A. Стриндберг и "женский вопрос" в России рубежа веков: о вариациях на тему "Фрекен Жюли". Статья первая: к постановке проблемы

Ðóáåæ XIX–XX ââ. â Ðîññèè áûë â ÷èñëå ïðî÷åãî îòìå÷åí âîëíîé èíòåðåñà ê ñêàíäèíàâñêèì àâòîðàì, â ò.÷. Ñòðèíäáåðãó. Ýòî íåîäíîêðàò-íî îòìå÷àëîñü êàê ñîâðåìåííèêàìè [Âåñåëîâñêèé 1910, 362–385; Èâàíîâ 1993, 402–417], òàê è â îòå÷åñòâåííûõ [Øàðûïêèí 1980; Ìèõàéëîâà, Ìèõåè÷åâà 2020; Êîáëåíêîâà 2012; Îäåññêàÿ 2015] è çàðóáåæíûõ [Nilsson 1958; Nilsson 1996] èññëåäîâàíèÿõ. Óïîìèíàëàñü è ïðîáëåìà ñâÿçè ýòîãî èíòåðåñà ñ äèñêóññèåé î «íîâîé æåíùèíå» [Øàðûïêèí 1980, 260;

Кобленкова 2012; Одесская 2015], однако главной темой исследования этот вопрос не становился.

На родине Стриндберга активно обвиняли в женоненавистничестве. Так, например, в газетной статье 1911 г. популярный критик X. Сваре-ниус, отсылая к знаменитому стриндберговскому предисловию к пьесе «Фрекен Жюли», пишет: «Стриндберг придерживается относительно женщин мнения Шопенгауэра, видевшего в них существ второго сорта с короткими ногами и длинными волосами» [Vestkusten 26.01.1911]. Особенную неприязнь предполагаемое женоненавистничество Стриндберга вызывало на фоне развивающегося феминизма, растущего числа женщин-писательниц. Тот же Сварениус пересказывает содержание беседы с известной писательницей и феминисткой Эллен Кей, назвавшей Стриндберга «отталкивающим» [Vestkusten 26.01.1911]. Часто стринд-берговское отношение к женщине противопоставляли ибсеновскому, женские типы которого (в особенности Нору из «Кукольного дома», бросившую мужа и детей) Стриндберг отвергал и критиковал [Strindberg 1972, 14—15]. Ссылаясь на работу У. Лагеркранца, Д.В. Кобленкова отмечает, что после публикации двух сборников «Браки», пьес «Фрекен Жюли» и «Отец» Стриндберга «стали называть писателем одной темы, а произведения — рефлексией отношений с Сири [Сири фон Эссен — супруга Стриндберга — К.А. ]» [Кобленкова, 2012]. По мнению исследовательницы, «открытые комментарии [Стриндберга] о вампирической сущности сексуальной женской природы, о женщинах, паразитирующих за счет мужского интеллекта», привели к «частым общественным конфликтам и жестким рецензиям на его выступления» и, в итоге, к тому, что осмысление других его идей, новаторства тем и приемов в его произведениях отошло на второй план [Кобленкова 2012].

В России в 1890-е гг. переводится некоторая шведская критическая литература, появляются и русские статьи о Стриндберге. Критика не обходит вниманием женский вопрос в творчестве Стриндберга, причем мнения разделяются. В некоторых работах Стриндберг осуждается как женоненавистник, например, в двух опубликованных почти подряд в 1894 г. в журнале «Артист» статьях П.Д. Боборыкина [Боборыкин 1894, 26—28] и В.Е. Чешихина [Чешихин 1894, 58] или статье Дионео (псевдоним И.В. Шкловского) 1895 г. [Дионео 16.03.1895]. Другую свою статью 1893 г. Боборыкин так и называет: «Противник женских прав в Швеции» [Боборыкин 1893, 243—248]. Даже Чехов, позднее изменивший свое мнение о Стриндберге, в 1893 г. в книге «Остров Сахалин» сравнивает презрительное отношение к женщине у гиляков с позицией Стриндберга. Чехов пишет о Стриндберге как об «известном женоненавистнике, желающем, чтобы женщина была только рабыней и служила прихотям мужчины» [Чехов 1978, 178].

Если современные российские исследователи стремятся опровергнуть обвинения Стриндберга в женоненавистничестве (например, по словам известного издателя и комментатора Стриндберга В. Максимова, герои шведского автора «все — хищники и все — жертвы» [Максимов, 2005, 7]), то отзывы современников звучали порой очень резко. Так, по мнению Зинаиды Венгеровой, в драматической трилогии Стриндберга «Отец», «Девица Юлия» и «Заимодавцы» «женщина рисуется как исчадие ада, воплощающее в себе силу и обаяние его над душою человека.

Чувствуется нечто средневековое и католическое в том непритворном ужасе, с которым С. смотрит на женщину. В “Отце” рисуется беспощадная жадность женщины и ее грубая привязанность к земным благам <...> В “Девице Юлии” женщина — воплощение низших чувственных инстинктов, грубая самка <.> В “Заимодавцах” С. доказывает, что в женщине нет ничего оригинального, что она ничего не создает, но чрезвычайно хитро эксплуатирует мужской ум и мужскую душу. <.> На ту же тему написан большой роман “Исповедь Безумца” (1893), где женщина представлена апокалиптическим чудовищем, которое хочет творить зло и имеет для того неисчерпаемые силы» [Венгерова 1901, 800].

Предполагаемое женоненавистничество Стриндберга в России в переводной и оригинальной критической литературе не всегда осуждалось; иногда, наоборот, находило отклик. Так, в переведенной на русский язык в 1893 г. книге «Литературное движение в Швеции» Ула Ханссон пишет: «В особенности в Швеции целая толпа женщин-бумагомарательниц заняла место в литературе с боевым кличем: за порабощенную женщину! Тогда-то Стриндберг и написал свои “Браки”» [Гансон 1893, 225]. По мнению Ханссона, модное эмансипированное движение стремилось «не только к освобождению женщины от господства над ней мужчины, но также и к освобождению от власти природы, и идеалом современной женщины оказался какой-то ублюдок» [Гансон 1893, 225]. Позднее, в 1906 г., Горький в письме к Амфитеатрову суммирует итог такого восприятия Стриндберга:

.стою на том, что вскорости какой-нибудь двуногий графоман объединит теорию Вейнингера с изысканиями Сабатье по вопросу о двойственности человеческого существа — объединит того ради, чтобы дать мизогамству идеологическое обоснование. Это — будет. Посмотрите на шум, поднятый Вейнингером, на успех Стриндберга, на бесчисленное количество книг против женщин [Горький 2001, 15].

Однако в немалом количестве отзывов (и переводных, и русских) подчеркивается, что Стриндберг презирает не женщину вообще, а лишь женщину избалованную, не имеющую идеалов и интересующуюся только развлечениями.

А. Блок в статье «Памяти Августа Стриндберга» утверждал, что шведский писатель «никогда не произнес кощунственного слова и не посягнул на женственное», а только «во имя ненависти к бабьему он проклял <.> женское» [Блок 1962, 464—465]. Эту ненависть к «бабьему» у шведского писателя Блок связывает не только с событиями в жизни самого Стриндберга, но и с особенностями всего нового века, в котором «мужественная воля, воспитанная на старом и отгоревшем, теряет силу сопротивления и парализуется бабьей вялостью; [а] женственные, в лучшем смысле слова, начала гибкости и обаяния — столь же незаменимые проводники культуры — огрубляются неглубоким и бесцельным рационализмом, началом не мужественным, а всего только — “мужским”» [Блок 1962, 464]. Блок отмечает, что сочетание мужского и женского в одном человеке чаще всего приводит к появлению характеров неврастенических, так часто изображаемых Стриндбергом, но иногда — к появ- лению «нового человека», такого, как сам Стриндберг [Блок 1962, 464]. Как отмечает В.В. Лецович (пусть и несколько огрубляя блоковские представления о грядущей жизни), «хорошо известно», о каком «новом человеке» говорит Блок, через шесть лет после написания статьи «Памяти Августа Стриндберга» поставивший во главе двенадцати красногвардейцев Иисуса Христа [Лецович 1999, 110]. Что касается Августа Стриндберга, в конце 1870-х - начале 1880-х гг. определявшего себя как «коммунара», «стоящего на стороне угнетенных», «социалиста, нигилиста, республиканца, всего, что может быть противоположностью реакционерам» [Strindberg 1950, 166], он так же, как и Блок, смотрел в сторону социализма в поиске решения экзистенциальных проблем и межличностных конфликтов.

Стриндберг, для которого проблема межполовых отношений была очень личной и эмоционально воспринимаемой, отнюдь не был уверен в возможности ее разрешения с помощью общественных изменений. Для Стриндберга проблема «любви-ненависти, основанной на бесконечном стремлении к власти, подчинению партнера» [Максимов 2005, 10], — скорее психопатологическая, с одной стороны, и экзистенциальная, с другой, нежели социальная. Однако в России восприятие его творчества шло в контексте новых социальных веяний, причем в постоянном сопоставлении с его соперником Ибсеном, в «Кукольном доме» выразившимся довольно определенно по поводу связи «женского вопроса» с социальными устоями.

Начало восприятию женского вопроса у Стриндберга в контексте социальных изменений положила Софья Ковалевская, открывшая шведского автора для русского читателя. Несмотря на то, что Стриндберг негативно отреагировал на ее назначение на должность профессора Стокгольмского университета, где она стала первой женщиной-преподавателем [Ковалевская 1974, 176], Ковалевская уважала творчество Стриндберга, его реализм [Шарыпкин 1966, 251—252] и говорила, что понимает недовольство Стриндберга, вызванное узурпацией женщинами прав над детьми [Ковалевская 1974, 224]. Репутация Ковалевской как образца новой женщины способствовала тому, что в России Стриндберг реже, чем в Швеции, воспринимался как женоненавистник.

Ковалевская особенно рекомендовала крестьянские повести Стриндберга [Шарыпкин 1966, 251—252]. В большинстве женщин-мещанок или дворянок она вслед за Стриндбергом видела «неуравновешенные характеры», «заносчивые, экзальтированные» [Ковалевская, Леффлер 1892, 27]. В пьесе «Борьба за счастье» 1882 г. один из героев приписывает «настоящей женщине» «способность выводить из себя, раздражать до приливов крови в голове» [Ковалевская, Леффлер 1892, 189].

Из первых переводчиков и рецензентов Стриндберга выделяется Виктор Эдуардович Форселлес (Фирсов). Его отец был шведом, и Фирсов, в отличие от большинства переводчиков Стриндберга, переводил непосредственно со шведского, а не с немецкого. В.Э. Фирсов в своей статье о Стриндберге цитировал предисловие писателя к его «Рассказам о браке» и повторял, что «женский вопрос» «может касаться лишь меньшинства женщин привилегированных классов и совсем немыслим в народе. Возьмите хоть семью крестьян. Мужик и его жена получили одинаковое образование... О порабощении ее не может быть и речи, так как в крестьянской семье она прежде всего мать. В культурной среде оба пола развращены, вследствие чего брачная жизнь осложнилась» [Фирсов 1894, 161]. По мнению Фирсова, «Стриндберг убежден, что все беды современной культурной женщины зависят лишь от извратившего ее нелепого воспитания. Он согласен, что муж и жена обязательно должны иметь одинаковое общее образование, одинаково ясное представление об окружающей их действительности, одинаковые права на труд» [Фирсов 1894, 169-170].

В этой связи особенное внимание в России получает проблема межсословной связи, поднятая Стриндбергом в том числе в одном из самых известных в России произведений — пьесе «Фрекен Жюли» («Егцкеп Julie») 1888 г.

В 1890-е гг. было сделано несколько неудачных переводов через посредство немецкого, но внимание публики привлек перевод Елены Михайловны Шавровой-Юст, сделанный не позднее 1899 г. Шаврова-Юст в 1899 г. отправила свой перевод (называвшийся «Графиня Юлия») Чехову, который, судя по его ответу, читал пьесу «еще в восьмидесятых годах (или в начале девяностых)» (по всей видимости, тогда часть русской интеллигенции познакомилась с немецким переводом пьесы и с любительскими русскими переводами), «но все же прочел ее теперь с большим удовольствием» [Strindberg 1998, 128]. Чехов обратил на пьесу внимание Горького и Немировича-Данченко. Они тоже горячо одобрили пьесу. Горький отвечал Чехову: «Нельзя ли попросить переводчицу отдать “Графиню” в “Жизнь”? Я бы очень хотел видеть ее напечатанной именно в этом журнале» [Горький 1997, 341]. Немирович-Данченко ответил так: «Спасибо <...> за указание на пьесу Стриндберга, но где бы ее поскорее достать и прочесть? Я ищу пьесу с яркой и оригинальной ролью для Ольги Леонардовны [Книппер-Чеховой — К.А. ], — не подойдет ли эта “Графиня Юлия”?» [Немирович-Данченко 2012, 239].

Однако «Фрекен Жюли» не была ни напечатана в журнале «Жизнь», ни поставлена в МХТ Немировичем-Данченко [Одесская 2015, 153]. Пьесу, написанную в 1888 г., играли на российских сценах лишь с 1900 г. в провинции и с 1906 г. в петербургском Новом театре (с Лидией Яворской в главной роли) [Шарыпкин 1980, 265]. Любопытно, что в Швеции «Фрекен Жюли» была поставлена еще позднее, чем в России: только в 1906 г. в Лунде передвижной группой под руководством Арвида Фалька, позднее создавшего вместе со Стриндбергом знаменитый «Интимный театр» [Данилова 2013, 93]. Такой долгий путь пьесы к театральному зрителю в обеих странах объясняется тем, что автора обвиняли в мизантропии, женоненавистничестве, аморализме, слишком откровенном изображении любовных страстей [Одесская 2015, 153].

Российские постановки очень разнились: пьеса приближалась то к мелодраме, то к пародии. Помимо Яворской, ставшей своего рода пропагандисткой творчества Стриндберга в России [Nilsson 1996, 245], в постановках были задействованы такие мастера русской сцены, как Вера Холодная, Ольга Преображенская, Николай Радин; обращался к «Барышне Юлии» и Всеволод Мейерхольд (подробнее о «Фр ё кен Жюли» на российской сцене см. [Одесская 2015].

Несмотря на актерские таланты исполнителей, пьеса обычно выдерживала не более пяти-шести спектаклей [Одесская 2015, 154]. Дра- му «Фрекен Жюли» цензура признала «безнравственной» (аргументы можно прочесть, например, в статье Ростиславова «Падение» графини Юлии» 1906 г. [Ростиславов 1906, 38]). Тем не менее, в 1908-1912 гг. московские издательства «Современные проблемы» и издательство В.М. Саблина одновременно выпустили двенадцати- и пятнадцатитомное собрания сочинений Стриндберга, которые, впрочем, были далеко не «полными», как их называли издатели. Как отмечает один из критиков, издатели, их выпустившие, «пробавлялись дешевыми и, следовательно, плохими переводами» [Гофман 1910, 402]. В частности, не слишком удачным оказался новый перевод драмы Стриндберга «Фрекен Юлия», подписанный М. С-вой.

Таким образом, пьеса «Фрекен Жюли» долго не ставилась на сцене, поскольку публика оказалась готова к столь откровенному, привязанному к физиологии, изображению отношений между полами только после постепенного освоения темы русской литературой и театром (между написанием и постановкой «Фрекен Жюли» на столичной сцене была, например, поставлена «Крейцерова соната» Л.Н. Толстого и опубликована полемическая статья В.В. Розанова «Семейный вопрос в России» 1903 г.). И все же актуализировавшийся на рубеже веков «женский вопрос» и новые социальные веяния создали благоприятную почву для рецепции стриндберговского сюжета о «падении» аристократки. Скандинавское влияние, в первую очередь влияние Стриндберга, на русскую литературу того времени было велико, что подчеркивает Ю.А. Веселовский в разделе «Шведская литература наших дней» в книге «Литературные очерки» 1910 г. [Веселовский 1910, 362—385]. Заметим, что это утверждение можно отнести не только к литературе, но и к активно развивающемуся в начале XX в. кинематографу. О литературных и кинематографических произведениях, в которых были даны варианты сюжета «Фрекен Жюли», речь пойдет в статье «А. Стриндберг и “женский вопрос” в России рубежа веков: о вариациях на тему “Фрекен Жюли”. Статья вторая: “Нелли Раинцева” (рассказ А. Амфитеатрова и фильм Е. Бауэра)».