1917 год в России: крах цивилизации или переход на новую стадию исторического развития? (часть 2)

Так что же в итоге произошло с Россией в советские годы? Вышла ли она на новый уровень исторического развития? Оставив в стороне вопрос о «цивилизационном крахе», на первую часть дилеммы мы готовы дать безусловно положительный ответ.

Можно как угодно относиться к советскому прошлому, но нельзя не замечать того, что наша страна своим собственным, то есть самобытным, путем, крайне причудливым образом используя марксистскую теорию, смогла создать высокоиндустриальное общество, добившись возможности хотя бы несколько десятилетий успешно конкурировать с Западом в сфере развития технологий и промышленного производства. Безусловно, советская индустрия развивалась без учета потребностей «простого человека». Логика ее развития была подчинена идеологическим ориентирам, согласно которым трата финансов на помощь развивающимся странам, ставшим на путь построения коммунизма, рассматривалась властями как более перспективный и правильный путь расходования средств, чем, например, закладка заводов, выпускавших зубные щетки для собственного населения. В таком же ракурсе следует оценивать возможность отправлять людей в космос, создавать лучшие в мире модели военных самолетов и танков, но при этом неумение выпускать обувь, не раскисавшую после первого же осеннего дождя [6].

Помимо узкого промышленно-технологического аспекта, где достижения во времена СССР были особенно очевидны, нельзя не замечать и тех фундаментальных изменений, которые произошли в социальной и духовной сферах советского общества. Многие из них вполне укладываются в описательные признаки, данные Э. Тоффлером при анализе индустриального общества. Здесь можно обратить внимание на произошедшие в СССР урбанизацию, секуляризацию, повсеместное распространение ценностей потребительства, введение всеобщего среднего образования и высокий процент обучающихся в вузах. Таким образом, мы видим, что стремление строить коммунизм на практике привело к воспроизводству принципов индустриального общества без наличия явно выраженных признаков, свойственных коммунистической модели: отсутствия государства, денег, религии, семьи, права и т.д. Поэтому не случайно, что по своим многим позициям та советская система не была во всем антагонистична социально-экономическим процессам на Западе. Симптоматично, что в 50-70-е годы в Западной Европе и в США, также, как и в России, широко применялось планирование в экономике. Но его идейным основанием выступал не марксизм, а теоретические конструкции Дж. Кейнса [8]. Следствием этого стало появление многочисленных концепций конвергенции, постепенного слияния двух систем, наиболее известная из которых принадлежит Дж. Гэлбрейту [2].

Вопрос оставался за малым: «готов ли Запад воспринимать Россию в качестве аутентичной части своей собственной культуры?». Ведь только положительный ответ на него означал воплощение мечтаний о том, что наша страна войдет в Совет Европы, Европейский союз, получит инвестиции на льготных условиях, станет равноправным участником распределения средств через общественные фонды, а рядовым гражданам будет предоставлена возможность свободно перемещаться в любом качестве по территории Европы и Северной Америки. Под обеспечение своего решительного настроя предоставлялись гарантии в виде полной ментальной перестройки и готовности выступать еди- ным фронтом в фарватере западной политики против его политических, идеологических и экономических противников.

Утопичность всех этих умонастроений была уже давно высмеяна классиками. «Запад нам поможет!» - в этой саркастичной фразе Ильфа и Петрова отражаются несбывшие-ся надежды российских либералов начала XX века, утраченные иллюзии лидеров белого движения о военном вторжении европейских армий для борьбы с большевизмом, крах ожиданий мировой революции самих же большевиков, начало которой они связывали с западноевропейским рабочим движением. Столь же утопичными оказались помыслы нашего недавнего прошлого. Запад отказал России в праве быть «Западом». Если попытаться понять, почему же это произошло, то едва ли требуется придумывать что-то оригинальное. Об отличиях России от Запада писали и продолжают писать, прежде всего, у нас самих вот уже на протяжении двухсот лет. Они касаются разницы в правовой культуре, отношения к собственности, государству (патернализм власти в восприятии россиян, партнерство - у европейцев), труду (высокая степень интенсивности в краткосрочном периоде у россиян, рационализм - у европейцев) и т.д. [5].

Стоит ли удивляться тому, что на Западе Россия воспринимается как нечто чужеродное? Едва ли. И этот латентный, а в некоторые исторические периоды и открытый антагонизм со стороны наших соседей заставляет усомниться в том, что всю сложность исторического процесса можно объяснить простым развитием государств и народов по тем стандартам и характеристикам, которые были заданы концепцией европоцентризма. Ведь если есть четкое разделение на «своих» и «чужих», признаваемое и самими европейцами, то из такого предположения в качестве логического вывода можно вывести лишь две альтернативы исторического процесса: либо наша культура принципиально иная, и тогда вопрос об универсальных стадиях развития отпадает сам по себе, так как у каждого народа будут свои стадии, либо мы культурно (экономически, политически, духовно) недоразвиты, и в этом случае наша судьба - встать в очередь за теми, кто готов признать себя европейцами, разменяв свою ментальность под залоговое обеспечение лояльности по отношению к Вашингтону, Берлину, Лондону, Парижу, Брюсселю.

Предложенная альтернатива с точки зрения современных отношений между Россией и Западом не более чем научная фикция. В рекордно короткие сроки в нашей стране найдется мало желающих еще раз наступить на прежние грабли, то есть поверить в готовность Запада пойти нам навстречу. Общественное сознание не готово предложить Россию в качестве колонии для западного культурного империализма. Можно даже сказать еще более категорично: необходимость, которая в этом была до и после 1917 года, в настоящее время отсутствует. Сейчас Европа и Северная Америка теряют статус мировых гегемонов. Даже в том, в чем Запад был на протяжении последних трехсот лет безусловным лидером - технологии, образование, армия, - на современном этапе уже не свидетельствует о его превосходстве. Китай, Япония, новые индустриальные страны (Тайвань, Сингапур, Малайзия), а также многие другие государства вполне способны к самостоятельной генерации технологических инноваций, обладают мощными армиями и развитой системой высшего образования. Это означает, что Запад утрачивает ресурсы для насильственного проникновения через государственные границы, а также в ментальную сферу других народов. Мир сохраняет шанс остаться поликультурным, а это означает, что концепция «запаздывающей модернизации» потеряла статус идеологии, посредством которой ранее осуществлялись широкие манипуляции общественным сознанием неве-стернизированных народов [10].

Европейский путь постепенно становится всего лишь одной из альтернатив мирового развития. Причем многие из его доминант, как оказалось, вполне способны из-за их утилитарности быть адаптированы к любой современной культуре без потери ее базовых, фундаментальных свойств [9].

Данный вывод является отправной точкой для оценки перспектив второго пути на определенной в начале нашей статьи интеллектуальной развилке возможных горизонтов процесса российской истории. Это - возвращение к истокам российской традиционности посредством использования принципов консерватизма в качестве средства обрете- ния потерянной в 1917 году цивилизационной идентичности. Оценить перспективы этого пути не просто. По меньшей мере нам необходимо будет понять, сохранилась ли российская цивилизация или же она исчезла в бурных водоворотах истории, куда ее погрузила русская смута начала XX века.

Наиболее оптимальным мы считаем то определение цивилизации, которое было дано А. Тойнби. С его точки зрения, она представляет собой замкнутое и независимое от других социокультурное пространство, жизненные силы которого закладываются религией и территорией происхождения, а способность к развитию определяется исходя из потенциала, сформированного через преодоление разного рода неблагоприятных вызовов, слагающихся из внешних и внутренних факторов, как-то: бедные почвы, малоземелье, отсутствие полезных ископаемых, постоянные внешние угрозы и т.п. [14].

А. Тойнби полагал, что лишь те народы создают мощные цивилизации, которым требуется преодолеть какие-то очень существенные препятствия, но, главное, кто оказался способен их преодолеть, выработав в этих целях устойчивую интенцию для развития. И, действительно, исторически российская цивилизация возникла на бедных подзолистых почвах, не способных давать регулярный и богатый урожай, не обладая в своих недрах ресурсами золота и серебра, а также других стратегически важных металлов. Русские ютились в лесах, куда оказались загнанными страхом перед татарами. И дилемма была проста: либо погибнуть, либо стать сильными за счет соседей. Духовные силы для роста были приданы православием. А после того, как в 1453 году пал Константинополь, русское государство осталось независимым в единственном числе среди тех, где исповедовалась православная вера. Остальные свою независимость потеряли. Между тем православных народов в мире оставалось много, и это стало основанием для утверждения в сознании русских мессианской идеи о том, что Бог возложил на них функцию защиты других истинно верующих народов от религиозного притеснения. С таким духовным стержнем Россия за несколько веков превратилась в самое крупное по территории государство мира [1].

Россия и сейчас территориально является крупнейшим государством. Но вот то, какими духовными смыслами наполнено в наше время его социальное пространство, до сих пор является предметом ожесточенной научной полемики, длящейся на новейшем этапе развития науки с 1991 года и даже чуть раньше, с момента начала перестройки [3]. Современный мир остается конкурентным, но если раньше государства решали свои проблемы с помощью войн, то сейчас способы отстаивания интересов куда более разнообразны. Идеологическая интервенция, двойные стандарты, откровенный обман, манипуляции - в ход идет все [15]. Но любое доказательство национальной правоты имеет тем большую силу, чем сильнее само государство. Поэтому не случайно, что рассуждения о сохранности цивилизационной самобытности в нашей стране чаще всего ведутся в контексте идеи о возрождении величия России [13].

Не затрагивая пока вопрос величия, мы совершенно категорично заявляем, что в том качестве, в котором наша цивилизация вступила в 1917 год, она не сохранилась. В науке существует много семантических определений сущности цивилизации в России: евразийская, русская, российская, туранская и т.п. Все они основаны на стремлении авторов придавать частностям незаслуженно большой удельный вес и неспособности выстроить правильную иерархию факторов, имевших решающее значение для роста и укрепления цивилизационных основ [4]. На самом деле, цивилизация в России была православной. Именно православная вера определяла основу внешней политики, формировала ментальный облик народа, связывала общество и государство, а также спасала в те годы, когда страна оказывалась на краю гибели. Лишь последняя попытка обращения за помощью к религии оказалась неудачной - в годы гражданской войны. Защитники православия, попытавшиеся привлечь под свои хоругви крестьян и часть рабочих, потерпели неудачу. С той поры православная цивилизация уступила место новым духовным силам, которые предприняли попытку построить рай на земле, объявив религию, а вместе с ней и православие, «опиумом для народа». Несколько поколений россиян воспитывались в условиях воинствующего атеизма. Результатом стало то, что в соответствии с современ- ными социологическими исследованиями религиозные ценности у ныне живущих россиян находятся где-то далеко во втором десятке [7]. Симпатии к православию у населения есть, но оно не входит в систему мотивационных потребностей и факторов, способных выступить в качестве силы, побуждающей к действию.

Эксперимент не принес желаемый результат, коммунизм построить не смогли. Теперь экспериментаторы говорят о державности и патриотизме. И вот здесь самое место задаться вопросом о том, каким же будет будущее России, будущее страны, которая потеряла духовный стержень, но осталась территориально самым крупным образованием в мире. Ответ на него лежит в контексте артикуляции страха перед опасностью провала нашей страны в затяжной и глубокий социальный кризис, усиления процессов аномии, распада территориального единства и потери государственного суверенитета. Это последний и самый нежелательный путь от определенной нами во введении к данной статье интеллектуальной развилки исторического процесса в России. Рефлексию на данный страх мы обозначим в заключении к проделанной работе, имея в виду ее итоговые выводы.

Мы уверены, что Россия еще долго останется государством в своих современных границах. Разделение, новые революции, нравственная деградация ей не угрожают. Напротив, есть надежда на возрождение в рамках новой цивилизационной идентичности. Она уже не будет православной. Религиозные традиции, раз разрушившись, как правило не восстанавливаются. Они иррациональны по своей сути, поэтому было бы очень наивно рассчитывать, что их удастся восстановить посредством каких-то рационализированных действий. Православие воспринимается большинством населения как историкокультурный атрибут. В этом плане ему гарантированы симпатия и признание. Но в качестве смысла жизни и даже повседневных практик ритуально-обрядового характера большинство современных россиян из-за крайне низкого уровня внутренней религиозности православию враждебны. Российский менталитет в основе своей был и остается в последние несколько десятилетий светским. Масштабного религиозного ренессанса, как можно было ожидать в начале 90-х годов, не случилось. А теперь уже и ожидать не стоит. Новая российская цивилизация будет черпать силы из других источников. Во-первых, у нас остается сильное государство, проводящее в последние годы активную политику по созданию властной управленческой вертикали, которая позволит увеличить количество рычагов воздействия на общество, как в плане производства ресурсов, так и с точки зрения их распределения. Большинство россиян обладают патерналистским сознанием, что позволяет надеяться на лояльное отношение к процессу укрепления государства. Во-вторых, россияне уже не раз доказывали свою способность адаптироваться к самым разным социальным изменениям. Поэтому ментальный облик населения нашей страны вполне может быть выстроен с помощью современных технологий управления сознанием в таком ракурсе, как это необходимо для наилучшей приспособляемости к современным запросам времени. Подконтрольность СМИ в немалой степени облегчает для власти решение этой задачи. И, наконец, в третьих, в значительной степени успешное разрешение современных проблем зависит от того, насколько эффективно власть окажется в состоянии добиться высоких макроэкономических показателей. Россияне являются в той же степени потребителями, что и западные европейцы. Поэтому материальные лишения и трудности при отсутствии какой-то воодушевляющей на подвиги идеологии обусловят падение легитимности политической власти. Между тем охлаждение отношений с Западом и связанное с этим обесценивание национальной валюты в каком-то смысле стало одним из факторов экономического оздоровления. Во многом рассчитывать теперь приходится на самих себя, что побуждает к развитию собственного производства товаров, услуг и технологий.

Все перечисленное, безусловно, важно, но ничто из сказанного не будет иметь значения, если оно не подкрепится наличием соответствующей политической воли. Если российская власть не сможет перебороть инерцию на всех социальных уровнях, не избежит соблазна превращения казны в собственную вотчину, потерпит фиаско в борьбе с преступностью, задавит социальные институты под тяжестью бюрократизма, то крах цивилизации в России окажется неминуем. Будем надеяться, что этого не произойдет.