Вовлечение в совершение общественно опасных действий: нормативные конструкции и вопросы уголовно-правовой оценки

Преступное вовлечение представляет собой единое по своей объективной сущности деяние (система действий), получающее множественные уголовно-правовые значения. Во-первых, законодатель позволяет оценивать вовлечение с точки зрения института соучастия в преступлении; а во-вторых, устанавливает уголовную ответственность за различные виды вовлечения в преступление (о вовлечении как способе совершения преступления прямо указано в ст.ст. 150, 1512, 2051, ч. 11 ст. 212, ст.ст. 240, 242, 2821, 2822, 361 УК РФ, при этом результаты толкования используемых в иных статьях закона терминов «вербовка», «склонение» и др. позволяют значительно расширить этот перечень [5]).

Подобный дуализм в уголовно-правовой оценке деяний, как отмечают ученые, представляет собой конкретизацию норм Общей части в отношении определенной категории деяний, которая, к сожалению, не восполняет известного пробела, связанного с невозможностью установления наказания за ряд опасных действий посредством института назначения наказания за неоконченное преступление [12, с. 178–179]. При этом такая конкретизация порождает новые трудности, с которыми приходится иметь дело правоприменителю. Они связаны с уголовноправовой оценкой различных видов соучастия (деятельности подстрекателя, пособника или организатора) в условиях, когда такие случаи соучастия признаны самостоятельными уголовноправовыми деликтами и одновременно с этим по своей природе являются приготовлением к преступлению [1, с. 5–7; 3, с. 15; 13, с. 20–23].

Чтобы разобраться с особенностями квалификации действий по вовлечению в преступление, необходимо определиться с содержанием самого понятия «вовлечение». Уголовный закон, в котором этот термин и его синонимы часто используются, не содержит определения вовлечения. Таким образом, оно получает свое доктринальное и правоприменительное объяснение.

Смысловое наполнение термина «вовлечение» в уголовно-правовых источниках пред- ставлено по-разному, что во многом предопределено спецификой объекта посягательства и механизмом причинения вреда последнему. Так, А. Н. Игнатов применительно к половым преступлениям раскрывает вовлечение путем использования синонимов – склонение, принуждение, побуждение к совершению определенных действий [4, с. 243]. Такая трактовка отражает общеупотребительное значение понятия «вовлечение» [5]. Комментируя статьи закона об ответственности за террористические преступления, В. П. Степалин подчеркивает, что иное вовлечение (обозначено в диспозиции ст. 2051 УК РФ в качестве альтернативного способа содействия террористической деятельности) следует понимать более широко, по сравнению со склонением или вербовкой. В качестве примера такого вовлечения автор указывает на идеологическую обработку и воспитание молодого поколения с привитием на будущее время навыков, определяющих содействие террористической деятельности, подражание взрослым террористам, обработку родственников, родных в таких же целях и т. д. [6, с. 28–29]. Можно заметить, что в данном случае вовлечение понимается весьма широко и не отождествляется с конкретными действиями, а скорее указывает на определенную поведенческую линию (деятельность). Как известно, цель толкования состоит в уяснении смысла всей правовой нормы в целом и поэтому «важной задачей, стоящей перед интерпретатором, – как указывает А. С. Пиголкин, – является толкование смысла предложений, из которых состоит исследуемая правовая норма, исследование их общей грамматической и смысловой структуры» [10, с. 70]. В этом контексте предлагаемое специалистами толкование термина «вовлечение» применительно к террористической деятельности логично и ориентировано на борьбу с различными формами общественно опасных посягательств на общественную безопасность.

Обращение к историческому опыту регламентации уголовной ответственности за частные случаи подстрекательства к преступлению, выраженные в вовлечении, склонении, вербовке, понуждении, принуждении и т. п. действиях, показывает, что законодатель всегда перекладывал ответственность в части понимания содержания этих случаев на правоприменителя. Однако, учитывая уголовно-правовой контекст, установить их реальное содержание и провести различия между используемыми законодателем терминами, как верно указывает Т. И. Нагаева, на практике достаточно сложно [9, с. 521]. Между тем многообразие способов вовлечения делает нецелесообразным их формализацию. По этой причине уголовно-правовая наука для удобства будущего правоприменения дает рекомендации законодателю отобразить в законе типичные родовые способы воздействия на другое лицо – убеждение и принуждение [7, с. 57–59]. В целом такие и подобные им предложения интересны и заслуживают отдельного внимания, однако по понятным причинам они не позволяют решить насущные проблемы уголовно-правовой оценки преступных вовлечений, порожденные так называемым терминологическим хаосом.

На наш взгляд, наиболее верным в понимании термина «вовлечение» будет использовать подход, объясняющий его содержание с учетом лексического значения. В этом случае грамматическая форма, отмечается в доктрине, прежде всего и должна использоваться для уяснения действительного смысла нормы [10, с. 71].

Таким образом, под вовлечением следует понимать умышленные действия лица, возбуждающие желание у другого лица совершить определенные запрещенные уголовным законом (преступные или иные общественно опасные) действия. Например, вовлечением в банду судом были признаны действия К., который с согласия и одобрения руководителя банды И. и иного неустановленного организатора банды ввел в ее состав М., имеющего навыки обращения с огнестрельным оружием, поскольку ранее он проходил службу в Вооруженных Силах Российской Федерации1.

В целом разделяя известный постулат о том, что используемые в законе понятия должны получать единообразное наполнение, а полисемия в их трактовке является недопустимой [8, с. 147–149], следует оговориться относительно понимания деяний, связанных с вовлечением. Установив уголовную ответственность за част- ные случаи подстрекательства, законодатель тем самым представил различные «модели» вовлечения: вовлечение в преступление и вовлечение в деятельность (преступную, антиобщественную, экстремистскую и др.). Это предопределяет различие в понимании содержания соответствующих деяний. Используемые в разных статьях УК РФ термины «вовлечение», «склонение», «вербовка» и др. следует оценивать не только с учетом их лексического значения, но и принимая во внимание объективный характер совершаемых действий, сущность объекта преступного посягательства и особенности механизма причинения ему вреда. Иными словами, оценку содеянного следует проводить в том числе с учетом правил логического толкования закона.

Выходит, что презумпция единообразного понимания момента окончания вовлечения, которая базируется на идее единства смыслового наполнения уголовно-правовых понятий (некоторые ученые полагают, что результаты анализа норм о подстрекательстве, вовлечении и склонении свидетельствуют, что по существу закон не устанавливает разного момента завершения этих преступлений [5]), является опровержимой. С учетом этого высказанная М. Д. Шарго-родским более полувека назад мысль о том, что причастие «склонившее», используемое в законе для описания подстрекательства, должно означать действия, которые фактически склонили лицо к совершению преступления, а именно побудили в нем реальную решимость к совершению преступления [14, с. 162], сегодня не может восприниматься как догма. Таким образом, момент окончания вовлечения в преступление и момент окончания вовлечения в преступную (противоправную, асоциальную) деятельность не могут быть одинаковыми. Это обстоятельство объясняет тот факт, что момент окончания различных преступных вовлечений по-разному понимается на практике применительно к различным преступным посягательствам.

Следует заметить, что сложившийся в уголовно-правовой реальности подход, при котором ответственным за содержательное наполнение термина «вовлечение» является правоприменитель, имеет изъян. Порочность такого подхода кроется не только в недооценке практикой сущности охраняемых уголовноправовых отношений, специфики общественной опасности подстрекательской деятельности, но и в его зависимости от уголовно-политических установок.

Например, в п. 27 постановлении Пленума Верховного Суда РФ от 15 июня 2006 г. № 4 указано, что склонение к потреблению наркотических средств, психотропных веществ или их аналогов (ст. 230 УК РФ) может выражаться в любых умышленных действиях, в том числе однократного характера, направленных на возбуждение у другого лица желания их потребления. При этом для признания преступления оконченным не требуется, чтобы склоняемое лицо фактически употребило наркотическое средство, психотропное вещество или их аналог2. Учитывая, что объектом преступления в данном случае выступают отношения по охране здоровья населения, содержание деяния в форме склонения к совершению асоциального действия (потребление наркотиков по своему содержанию не преступно) представлено как процесс, результаты которого носят вероятностный характер. Пострадают ли в данном случае реальные отношения по охране здоровья населения, что фактически может быть выражено в потреблении запрещенных веществ другим лицом, или нет, выходит, не столь принципиально для решения вопроса об уголовной ответственности. В определенном смысле такое понимание неоконченного по своему фактическому содержанию посягательства (подстрекательства к совершению административного правонарушения, предусмотренного ст. 6.9 КоАП РФ) как оконченного неудачно с догматической точки зрения и не отвечает принципу справедливости, поскольку допускает установление более строгих мер ответственности за не столь опасное по своей сути деяние. Однако именно такой результат толкования закона, как представляется, позволяет эффективнее осуществлять уголовно-правовую превенцию и карательную политику в сфере борьбы с незаконным оборотом наркотиков.

Аналогичным образом решен вопрос о содержании вовлечения в противоправную деятельность в постановлении Пленума Верховно- го Суда РФ от 28 июня 2011 г. № 11. В частности, в п. 15.1 этого документа указано, что под склонением, вербовкой или иным вовлечением лица в деятельность экстремистского сообщества или экстремистской организации следует понимать умышленные действия, направленные на вовлечение определенного лица (группы лиц) в такую деятельность, например, путем уговоров, подкупа, угрозы, убеждения, просьб, предложений (в том числе совершенные посредством размещения материалов на различных носителях и распространения через информационнотелекоммуникационные сети), применения физического воздействия или посредством поиска лиц и вовлечения их в деятельность экстремистского сообщества или экстремистской организации. При этом склонение, вербовку или иное вовлечение лица в деятельность экстремистского сообщества или экстремистской организации Верховный Суд РФ предлагает считать оконченным преступлением с момента совершения указанных действий, независимо от того, приняло ли вовлекаемое лицо участие в деятельности соответствующего экстремистского объединения3.

При этом обратная ситуация наблюдается по другим преступлениям, сущность которых выражена в вовлечении в преступление, т. е. в более опасное по своему содержанию деяние. Так, для целей ст.ст. 150, 151 УК РФ понятие вовлечения дано в постановлении Пленума Верховного Суда РФ от 1 февраля 2011 г. № 1, где под таковым понимаются действия взрослого лица, направленные на возбуждение желания совершить преступление или антиобщественные действия4. Момент окончания преступления здесь связан с совершением несовершеннолетним преступления, приготовления к преступлению, покушения на преступление или с совершением хотя бы одного из антиобщественных действий, предусмотренных диспозицией ч. 1 ст. 151 УК РФ (систематическое употребление спиртных напитков, одурманивающих веществ, занятие бродяжничеством или попрошайничеством). В предложенном Верховным Судом РФ понимании содержания деяний, предусмотренных ст.ст. 150, 151 УК РФ, не только не проводится различия между вовлечением в преступление и вовлечением в антиобщественные действия, но и в целом неудачно отражено содержание охраняемых законном ценностей. Как верно отмечает Ю. Е. Пудовочкин, применительно к ст. 150 УК РФ содержание деяния-вовлечения в данном случае ошибочно, поскольку правоприменитель неверно понимает объект и социальную опасность вовлечения несовершеннолетнего в совершение преступления. Как указывает автор, ст. 150 УК РФ в первую очередь ориентирована на защиту детей от информации, которая способна оказать вред их нравственному и социальному развитию, что определяется в том числе и международными документами. В связи с этим более точным и отвечающим истинному смыслу уголовно-правовой нормы является подход, который был представлен в постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 12 сентября 1969 г. «О судебной практике по делам о вовлечении несовершеннолетних в преступную и иную антиобщественную деятельность»5. Согласно ему под вовлечением предлагалось понимать не только действия, нацеленные на подстрекательство несовершеннолетнего к совершению преступления либо на привлечение его к совершению преступления в качестве соисполнителя или пособника, но также и действия, направленные на подготовку несовершеннолетнего к участию в преступлениях [11, с. 5]. Изменения правовой позиции Верховного Суда РФ по вопросу о моменте окончания преступного вовлечения несовершеннолетних, происходившие за последние десятилетия несколько раз, в результате чего существенно менялись пределы уголовно-правовой охраны и репрессии, во многом были обусловлены криминологическими показателями преступности несовершеннолетних.

Изложенное подтверждает старую и одновременно с этим по-прежнему остро дискуссионную идею о том, что конкретизация уголовно-правовой нормы правоприменителем «производится с учетом социально-политических задач и кон- кретных исторических условий ее применения» [2, с. 215]. Вместе с тем важной предпосылкой правильного применения правовых норм, указывал Я. М. Брайнин, является выяснение и уточнение их содержания и смысла [2, с. 215].

Резюмируя изложенное, следует акцентировать внимание на отдельных теоретических выводах, предопределяющих уголовно-правовую оценку действий по вовлечению в преступление (деятельность).

• 1.    Используемые законодателем тождественные по смыслу термины «вовлечение», «склонение», «вербовка» и др. указывают на единую природу преступного деяния, сущность которого заключается в умышленном воздействии на сознание и волю другого лица (лиц) в различных формах, побуждающих его (их) к совершению преступных (противоправных) действий.

• 2.    Используемые законодателем подходы к криминализации «вовлекательских» действий не исключают возможности соучастия (в том числе и путем посредничества). Однако для ответа на вопрос о юридической оценке соучастия в вовлечении следует устанавливать сущность и реальное содержание деяния.

• 3.    Различные нормативные решения (криминализация вовлечения в преступление и вовлечения в противоправную и антиобщественную деятельность) предопределяют различия в понимании содержания исполнительских действий и, следовательно, не позволяют единообразно понимать момент их юридического завершения.

• 4.    Уяснение смысла уголовно-правовой нормы, содержание деяния в которой выражено в форме вовлечения, следует проводить с учетом правил грамматического и логического толкования. Особое влияние на результаты такого толкования могут оказывать решаемые в определенный исторический период уголовнополитические задачи. Их трансляция и, соответственно, ориентация правоприменителя осуществляется посредством судебного толкования, результаты которого отражены в текстах постановлений Пленума Верховного Суда РФ.