анализ территории Заволжья и Волго-Донского междуречья показывает, что в середине II в. происходит резкий отток носителей среднесарматских традиций с территории Заволжья в междуречье, что фиксируется в виде резкого увеличения числа диагональных погребений на правом берегу Волги именно в это время [14]. Процесс этот, вероятно, связан с появлением с востока носителей позднесарматской культуры, под давлением которых среднесарматские племена Заволжья вынуждены были переселяться в междуречье Волги и Дона.

Территория междуречья Волги и Дона, ввиду высокой концентрации здесь среднесарматского населения после середины II в. н.э., наиболее долго, до первой половины III в. н.э., сохраняет черты предшествующей культуры в погребальном обряде [33, с. 69]. Позднесарматские новации здесь проникают постепенно, появляется вариант культуры, сочетающий в погребальном обряде традиции обеих культур. Наиболее консервативной в этом плане остается северная часть Волго-Донского междуречья.

Еще один регион распространения позднесарматской культуры – Нижнее Подонье. Здесь среднесарматские традиции были не менее сильны, чем в Поволжье, но исчезают они значительно быстрее. Хотя немногочисленные комплексы со среднесарматскими чертами можно отнести к началу III в. н.э.

Длительное сосуществование средне- и позднесарматских традиций в некоторых регионах распространения позднесарматской культуры после середины II в. н.э. наблюдается там, где субстратный компонент был многочисленен, как в Волго-Донском междуречье. Здесь формируется культура, сочетающая признаки обеих культурных традиций.

Там же, где пришлое позднесарматское население либо занимает слабозаселенные территории, как в Южном Приуралье, либо вытесняет предшествующее население, наблюдается господство позднесарматских традиций.

Итак, несмотря на сложную этнокультурную картину формирования позднесарматской культуры, несомненным кажется вопрос о миграционном характере появления носителей позднесарматской культуры на территориях, где процесс ее формирования завершается и культура приобретает известные нам черты.

Появление носителей позднесарматской культуры носило, видимо, характер военного вторжения. Об этом говорит и резкий отток среднесарматского населения из Заволжья в междуречье Волги и Дона после середины II в. н.э. [14, с. 58, 59]. К середине II в. н.э. относятся разрушения укреплений Танаиса, что можно связать с появлением позднесарматских племен в низовьях Дона [2].

В данной работе я не касаюсь вопросов происхождения позднесарматской культуры. Современное состояние проблемы подробно описано в недавних работах [22; 23, с. 146– 162; 34]. Общепринятых решений пока не предложено. По мнению большинства исследователей, кочевники, продвинувшиеся в середине II в. н.э. в степи Южного Приуралья,

Поволжья, Подонья, имели восточное происхождение.

В свое время А.С. Скрипкин подробно аргументировал версию об участии в формировании позднесарматской культуры среднеазиатского компонента, тем самым подтверждая восточные корни позднесарматских традиций [31]. В.Ю. Малашев предлагает искать истоки позднесарматской культуры также на востоке, на территории Центрального и Северного Казахстана [23, с. 169–170].

Вопрос о происхождении позднесарматской культуры пока еще далек от окончательного решения. Но анализ материала позволяет очертить круг инноваций, принесенных позднесарматскими племенами.

Одним из таких элементов является северная ориентировка погребенных. Она встречается и в более раннее время – в раннесарматских и в среднесарматских памятниках [7, с. 91; 11]. А.С. Скрипкин предполагает некую связь между появлением в раннесарматской культуре погребений с северной ориентировкой и долихокранного антропологического типа, которые фиксируются в памятниках раннесарматского времени II–I вв. до н.э. [3, с. 72, 73; 11; 35]. Автор предполагает возможность существования некой единой территории, из которой могли исходить миграции, принесшие новый этнический компонент в раннесарматскую среду и повлиявшие на формирование позднесарматской культуры во II в. н.э. [35, с. 108–109].

С миграцией носителей позднесарматской культуры в середине II в. н.э. северная ориентировка становится доминирующей. В Южном Приуралье она достигает 97 % [23, с. 27]. В Нижнем Поволжье, ввиду длительного сохранения среднесарматских традиций, на начальном этапе позднесарматской культуры северная ориентировка доходит до 57 %. При этом она крайне высока в Заволжье (84 %) и уступает южной в междуречье Волги и Дона (41 %) [14, с. 60]. На Нижнем Дону северная ориентировка значительно превосходит южную [27, с. 88, табл. 1, 14 ].

Для степей Северного Причерноморья северная ориентировка вряд ли может служить четким индикатором позднесарматской культуры – здесь она фиксируется со II в. до н.э. С середины II в. н.э. широко распростра- няются индивидуальные насыпи и могилы в простых ямах и подбоях [29, с. 149–159; 30]. Однако ряд черт (таких, к примеру, как ровики рядом с курганами, специфические типы местной керамики, абсолютно не характерные для позднесарматской культуры) свидетельствуют о господстве здесь неких традиций, отличных от позднесарматских.

Новым признаком, ранее не фиксируемым у носителей ранне- и среднесарматской культур, стала деформация черепов. Северная ориентировка погребенных и искусственная деформация – явления одновременные и связаны с появлением носителей позднесарматской культуры с востока [32, с. 72]. Традиция деформации практиковалась на территории Средней Азии еще с эпохи бронзы. В раннем железном веке деформация встречается на этой территории, но к сарматам не проникает [4, с. 127–138]. Заимствование этого обряда сарматами из другой культурной среды показательно на примере одного из наиболее ранних комплексов позднесарматской культуры с деформацией черепа из кургана 11 могильника Старица [39]. Погребение совершено в подквадратной яме, с южной ориентировкой погребенной, что более характерно для среднесарматской культуры. Однако в инвентаре присутствуют вещи, получившие распространение в позднесарматской культуре. Комплекс может датироваться временем около середины II в. н.э. [17, с. 126]. Погребенная была пожилого возраста. Однако деформация черепа могла быть совершена лишь в ее младенчестве, в последней четверти I в. н.э.

Ситуация с распространением деформации в позднесарматское время сходна с ситуацией с северной ориентировкой. У сарматов от Южного Приуралья до Нижнего Дона она появляется не ранее середины II в. н.э. с приходом носителей позднесарматской культуры. В Южном Приуралье деформация черепов достигает 70 % [23, с. 28]. В зауральских памятниках деформация также встречается очень часто [10, с. 127]. В Нижнем Поволжье во второй половине II – первой половине III в. н.э. деформация достигает около 70 % [4, с. 96]. Однако в Заволжье этот показатель близок к 85 %, а в междуречье Волги и Дона 64 %. Вероятно, в среде наследников среднесарматской культуры в междуречье новые традиции распространялись мед- леннее. На Нижнем Дону деформация встречается в 54 % комплексов [5, с. 41].

В Северном Причерноморье деформация встречается крайне редко и является скорее исключением для позднесарматского времени [18], что не позволяет говорить о повсеместном распространении здесь этой традиции.

В круг инноваций, принесенных позднесарматскими племенами в процессе продвижения на запад, можно включить керамические сосуды среднеазиатского производства. Наибольшее число находок сосредоточено в памятниках Южного Приуралья и несколько сосудов – в могильниках Заволжья [23; 25]. Большая их часть датируется ранним этапом позднесарматской культуры. М.Г. Мошкова связывает попадание их к сарматам Южного Приуралья с торговыми и обменными контактами со среднеазиатскими народами. В Заволжье же такая керамика могла оседать в районах караванных переправ из Средней Азии в более западные районы [25, с. 112].

Если принимать данную версию о таких механизмах распространения среднеазиатских сосудов, то не вполне понятна ситуация с полным их отсутствием к западу от Волги: и в междуречье, и на Нижнем Дону. Из предложенных М.Г. Мошковой вариантов более убедительной кажется версия о маршрутах пе-рекочевок южноуральской группы кочевников, которые могли достигать районов Средней Азии и именно там получать среднеазиатские сосуды. Нельзя исключать, что небольшие партии сосудов поступали в сарматскую среду посредствам торговли. Однако малочисленность керамики среднеазиатского происхождения в позднесарматских комплексах позволяет усомниться в том, что она могла быть предметом активного импорта.

Комплексы со среднеазиатской посудой вряд ли датируются наиболее ранним периодом позднесарматской культуры. Некоторые уверенно относятся к концу II – первой половине III в. н.э. То есть сосуды из Средней Азии попадали в погребения не с первой волной носителей позднесарматской культуры в середине II в. н.э., а когда появились устойчивые маршруты перекочевок, связавшие Южное Приуралье со Средней Азией. Эта версия вполне согласуется с теорией «мужских миграций», когда авангардом являются некие мужские кол- лективы, вряд ли обремененные скарбом. Они составляли основу кочевого ядра миграции. Высокая степень мобильности, вероятно, позволила им в краткие сроки распространить новую культуру на огромные территории, подчинив себе местные кочевые племена.

Неотъемлемым атрибутом позднесарматской археологической культуры принято считать кубические курильницы. Кубическая форма курильниц не уникальная для позднесарматского времени. Они известны еще в раннесарматских погребениях [35]. А.С. Скрипкин связывает их появление в первой половине II в. до н.э. с незначительным притоком нового населения, которое могло принести с собой традицию северной ориентировки погребенных, антропологический компонент длинноголовых европеоидов и кубические курильницы. Эти новые элементы фиксируются в погребальном обряде, однако они не получили широко распространения враннесарматской среде [11; 35].

В среднесарматское время также отмечаются единичные находки курильниц кубической формы как в Южном Приуралье [26, с. 37], так и в Поволжье. А.А. Глухов связывает присутствие таких курильниц в Заволжье в начале II в. н.э. с появлением здесь элементов позднесарматской культуры [7, с. 66].

На Нижнем Дону кубические курильницы не слишком многочисленны, однако встречаются на обоих берегах Дона [27, с. 89, табл. 1, 21 ].

В памятниках Северного Причерноморья кубические курильницы встречаются редко и не являются ведущим типом [9, с. 50, рис. 25, 2–6 ].

Отличительной чертой позднесарматской культуры стали оселки больших размеров. Они повторяют небольшие оселки, которые были характерны для более ранних периодов [26, с. 37], однако их длина может варьироваться от 20 до 68 см. Ареал распространения таких оселков совпадает с территорией распространения позднесарматской культуры. Они практически с одинаковой частотой встречаются в Южном Приуралье, в Поволжье и на Нижнем Дону. В подавляющем большинстве случаев крупные точильные камни находят в погребениях первой половины III в. н.э. В мужских захоронениях они во всех случаях встречены с предметами вооружения или наборами клинкового оружия [15]. В Северном Причерноморье находка крупного, сильно уплощенного оселка известна в комплексе богатого подбойного погребения в Олонештах [19, с. 296, рис. 4, 7], которое может являться одним из самых ранних комплексов круга позднесарматских древностей в регионе [16, с. 107]. В этом погребении сочетаются такие признаки, как обширная подбойная могила (размеры камеры говорят в пользу высокого статуса погребенного), северная ориентировка погребенного, наличие длинного меча.

Если принять идею о появлении сарматских зеркал-подвесок с центральной петелькой как развитие традиции китайских зеркал ханьской эпохи, то восточный характер их появления вполне вероятен. Китайские зеркала и подражания им, изготовленные, вероятно, в Средней Азии, наиболее активно поступали в сарматский мир после рубежа эр, начиная со среднесарматского времени [8]. Китайские образцы и их подражания имеют специфику распределения в позднесарматских памятниках. Большая часть их обнаружена в Южном Приуралье, что, вероятно, связано с контактами южноуральских кочевников со среднеазиатскими центрами, откуда эти предметы и попадали к сарматам [23, с. 92–95]. К западу от Волги в позднесарматских погребениях китайских зеркал и подражаний им практически нет. Единственная находка относится к самому раннему пласту позднесарматских древностей в Северном Приазовье – это китайское зеркало из Чугуно-Крепинки [24], датирующееся около середины II в. н.э.

Наиболее ранним зеркалом с центральной петелькой, которое не являлось прямым подражанием ханьским зеркалам, считается находка из кургана 1 могильника Барановка I [28, рис. 18, 6], датируемая началом II в. н.э. Зеркала с центральной петелькой стали достаточно часто встречаются в позднесарматских памятниках с середины II в. н.э. [13]. Стоит отметить, что и в Барановке и в Чугу-но-Крепинке зеркала встречены с ножницами, которые, появившись еще в среднесарматское время, стали ярким атрибутом позднесарматских погребений середины II – первой половины III в. н.э. Сочетание зеркал с цент- ральной петелькой и ножниц, вероятно, носило ритуальный характер [17, с. 129].

Зеркала с центральной петелькой получают распространение в Южном Приуралье и более всего в Поволжье и на Нижнем Дону. В Северном Причерноморье зеркала с центральной петелькой во второй половине II – первой половине III в. н.э. не встречаются.

Прекращение поступления ханьских зеркал и подражаний им на территории к западу от Волги после середины II в. н.э. можно объяснить отсутствием устойчивых торговоэкономических связей со Средней Азией как наиболее вероятным поставщиком и даже производителем таких зеркал.

Сарматы восполняют отсутствие китайских зеркал и их реплик собственными образцами, украшая их орнаментами, которые были им ближе и понятнее, чем китайские схемы. Важным мотивом становится квадрат в центре оборотной стороны, который повторяется как на зеркалах с центральной петлей, так и на образцах с боковым ушком [13].

Большое количество находок зеркал с центральной петелькой на Нижнем Дону и в Нижнем Поволжье может объясняться их местным производством, на что указывают находки здесь отливочных форм [1, с. 21]. Сарматские зеркала с центральной петелькой в Приуралье также, вероятно, производились на месте [37].

Серия находок каменных деталей украшения ножен, наверший и перекрестий мечей, часть из которых определяют как нефритовые или халцедоновые, обнаружена в сарматских комплексах II–III вв. н.э. Такие элементы отделки оружия практически всегда маркируют высокостатусные захоронения позднесарматских воинов [6, с. 179]. Традицию украшения мечей и ножен изделиями из нефрита и халцедона принято относить к китайским истокам [20, с. 209], хотя посредником в этом был среднеазиатский регион, где, вероятно, формировались элементы некоторых традиций воинской экипировки и производились подражания китайским вещам [6, c. 179]. Традиция использования каменных деталей отделки мечей охватывает весь ареал позднесарматской культуры во второй половине II – первой половине III в. н.э. Однако к западу от территории Нижнего Подонья она угасает [6, с. 179].

Анализ характерных признаков погребального обряда и некоторых категорий инвентаря, которые можно связать с восточными традициями в культуре номадов, позволяет сделать некоторые выводы о раннем этапе позднесарматской культуры.

Восточные инновации в позднесарматской культуре не оставляют впечатления единого комплекса, позволяющего говорить о прямых связях со Средней Азией и происхождении носителей новой культуры из этого региона. Более того, после закрепления позднесарматского населения в Доно-Уральских степях связи со Среднеазиатским регионом становятся эпизодическими и, вероятно, связанными больше с контактами южноуральских кочевников со среднеазиатскими районами в процессе кочевания, чем с устойчивыми торгов-экономическими связями и деятельностью азиатских торговцев. Керамика из среднеазиатских мастерских не проникает западнее Волги. Каменные детали отделки мечей и ножен получают наибольшее распространение к востоку от Волги и в Нижнем Подонье. В Волго-Донском междуречье они практически не встречаются.

Непосредственным источником поступления вещей «восточного» круга к кочевникам позднесарматской культуры, вероятно, являлись районы Средней Азии, через которые проходили вещи китайского производства и где, скорее всего, делались подражания им, которые также попадали к сарматам. Кочевники южноуральского региона и Заволжья могли получать такие вещи при непосредственных контактах с районами Средней Азии.

В Нижнем Подонье появление престижных вещей «восточного» круга во второй половине II – середине III в. н.э. можно объяснить востребованностью их здесь. Именно в низовьях Дона находился политический центр кочевого объединения, которое охватывало и территорию Нижнего Подонья и Волго-Донское междуречье [14, с. 81–82]. Каменные детали отделки мечей были популярны и у сарматских предводителей, и у боспорской знати.

«Восточные» вещи могли попадать на Нижний Дон посредствам торговли. Однако этот вопрос крайне сложен. По сравнению с предыдущим, среднесарматским этапом, когда отмечается массовое попадание к сарма- там вещей импортного, в том числе китайского производства [36, с. 11], во второй половине II – первой половине III в. н.э. категории импортных вещей не имеют непрерывного ареала распространения в едином культурном пространстве, что не позволяет уверенно говорить о существовании торговых маршрутов по территории Волго-Донских степей из Средней Азии в западные районы распространения позднесарматской культуры. Однако нельзя исключать иные торговые пути из Азии в Северное Причерноморье. Греческие полисы Северного Причерноморья могли получать азиатские и китайские товары через рынки Передней и Малой Азии, Закавказья, которые не зависели от политической ситуации в кочевом сарматском мире. Уже из причерноморских греческих колоний эти товары могли попадать на Нижний Дон, минуя глубинные районы южнорусских степей.

Анализ распространения традиций погребального обряда, некоторых категорий инвентаря и вещей восточного происхождения в ареале позднесарматской культуры не позволяет уверенно говорить о распространении позднесарматской культуры в Северном Причерноморье. В Северо-Восточном Приазовье, на Донбассе известно несколько памятников, которые являются крайними западными погребениями, в которых в полной мере сочетаются традиции позднесарматского археологического комплекса (Шевченко, Чугуно-Кре-пинка) [24; 38]. Далее к западу эпизодические элементы позднесарматской культуры, встречаемые в памятниках второй половины II – первой половины III в. н.э., разрознены и не оставляют впечатления единого культурного пространства [21, с. 48]. Вероятно, в середине II в. н.э. экспансия носителей позднесарматской культуры в своем движении на запад достигла правого берега Дона. Появление новых черт, характерных для позднесарматской культуры, у кочевников Северного Причерноморья, вероятно, связано с проникновением сюда отдельных позднесарматских групп. Однако эти группы растворились в среде местных племен, не сформировав качественно новой культурной среды, как это произошло в Нижнем Поволжье и на Нижнем Дону. В дальнейшем, видимо, население Северного Причерноморья испытывало культур- ное влияние позднесарматского этноса, перерабатывая его черты в соответствии с собственными представлениями.