А. Я. Вышинский: прокурор? Обвинитель? Или?

Андрея Януарьевича Вышинского по праву считают одной из ключевых фигур Большого террора в СССР.

«Низкого роста, плотно сбитый, благоухающая красивая проседь, почти слившаяся с мундиром мышиного цвета и погонами цвета надраенной стали. Тогда этот странный наряд казался верхом вкуса и элегантности. Щеточка тонких усов, очки в изящной оправе, за стеклами цепкий, колючий, пронзающий взгляд. Чуть прищуренные глаза, тоже стальные», — такое описание внешности сталинского прокурора дал Аркадий Ваксберг, адвокат и публицист, воочию видевший «героя» нашей публикации [6]. Наряду с этой, не самой лестной характеристикой, Аркадий Иосифович добавляет, что Вышинский был не только самым, но единственным образованным человеком в сталинском окружении: «Вышинский говорил не только на языке матери (русском) и отца (польском), но и на очень хорошем французском, усвоенном в первокласс- ной царской гимназии. Он знал хуже, но тоже неплохо, еще и английский, и немецкий».

Тем более удивительно, что Сталин, ненавидевший тех, кто был выше него в любом отношении, не только сохранил жизнь А. Я. Вышинскому, но и позволил сделать ему поистине головокружительную карьеру.

Андрей Януарьевич Вышинский родился в 1883 году в Одессе. Его отец, выходец из старинного рода, был провизором, а мать — учительницей музыки.

В 1901 году будущий «Андрей Ягуарьевич» поступил на юридический факультет Киевского университета, но процесс получения диплома несколько затянулся. После участия в студенческой забастовке он был исключен. Затем вступил в партию меньшевиков и с началом революции 1905 года активно включился в нелегальную работу. В начале 1908 года Тифлисский суд приговорил его к одному году лишения свободы.

В «местах не столь отдаленных» Вышинский познакомился с грузином невысокого роста по кличке «Коба». Возможно, они даже сидели в одном помещении. Также утверждают, что Вышинский делился с сокамерником продуктами, и Сталин это запомнил.

В партию большевиков Вышинский вступил только в 1920 году. Чем это объяснить — осторожностью, расчётливостью? Или, наоборот, отсутствием неких качеств, наличие которых считается нормой среди представителей рода человеческого? Преподаватель МГУ, затем ректор, а вскоре и заместитель министра наркома просвещения. Параллельно герой нашей статьи рьяно искал практическое применение своим знаниям. «Шахтинское дело», «Дело Промпар-тии», «Московские процессы», расправа над М. Н. Тухачевским — на этих и многих других судилищах звучал его грозный голос, призывавший уничтожить «поганых псов», «бешеных собак» и прочих «проклятых помесей лисицы и свиньи».

Вот тут-то и пригодилось Михаилу Януарь-евичу его прекрасное образование и знание иностранных языков! Большинство современных служителей Фемиды — судей, прокуроров, адвокатов — и близко не сравнятся в ораторском искусстве, широте кругозора и накале страстей с Вышинским. В своих выступлениях он демонстрирует глубокие познания в области истории, политологии, философии, русской и зарубежной литературы, иностранного законодательства и криминологии. Он одинаково легко цитирует и фрагменты басен Крылова, и часть произведения Стефана Цвейга, и труды Николы Макиавелли, с идентичной простотой толкует и английские законы начала XX века, и средневековое законодательство, одинаково живо повествует и об итальянских отравителях, и о своем современнике — американском гангстере Аль Капоне.

Вышинский активно использует риторические приемы. Он приписывает все мыслимые положительные качества людям, якобы пострадавшим от действий «врагов народа», и все немыслимые отрицательные — их подлым убийцам. Словно вдохновенный поэт, взявший в руки мольберт и кисть, Вышинский высокопарно характеризует А. М. Горького как «гордость русской и мировой литературы» и «гениального художника»:

«Каждая строка его песен и сказок, повестей и романов дышит благородством, жаром революционных действий. Недаром он всю свою жизнь связал с великим Лениным и великим

Сталиным как их лучший и ближайший друг. Недаром Ленин не раз писал, что Горький — громадный художественный талант, который принес и принесет много пользы всему пролетарскому движению.

Недаром Ленин писал, что Горький — безусловно, крупнейший представитель пролетарского искусства, который крепко связал себя своими художественными произведениями с рабочим классом России и всего мира. Горький чуял грядущую бурю, он предвещал победу нашего движения, победу светлого пролетарского разума над мраком и подлостью капитализма.

От предательских ударов в больное сердце великого человека погиб лучший из друзей трудящегося человечества, погас один из самых ярких светильников человеческого разума и человеческой красоты» [4, с. 172].

А далее он яростно обличает преступников — С. А. Бессонова (реабилитирован в 1966 году), А. И. Рыкова и Г. Л. Пятакова (реабилитированы и восстановлены в партии в 1988 году) и других — как «изменников, человекообразных зверей, хладнокровно и предательски остановивших горячее и благородное сердце великого человека» [4, c. 172].

И все это — ради одной цели. Обличить врагов народа как самых страшных злодеев в истории человечества, показать участникам процесса, что гнуснее их не видела еще земля.

Причем риторика его меняется по мере обострения классовой борьбы, по мере усиления репрессий, по мере ускорения «Красного колеса». Вместе с высокопарностью и витиеватостью в его речах появляется откровенная грубость и неприкрытая ненависть.

В 1933 году с сидящими на скамье подсудимых В. А. Гусевым, Л. А. Сухоручкиным, А. Т. Лобановым и другими подсудимыми по «Делу о вредительстве на электрических станциях в СССР» он вел себя, конечно, не как английский джентльмен, а как опытный государственный обвинитель, не применявший личные оскорбления, но использующий разрешенные словесные приемы, дабы доказать суду виновность преступников. Он говорил об обвиняемых как о «ничтожных, продажных и продавшихся, изменивших и предавших социалистическую родину людях», а о содеянном ими — как о «ничтожных», «постыдных», «отвратительных» и «гнуснейших преступлениях».

Но спустя несколько лет, в августе 1936 года, нашего прокурора будто подменили. Выступая с обвинительной речью на процессе «Антисоветского объединенного троцкистско-зиновь- евского центра», он обрушивает на подсудимых громы, молнии и миллион ругательств: «Лгуны и шуты, ничтожные пигмеи, моськи и шавки, взъярившиеся на слона, — вот что представляет собой эта компания!» [4, с. 42]. Итог его пламенного выступления закономерен: «Взбесившихся собак я требую расстрелять — всех до одного!» [4, с. 70].

Отдельных циничных насмешек «Ягуарье-вич» удостаивает наиболее «провинившихся» «врагов народа». Так, в прошлом «любимца партии» и, по мнению В. И. Ленина, «ценнейшего и крупнейшего теоретика партии» Н. И. Бухарина А. Я. Вышинский охарактеризовал как «проклятую помесь лисы и свиньи». Л. Б. Каменев, когда-то видный большевик и один из старейших советников Ленина, удостоился звания «притворщика в ослиной шкуре».

Но вот современный «Кодекс этики прокурорского работника» (а нет сомнения, что подобный нормативно-правовой акт существовал и тогда) требует от служителей закона «руководствоваться… общепринятыми нормами морали и нравственности». И уж точно не следует называть «взбесившимися собаками» и «ничтожными шавками» людей, чья вина еще не установлена (на момент выступления государственного обвинителя) вступившим в законную силу приговором суда.

Но весь парадокс и одновременно ужас сталинского «правосудия» состоял в том, что исход процесса был известен заранее, еще до его начала. И государственный обвинитель, и судьи, и даже защитники-адвокаты, и, вероятно, большинство присутствующих в зале суда уже знали участь людей, сидящих на скамье подсудимых. И даже последние не сомневались в том, что их признают виновными. Они лишь могли лелеять робкую надежду, что им сохранят жизнь, что их приговором будет не расстрел, а десятки лет лагерей. И зачем было Михаилу Януарьевичу столь изощренно издеваться над обреченными людьми, унижать их, откровенно глумиться над ними вместе с периодически смеющимися над остротами прокурора зрителями постановочного «судебного процесса»? Демонстрировал ли он таким образом преданность вождю или считал себя, подобно древнеримскому деспоту Нерону, выдающимся артистом, или ему просто нравилось унижать беззащитных — на этот вопрос мы пока ответить не можем.

Именно Вышинский возродил принцип средневековых инквизиторов, гласивший, что признание является «царицей доказательств», который, к сожалению, применяется и в наше время. С данным тезисом пытались спорить и видный юрист Евгений Пашуканис, противник концепции «пролетарского права», и даже председатель Верховного трибунала Николай Крыленко. И тот и другой закончили свою жизнь как «враги народа». «Карающий меч партии», возможно, не испытал никаких эмоций, отправляя на эшафот своих оппонентов. В те годы в течение суток он мог приговорить к смерти почти тысячу человек, а на следующий день отправиться с женой в театр.

Справедливости ради следует заметить, что некоторые «рыцари пера», как ученые мужи, так и журналисты, справедливо указывают на то, что подлинной фразы о «царице доказательств» ни в сочинениях, ни в речах героя данной статьи обнаружить не удалось [1]. Тем не менее в ряде случаев, оценивая доказательную базу дела, именно признание подсудимых Андрей Януарьевич ставил на первое место. «Я отвечу, раньше всего, на второй вопрос. Доказаны ли и в какой степени совершенные обвиняемыми преступления? Я думаю, что вы, товарищи судьи, в своем приговоре ответите на этот вопрос положительно: да, доказаны. Доказаны признанием самих подсудимых, доказаны свидетелями…» [4, с. 181].

Стремительная карьера Вышинского, к концу 30-х получившего звание академика, в 1949-м — министерский портфель, перешла на бреющий полет только после кончины Сталина. Его сняли с должности, вывели из состава Президиума ЦК и отправили в почетную ссылку, назначив постоянным представителем СССР при ООН.

Он оставил сей мир в возрасте 70 лет, в Нью-Йорке, столице мирового капитала. Активно работавший до последних дней, он, видимо, не мог вынести известий о реабилитации невинных людей, злодейски и подло убитых при его непосредственном участии [2]. А может и сам он отчасти разделил их участь — уж слишком много мрачных тайн унес с собой в могилу этот умный, образованный, невероятно работоспособный и столь же аморальный человек. Некоторые исследователи и вовсе утверждают, что герой нашей статьи застрелился [5, с. 350].

В наше время большинство исследователей оценивает роль Андрея Януарьевича Вышинского в истории почти исключительно с отрицательной стороны. Они лишь задаются вопросом: а что двигало им, каковы были его мотивы? Зачем он столь рьяно обличал людей, чья печальная участь была предрешена, почему глумился и издевался над ними? Так, В. Бычков объясня- ет это тем, что Вышинский был человеком системы, которая была создана революцией, и одновременно — ее заложником [3]. В. Эрлихман полагает, что Вышинский просто доказывал свою верность вождю, знавшему о его меньшевистском прошлом и, главное, о том, что Андрей Януарьевич, будучи в далеком 1917 году комиссаром милиции, отдал приказ об аресте В. И. Ленина [6].

Но находятся и те, кто хвалит и даже превозносит возможного автора фраз «был бы человек, а статья найдется» и «в СССР нет невиновных, а есть только неосужденные». Например, автор предисловия к книге Андрея Януарь-евича «Сталин и враги народа», увидевшей свет в 2021 году, характеризует нашего государственного обвинителя чуть ли не как правозащитника. Исследователь пишет о том, что А. Я. Вышинский настаивал на строгом соблюдении за- конности, добивался пересмотра дел, реабилитации несправедливо осужденных и восстановления их в правах. Только вот реабилитацией Л. Б. Каменева, Г. Е. Зиновьева, М. Н. Тухачевского и многих других «врагов народа», которых Вышинский любезно помог отправить на тот свет, занимались совсем другие люди лишь многие годы спустя.

И здесь возникает интересный вопрос: что побуждает человека, ознакомившегося с трудами и биографией одного из непосредственных участников жестоких репрессий, старательно оправдывать его и окрашивать в белый цвет? Видимо, то же, что подталкивает возлагать горы цветов к бюсту И. В. Сталина, устанавливать памятник Л. П. Берии, превозносить других тиранов. Собственная жестокость? Запрос на мифические «справедливость» и «порядок»? Или?..