Актуальные проблемы истории Дальнего Востока России периода радикально-либеральных реформ

Введение. Статья представляет собой аналитический обзор публикаций сотрудников Института истории, археологии и этнографии ДВО РАН в 2010–2020 гг. Историографический анализ трудов ИИАЭ имеет свою научную ценность – это путь определения места и роли научного коллектива в становлении нового направления в отечественной историографии – постсоветской региональной истории. Из всего многообразия проблематики авторы сосредоточили свое внимание на аналитическом обзоре двух тематических комплексов современной региональной истории. Первый посвящен обзору работ, которые можно объединить идеей «движущие социальные силы дальневосточной политики» или затрагивают тему ее «общего блага». Вторую проблему авторы обозначают через комплекс трудов, раскрывающих концепцию «трансформационного кризиса» в дальневосточном регионе.

Методология. Статья выполнена на основе синтеза двух подходов: историографического и элементов методологии интеллектуальной истории. В частности авторы опирались на принцип интеллектуальной истории, учитывая взаимодействия между движением идей и их исторической средой. Историографический обзор проведен в сравнении с трудами ученых других научных учреждений и центров за последние 10 лет. Учитывается исходный постулат историографического анализа: группировка литературы может иметь разные конфигурации с учетом актуальности заявленной проблематики и исторической дистанции, отделяющей авторов от объекта и предмета исследования.

Результаты исследования. В ИИАЭ ДВО РАН в последние годы сформировалось новое научное направление – Дальний Восток в эпоху радикальных реформ. Спецификой публикаций является анализ изменений дальневосточной политики на основе главного критерия – социальных результатов в рамках концепции «общего блага», что позволило ученым показать проблемы поворота России на Восток. Анализ работ показал эвристические возможности концепции трансформационного кризиса. Установлено солидарное мнение научного сообщества: создание новых институтов развития дальневосточной территории выдвинуло из социальных групп на передний план бюрократию. Ставка реформаторов на быстрое формирование предпринимательства в регионе и его участие в развитии Дальнего Востока в 1990-е годы не оправдалась, поскольку здесь преобладали компании-рантье.

Original article

ACTUAL ISSUES IN THE HISTORY OF THE RUSSIAN FAR EAST DURING THE PERIOD OF RADICAL LIBERAL REFORMS

Angelina S. VASHUK

Institute of History, Archeology and Ethnography of the Peoples of the Far East FEB RAS

Scopus Author ID: 57192098956

Introduction. The article is an analytical review of the publications of the staff of the Institute of History, Archeology and Ethnography of the Far Eastern Branch of the Russian Academy of Sciences in 2010–2020. The historiographical analysis of the works of the Institute of Archeology and Ethnography has its own scientific value. This is the way to determine the place and role of the scientific team in the formation of a new direction in

Russian historiography - post-Soviet regional history. Of all the variety of problems, the authors focused their attention on an analytical review of two thematic complexes of modern regional history. The first is devoted to a review of works united by the idea of “driving social forces of Far Eastern politics” or touching on the topic of its “common good”. The authors identify the second problem through studies that reveal the concept of a "transformational crisis" in the Far East region.

Methodology. The article is based on a synthesis of two approaches: historiographical approach and elements of the methodology of intellectual history. In particular, the authors relied on the principle of intellectual history, taking into account the interaction between the movement of ideas and their historical environment. The historiographical review is carried out in comparison with the works of scientists from other scientific institutions and centers over the past 10 years. The initial postulate of analysis is taken into account: the grouping of literature can have different configurations, taking into account the relevance of the stated problem and the historical distance separating the authors from the object and subject of research.

Research results. In recent years, a new scientific direction has been formed at the IHAE FEB RAS – the Far East in the era of radical reforms. The specificity of the publications is the analysis of changes in the Far Eastern policy based on the criterion of social results within the framework of the concept of “common good”, which allowed scientists to show the problems of Russia's turn to the East. The analysis of research has shown the heuristic possibilities of the concept of a transformational crisis. The solidarity opinion of the scientific community was established: the creation of new institutions for the development of the Far Eastern territory brought the bureaucracy to the fore. The reformers' stake on the rapid formation of entrepreneurship in the region and its participation in the development of the Far East in the 1990s did not materialize, since rentier campaigns prevailed here.

Постановка проблемы. Данная статья посвящается двум знаменательным событиям в истории научного коллектива: 50-летию Института и 100-летию со дня рождения академика А.И. Крушанова. Безусловно, двойной юбилей в Институте – это повод подвести итоги нашим научным поискам. В научном творчестве А.И. Крушанова большое место занимал анализ социальных процессов в дальневосточном регионе в так называемые переломные периоды отечественной истории [1]. В то же время и сама проблема социальной трансформации российского общества в 1990-е - начале 2000-х годов сегодня является одной из основных в исторической науке, требующих активного изучения.

Поиск ответа на такой вопрос, как сущность глобального сдвига в истории российского общества на рубеже двух веков, со всей очевидностью сегодня встал перед российским научным сообществом. Только многогранное исследование недавнего пережитого людьми на конкретных территориях, позволяет объяснить все последствия преобразований в России, раскрыть содержание наступившего нового общественного порядка не только в рамках экономического подхода и смены политического режима, но и с позиций социогуманитарных последствий.

Научную актуальность теме также придает современная ситуация в области дальневосточной политики, акцентирование внимания правительства на необходимости развития территории как к национальному проекту, обеспечивающему социально-политическую и экономическую безопасность России. В ИИАЭ ДВО РАН на протяжении последних десяти лет активно исследовались социальноэкономические и политические реформы, были апробированы разные концептуальные подходы в процесс исследования социальных последствий радикальных преобразований. Историографический анализ публикационной деятельности ИИАЭ ДВО РАН имеет свою научную ценность - это путь определения места и роли научного коллектива в становлении нового направления в отечественной историографии - постсоветской истории.

Методология. Временная дистанция, отделяющая нас от бурных и тяжелых для общества событий, по сравнению с исследователями-предшественниками 1990-х годов дает нам некоторые дополнительные критерии для оценки исторического процесса в России в виде полноты отложившихся источников, а также результатов реформ. В условиях современного теоретического плюрализма мы готовы к использованию важнейшего принципа историографического обзора - прочтению итогов, полученных ранее объяснений предшественниками, к принятию или не принятию той или иной опубликованной точки зрения.

В историографическом жанре нельзя абстрагироваться от появления новых обстоятельств, влияющих на понимание процесса реализации реформ. К числу таких обстоятельств относится смена былого идеологического давления на историческую науку «сверху», на более сложный доминирующий набор факторов: с одной стороны, прослеживается сильное влияние западной социальной, экономической и политической литературы, а с другой — трактовка реформ подвержена многообразным формам политизации «снизу».

Статья выполнена на основе синтеза двух подходов: историографического и элементов методологии интеллектуальной истории. В частности, авторы опирались на принцип интеллектуальной истории, учитывая взаимодействия между движением идей и их исторической средой - теми политическими, социальноэкономическими, культурными и научными контекстами, в которых идеи рождаются, распространяются, развиваются. Надо заметить, что политика (а реформы -это результат политики) и наука всегда имеют личностное измерение, так как они рефлексивны в смысле систематизации опыта. Поэтому проблематизация со- циальных процессов на территории и ее научная концептуализация гуманитариями – это две взаимосвязанных грани познавательного процесса.

Важно учитывать еще один исходный постулат историографического анализа: группировка литературы может иметь разные конфигурации. На наш взгляд, среди всех аспектов обширной темы на первый план выходит обзор литературы по социальным последствиям радикальных преобразований. Он приобретает глубину и полноту в тесной взаимосвязи с анализом имеющейся литературы по вопросам развития дальневосточной территории. Мы выдвинули на передний план анализ литературы, которую можно увязать в систему «развитие территории, ее социальные движущие силы – общее благо». Данный подход к литературе позволяет раскрыть богатство историографической палитры в контексте связей между дальневосточной политикой и социально-экономическими реформами. В такой постановке историографическая рефлексия рассматривается впервые.

Обсуждение.

В поисках движущих социальных сил дальневосточной политики и ее «общего блага»

Характерной и доминирующей точкой зрения в трудах исследователей института является концептуальный тезис, раскрывающий роль геополитического фактора при формировании дальневосточной политики. Причем она имеет давнюю традицию, и А.И. Крушанов не раз упоминал в своих трудах об этом.

Продекларированный Россией «поворот на Восток» имеет несколько компонентов, в том числе и курс внутренней составляющей. Он связан с попыткой политической элиты России переосмыслить парадигму и модели развития российских территорий Сибири и Дальнего Востока в контексте существенных трансформаций внешней среды и растущей экономической и демографической асимметрии между европейской и азиатской частями России. Наиболее последовательно разрабатывают данный концепт специалисты-международники ИИАЭ ДВО РАН [2].

Прежде всего, важно отметить наличие в публикационном поле трудов, в которых уже содержится историографическая рефлексия ученых на наблюдения, умозаключения, идеи, оценки поворота России на Восток. В этом плане следует выделить статью академика В.И. Ларина [3]. В целом в статье признается приоритет тематики поворота России на Восток. В контексте нашей постановки проблемы в статье Ларина особое значение представляет историографический анализ в разделе «Приграничные и межрегиональные связи».

Для понимания характера дальневосточной политики сегодня остается актуальным аспект выявления политической мотивации Центра разработки такого курса и установления его движущих сил. В числе работ ученых института, где анализируется этот вопрос, монография «Тихоокеанская Россия» [4]. Ее авторы раскрывают мотивы российского руководства в начале ХХI в., «принудившие его активизировать восточную политику». По мнению ученых, они представляли целый комплекс факторов. На первом месте стоят геополитические и военностратегические факторы, на втором – экономические.

Среди главных интересов присутствия Москвы в АТР в монографии называется мотив стимулирования экономического развития восточных районов Рос- 53

сии с целью сделать их плацдармом и мостом для продвижения в Тихоокеанскую Азию. Можно отметить, что такое же мнение присутствует и в работах других российских авторов. Например, в статье А.В. Торкунова, Д.В. Стрельцова и Е.В. Колдуновой отмечается следующий вывод: поворот России на Восток был задуман, во многом исходя из геостратегических и геоэкономических соображений. Очевидно, что баланс сил в мире сегодня в существенной степени зависит от ситуации в Азии, и России требуется опора на тот регион, где в концентрированном виде проявляются глобальные экономические и политические процессы [5, с. 9]. Такая трактовка специалистов свидетельствует о том, что развитие Дальнего Востока – это путь к укреплению позиций России в АТР, но в этом политическом повороте не обозначена проблема «общего блага».

Историки, исследующие внутреннюю дальневосточную политику, пытаются найти ответ на этот вопрос, изучив научные основания в модернизационном курсе России [6]. Они акцентируют свое внимание на принятии руководством реформаторского состава страны стратегии, которая стала основываться на западных концепциях [7], в частности на теории пространственной экономики, в надеждах, что она даст импульс модернизации всего хозяйственного комплекса региона [8]. Большое внимание изучению политики России на Дальнем Востоке уделяют сотрудники Отдела социально-политических исследований. Фактор значения геополитического для региона отмечается в коллективной монографии [9, с. 663-671, 739-754], также в статьях, особое внимание уделяется специфике формирования и закрепления населения [10]. В последние годы была опубликована серия работ А.Е. Савченко, в которых автор раскрывает характеристику отношения российского руководства к Дальнему Востоку. В 2011 г. А.Е. Савченко в своей диссертации [11] подчеркивал, что в 1990-е годы российская политическая элита не имела четкой стратегии развития Дальнего Востока. В дальнейшем в его статьях подчеркивается мысль, что для центральной власти регион выступал (автор использует на западный манер термин «бремя») в основном в роли «геополитического бремени», то есть стратегически важной территории, на содержание и тем более развитие которой не хватало государственных ресурсов. В целом эта точка зрения также нашла отражение в коллективной монографии Отдела-социально-политических исследований [12]. У либерального блока российского правительства в 1991–1995 гг., в первый срок президентства Б.Н. Ельцина, не было ни символических, ни материальных ресурсов для проведения региональной политики, но отношения с регионалами надо было все равно выстраивать, чтобы укрепить свои позиции, отмечается в коллективной монографии и ряде статей Савченко [13].

Тем не менее в истории обоснования поворота России на Восток были намерения либерального блока правительства, связанные с формированием в регионе новой социальной силы – предпринимательства. Этой теме посвящены работы, появившиеся в результате выполнения ряда проектов в институте. Одной из первых монографий, где была проанализирована тема создания на Дальнем Востоке предпринимательства как новой социальной силы развития территории, в том числе и тема совместных предприятий, стала монография Л.А. Моисеевой и А.С. Ващук. Было установлено: в 1990-е годы проявилась первая попытка либера- лов опереться в дальневосточной политике на формирующийся слой предпринимательства [14, с. 263-290]. Но частный капитал на Дальнем Востоке в 1990-е годы ушел в торговлю и стал специализироваться на вывозе за границу природных ресурсов.

В трудах ученых института при всем разнообразии тематики и сюжетов прослеживается общая тенденция относительно 1990-х годов – начала XXI в.: российская политическая и бизнес-элита была не готова к интеграции в АТР [4, с. 9]. Процесс создания совместных предприятий происходил под влиянием интереса «торгово-купеческого характера» созданных здесь частных российских предприятий. Такой же торгово-посреднический интерес был и у китайских бизнесменов, где объектом внимания были природные ресурсы Дальнего Востока и Сибири.

Специалисты Института отмечают, что определенные результаты в реализации задачи по интеграции России в АТР были достигнуты в 2007–2014 гг. Были построены нефте- и газопроводы из Сибири к Тихому океану. Россия стала членом ряда международных организаций и даже хозяйкой Саммита-2012 во Владивостоке [4, с. 105]. В определенной степени была снята с политической повестки угроза потери Дальнего Востока, озвученная в декабре 2006 г. на Совете безопасности [4, с. 106].

Результат такой тенденции в истории подчеркивает академик В.И. Ларин: «В конечном итоге исследователи вынуждены признать, что, преуспев в продвижении крупных межгосударственных проектов, декларируя важность развития приграничных и межрегиональных отношений и создавая политическую платформу для этого, Москва и Пекин не смогли радикально улучшить общую картину связей на низовом уровне. Межрегиональное и приграничное взаимодействие, несмотря на, казалось бы, постоянное внимание к нему с обеих сторон, оказалось в перечне ‟отстающих сфер”. Ни победные реляции и декларированные намерения чиновников двух стран, ни даже санкционированные на самом ‟верху” программы соразвития соседних территорий не повлекли за собой ни роста объемов и качества двусторонней торговли, ни существенного увеличения взаимных инвестиций» [3, с. 28].

Заслуживает особого внимания другой вывод коллег: проекты важны для России в целом, но фактически мало связаны с экономикой Дальнего Востока [15], а следовательно, и созданием условий для роста благополучия дальневосточников. Ученые института вносят справедливое уточнение. Реализованные проекты «обеспечивали безбедное существование районным администрациям и активной части местного населения на этапе строительства инфраструктуры, но рентный доход и высокие заработки ‟улетучивались”, когда заканчивалась стройка» [15, с. 4-5]. Выводы, сделанные специалистами ИИАЭ ДВО РАН, разделяют и другие ученые [5, с. 13]. Проекты имеют ограниченное влияние на региональную экономику [16], и прежде всего потому, что не затрагивают интересы большинства населения региона [7].

Интересную точку зрения высказал С.А. Иванов: проанализировав процесс российско-китайского приграничного сотрудничества в 1990-е годы ХХ в. – в первом десятилетии ХХI в. с позиций участия в нем как российской бюро- кратии, так и китайской, он называет это сотрудничество «бюрократическим проектом» [18, с. 67-68].

Несмотря на особенности исследований учеными-международниками и историками, специализирующимися на отечественной истории, в рамках институтского научного сообщества можно заметить еще одно солидарное мнение; оно касается изменений в правительственном курсе в период руководства тандема Путина - Медведева. Федеральный центр после саммита АТЭС 2012 г. начал сокращать финансирование программ развития Дальнего Востока [18, с. 14-15]. По замыслу центральной власти, компенсацией сокращения бюджетного финансирования должен был стать поток инвестиций российского и иностранного бизнеса [19].

В условиях отсутствия крупного доморощенного бизнеса на Дальнем Востоке и отраслей с конкурентоспособной продукцией такими игроками выступали региональная и местная власть дальневосточных территорий России [15, с. 1415]. Ученым института принадлежит приоритет в выявлении особенностей связей между местными органами самоуправления и китайскими предпринимателями: «Наиболее тесные связи складываются между китайскими предпринимателями и органами местного самоуправления. Последние хорошо осведомлены о формальной и неформальной деятельности первых на подведомственной территории, но в силу объективных причин лишены возможности строго контроля. В настоящее время некоторые районные администрации пытаются создать систему общественных и межведомственных комиссий, которые бы занимались проверкой деятельности предпринимателей (не только китайских) в сельском хозяйстве» [15, с. 15].

В последние три - четыре года одной из популярных тем становится история создания особых экономических зон на Дальнем Востоке, ТОРов и Свободного порта Владивосток (СПВ). В работах С.А Иванова были прослежены корни идеи создания ОЭЗ в годы перестройки и продемонстрировано нелинейное развитие первых проектов ОЭЗ. В центре внимания оказались противоречия теоретического обоснования необходимости подобных структур как новых элементов развития и практической реализации конкретных проектов ОЭЗ, возникшие вследствие множественности вовлеченных в их разработку акторов и неоднозначности мотиваций. Отмечалась определенная спонтанность возникновения идеи особых зон в отечественной практике и ее быстрое превращение из перспективного механизма экономической трансформации в политический инструмент, используемый центральной и локальной бюрократией в своих целях [20].

По мере ослабления центральной власти и перехода инициативы к регионам последние проявляли инициативу при разработке собственных амбициозных проектов, нередко идущих вразрез с планами союзной и российской бюрократии [21]. При изучении процесса создания ОЭЗ в динамике были выявлены различные подходы к созданию и управлению особыми зонами на Дальнем Востоке России, характерные для начала 1990-х годов и периода 2010-х. На первом этапе создание особых зон проводилось центральной властью под давлением локальных акторов, но на практике исполнение принятых решений блокировалось федеральной бюрократией. С 2010-х годов преференционные режимы в регионах России, при- шедшие на смену ОЭЗ первого поколения, учреждались и контролировались центром в русле проводимой им социально-экономической политики [22].

В статьях, посвященных дальнейшей трансформации практики создания особых экономических зон, дается анализ созданных институтов, отмечаются весьма скромные социальные результаты для дальневосточников [23]. В рамках обозначенной проблемы - социальных процессов, происходивших в период реализации новых проектов на Востоке страны, важно выделить особый историографический факт, отличающий информационно-аналитическое поле института: обсуждение концепции формирования «бюрократии развития» в России и ее возрастающей роли в регионе. Анализ данного социального феномена прослеживается в статье, посвященной истории создания и реализации Закона «О Свободном порте Владивосток» [19]. Исследование, проведенное группой исследователей из Высшей школы экономики, подтверждает актуальность и научную значимость обсуждения этого аспекта. Позволим процитировать московских авторов: «Несмотря на предполагаемый плюрализм и широкое представительство в этой административной системе (Наблюдательный совет. - Примеч. А.С. Ващук), вклад предпринимателей и бизнес-ассоциаций в развитие СПВ ограничен» [24]. «Таким образом, - заключают авторы ВШЭ, - центральная власть контролирует не только планирование развития, но и оперативное управление СПВ. Федеральное правительство руководит СПВ через подведомственные структуры, такие как АО КРДВ, АНО АПИ и АРЧК. Несмотря на то, что данные структуры созданы за рамками существующей региональной системы управления и не подчиняются ее обычным правилам, они являются частью существующей административной иерархии, где Москва имеет полную и неоспоримую власть в принятии решений, тогда как региональные и местные субъекты мобилизованы только для выполнения ее указаний» [24, с. 111].

Сравнив исследования международников института и социальных историков, а также точки зрения, присутствующие в других публикациях отечественных исследователей, получаем следующий вывод. В поисках «движущих социальных сил» развития дальневосточных территорий в работах обнаруживается доминирующая роль бюрократии Центра. Следующая часть историографического анализа углубляет данный вывод.

Концепция трансформационного кризиса в публикациях ученых ИИАЭ

Среди современных отечественны исследователей, изучающих радикальнолиберальные реформы, в отличие от мнений 1990-х годов, когда речь шла о демократическом транзите и что «рынок отрегулирует все», сегодня доминирует теория так называемого «трансформационного кризиса» [25]. По своей сути это еще одно измерение социальных процессов в пореформенный период на Дальнем Востоке России [26]. Концепция трансформационного кризиса в России является сегодня одной из объяснительных моделей социальных процессов и изменений в обществе [27]. В российской [28; 29; 30; 31] и также зарубежной литературе [32] авторы задаются вопросом: что же произошло в России на рубеже веков в результате реформирования? Например, Дж. Стиглиц в книге «Глобализация: тревожные тенденции» по этому поводу писал: «Редко бывает такое несоответствие между ожиданиями и реальностью, как это случилось при переходе от коммунизма к 57

рыночной экономике. Предполагалось, что комбинация приватизации, либерализации и децентрализации быстро, в крайнем случае после короткой переходной рецессии, приведет к значительному подъему производства. Ожидалось, что преимущества этого перехода проявятся <...> по мере того, как будет заменяться старое неэффективное оборудование и возникнет новое поколение предпринимателей. Полная интеграция в глобальную экономику со всеми ее благами тоже наступит быстро, если не немедленно. Эти ожидания экономического роста не осуществились, и не только в России, но и в большинстве экономик, переходивших к рынку <...>. Россия быстро трансформировалась из промышленного гиганта – первой в мире страны, спутник которой вышел на околоземную орбиту, – в экспортера природных ресурсов, в особенности нефти и газа, которые составляют сегодня половину ее экспорта <...>. Странный характер российских реформ продемонстрировал, что <...> тот эрзац-капитализм, который возник в России, не обеспечивает стимулов к созданию богатства и экономического роста, скорее, он стимулирует обдирание активов. Вместо безукоризненно работающего рыночного механизма быстрые реформы привели к Дикому Востоку, где царит хаос» [33, с. 185].

Такие оценки в мировой литературе в большой степени совпадают с выводами, сделанными в публикациях сотрудников Отдела социально-политических исследований ИИАЭ ДВО РАН, который выполнил научную программу «Трансформация власти и общества на Дальнем Востоке в 90-е годы ХХ – начале ХХI в». Отдельные ее результаты являются основой для историографического обзора.

Традиционная для отечественной литературы проблематика формирования многоукладной экономики в сельской местности в трудах сотрудников Института нашла специфическое отражение в постановке двух аспектов. Первый касается анализа выживания сельского населения в период проведения аграрной реформы на Дальнем Востоке [34] в рамках теоретических подходов Дж. Скотта, практик, формирующих этику выживания.

Второй аспект, отличающий дальневосточную литературу, посвящен сравнительному анализу зарубежных оценок присутствия китайской рабочей силы в сельском хозяйстве региона в период проведения аграрной реформы. При наличии отдельных оценочных моментов (например, численного присутствия на отдельных территориях) выявляется некоторая схожесть взглядов историков института и зарубежных авторов. Например, прослеживается общая точка зрения на особенности в аграрной сфере приграничных территорий Дальнего Востока. В частности, здесь за годы реформ произошло существенное расширение и усложнение форм китайского присутствия – от экспорта рабочей силы до образования фермерских хозяйств, а затем и крупных агропредприятий [35]. Данные процессы имели противоречивые последствия для сельских районов российского приграничья в условиях экономической и демографической деградации последних.

Историки института активно исследовали проблему деиндустриализации в регионе в рамках двух концепций. Так в формате модернизационной парадигмы был сделан вывод о провале «модернизационного проекта» на Дальнем Востоке в начале 2000-х годов. Причем научные результаты были получены не только на основе статистических и иных данных, но и в ходе проведенных экспедиций и фиксирования путем фотографирования [36].

Специфика исследования процесса деиндустриализации заключалась в том, что объективные информационные ресурсы были дополнены субъективным восприятием эпохи перемен [37]. Второй подход обозначился в ходе обращения к концепции «ржавого пояса» при изучении особенностей процесса деиндустриализации территории Дальнего Востока [38]. Автор такого подхода Ю.Н. Ковалевская выдвинула экономические и социальные критерии этого процесса. К экономическим критериям, по ее мнению, относятся: потеря высоких базовых позиций (концентрации производства и населения выше средней). С этим можно согласиться, но что касается социальных, то в их характеристиках прослеживается, на наш взгляд, некая натяжка относительно явления геттоизации в регионе. «Социальные критерии ‟ржавого пояса”: это ‟убывающие города”, депопуляция региона (в США имеет специфическую форму white flight – ‟бегство белых”); рост безработицы, бедности, преступности, геттоизация городской среды (в США это касается преимущественно центра города – inner city – из-за бегства богатого населения в пригород)» [38, с. 61].

В региональной историографии по изучению социально-экономических вопросов вводится дефиниция «шоковых реформ» и понятие формирования и дискриминационных институтов, практик, изъятия ресурсов. Влияние западных теорий для критики реформ особенно заметно при анализе социальных процессов. Так, одной из первых, кто обратился к понятию экстрактивных институтов и практик, также была Ю.Н. Ковалевкая. Она, изучив концепцию А.М. Эткинда «Суперэкстрактивное государство»1, увидела в ней потенциальную возможность исследовать социальные результаты реформ как новый тип социального расслоения, появления слоя: «паразитической элиты» и так называемого «избыточного населения» [39]. В своей статье она подчеркивает: «Источником обогащения для нового господствующего класса являются не только приватизация государственной собственности, но и особая форма социального исключения и дискримина-ции»2. «Именно дальневосточники добывают значительную часть ‟от бога данных” ресурсов: рыбу, лес, уголь, нефть и газ, но их поселения, даже в самых богатых регионах (Сахалинская область), не демонстрируют признаков экономического процветания. Парадоксы российского неравенства доходят до того, что рыба, выловленная в Приморье, на месте дороже, чем в Москве; построить дом из леса, срубленного на Дальнем Востоке, дешевле в Белгородской области, чем в самом регионе; Сахалинская область не газифицирована и т.п.» [37].

Проблема отношения населения к власти в период радикальных реформ являлась для историков Института новой, однако и она получила свое осмысление сквозь призму отношения дальневосточников к результатам реформ, достигшего наивысшей своей формы в протестном движении. Безусловно, приори- тет в этом направлении принадлежит А.П. Коняхиной, которая представила результаты своих исследований в целой серии статей [40; 41]. Исследуя дальневосточный социум в парадигме «гражданского общества» и теории общего блага, автор доказывает, что миграция была не единственной формой реакции дальневосточного сообщества на результаты реформ, здесь также зарождалась и протестная форма активности, а тенденция социальной реакции «от человека недовольного к человеку действующему» хотя и медленно, но постепенно вызревала [42;43; 44].

Заключение.

Сравнение представленных выше научных результатов, полученных исследователями Института по двум актуальным проблемам современной истории Дальнего Востока и учеными других научных центров, позволяет утверждать следующее. Несмотря на теоретический и методологической плюрализм концепций в современной литературе применительно к итогам дальневосточной политики и рыночным реформам в дальневосточном регионе, обнаруживаются выводы, которые не только не противоречат друг другу, а даже вносят немного нового один относительно другого. Вывод о том, что проекты развития Дальнего Востока, несмотря на их стратегическую и организационную новизну, не имели социального эффекта для большинства дальневосточников, прослеживается во всех упомянутых научных публикациях.

В целом можно сказать, что в ИИАЭ ДВО РАН в последние годы сформировалось новое научное направление, главной чертой которого является социогу-манитарный анализ дальневосточной политики. Также для большинства ученых главным критерием оценки реализации реформ в регионе выступают социальные результаты реформирования. Хотя в трудах формально не обозначается концепция «общего блага», тем не менее она ярко прослеживается и в публикациях, посвященных новому повороту России на Восток, в частности при изучении отношений приграничных территорий с Китаем. Особенностью историографической современной ситуации является складывание солидарной точки зрения и по другому актуальному вопросу региональной истории: ставка реформаторов на предпринимательство как локомотив реализации новой стратегии развития дальневосточных территорий в конце 1990-х – первом десятилетии ХХI в. не оправдалась в силу того, что на территории преобладали компании-рантье. Создание новых институтов и структур развития территории выдвинуло на передний план другую движущую социальную группу – бюрократию.