Античная юридическая лексика и фразеология в современной российской науке

Уфа, Россия, ,

Использование в научных текстах иноязычных слов и выражений принято воспринимать как признак большей теоретической глубины исследования и научности изложения материала. Основания для такого восприятия дает античное (в основном латинское, чуть реже – греческое) происхождение многих юридических терминов и фразеологизмов, имеющих, как правило, общеизвестное значение, сформировавшееся в античную эпоху и сохранившееся в течение нескольких столетий практически без изменений. В современной литературе верно подмечено, что повседневный юридический язык как минимум континентально-европейских юристов «пропитан римскими корнями» [1, с. 4]. Сказанное характерно не только для континентальной Европы, второе название правовой семьи которой – романо-германская – прямо указывает на такую терминологическую связь. Латинское слово «вердикт» (vere dictum – правдиво сказано) как название немотивированного и самостоятельного решения коллегии присяжных прочно вошло в юридическую научную литературу, посвященную проблемам функционирования суда присяжных в странах двух самых крупных правовых семей.

Латинские слова и выражения в научных юридических, в том числе уголовно-процессуальных, текстах иногда пишутся на кириллице, иногда – на языке оригинала и, как правило, понимаются юристами без перевода в обоих вариантах. Это, например, выражения de jure и de facto [2, с. 211], которые могут быть написаны и как «де юре» и «де факто», и в любом другом сочетании русского и латинского вариантов и означать разницу между формально юридическим и принятым фактическим статусом или положением дел. При этом для международного права характерна несколько бóльшая строгость в определении юридического смысла того и другого.

Схожее отношение в юридической литературе сложилось к выражениям pro и contra (буквально – за и против), обозначающему объективность исследования юридически значимых обстоятельств, a priori (буквально – до предшествующего), означающему допустимость принять что-то как истинное или правильное до тех пор, пока это что-то не опровергнуто, и др.

В современной науке латинские слова приводятся на языке оригинала несравнимо чаще, чем греческие, ввиду технической ограниченности использования греческого алфавита. При этом правилом хорошего профессионального тона является дополнительное воспроизведение буквального значения слов и словосочетаний в случаях несовпадения их адаптированного перевода с переводом в других языках. Правила эти формировались постепенно и давно стали привычными для исследователей из разных стран.

Привычный латинский принцип non bis in idem, в буквальном переводе «не дважды за одно», звучит несколько не по-русски, но перевода на русский язык в профессиональном общении не требует. Именно поэтому полный вариант названного латинского правила – Nemo debet bis puniri pro uno delicto («Никто не должен наказываться дважды за одно правонарушение») – в современной юридической литературе встречается крайне редко.

Историческое развитие конкретных правовых систем диктует свои правила обращения с античной терминологией, равно как и со значением конкретных правовых принципов, выраженных в соответствующих терминах или фразеологизмах. Однако в любом случае обращение к античной лексике и фразеологии требует особой ответственности от авторов в части корректности их использования. Под корректностью здесь понимается и точность воспроизведения изначально заложенного в соответствующих терминах и фразеологизмах смысла, и правильность их написания и использования применительно к конкретным жизненным ситуациям.

Естественные и искусственные трансформации античной терминологии в современной гуманитарной науке

Идея настоящей статьи возникла еще в 2008 г. в связи с выступлением двух специалистов по юридической лексике на научно-практической конференции с говорящим названием «Город как явление социокультурной и экономико-правовой реальности», прошедшей в Санкт-Петербурге. Докладчики-филологи не без сарказма отметили, что слово «социум», употребляющееся в периодической печати с 1991 г., считается закрепленным в лексике современного русского языка наряду с «халявой», «рэкетом», «адидасами» и другими образчиками новояза. «Латинское прилагательное I-II склонений Socius в самом языке никогда не переходило в существительное среднего рода единственного числа с собирательным значением socium» [3, с. 61]. Такая терминологическая «новость» не могла не заинтересовать автора этих строк и заставила обратиться к лингвистическим источникам.

В самом полном и точном русско-латинском словаре И.Х. Дворецкого (1894–1979), издававшемся трижды: в 1949, 1976 гг. при жизни автора и в 1986 г. после его смерти, среди множества однокоренных слов, означающих тот или иной вариант объединения людей и их общения между собой, ничего похожего на существительное «социум» нет. Есть следующее: «Socia – подруга или спутница. Sociabilis – 1) общительный, дружелюбный; 2) близкий, тесный; 3) легко связывающийся, соединимый. Socialis – 1) товарищеский; 2) брачный; 3) союзнический. Socialitas – общество, ближайшее окружение. Societas – 1) общность, общение; 2) товарищество, объединение; 3) политический союз. Socius – 1) общий, совместный; 2) товарищ, спутник»1. Слова «социум» в этом словаре нет ни самого по себе, ни как производного от других указанных здесь слов, ни в приведенных автором примерах словоупотребления.

В кулуарах упомянутой научной конференции обсуждалось и еще одно широко распространенное в советской и российской науке слово – «политология». Выступающими было отмечено, что слова этого в греческом языке никогда не было, хотя оба его корня – «полис» (город, государство) и «логос» (слово, смысл, учение) – действительно имеют древнегреческое происхождение и в мировой науке, в политической и юридической практике используются в самых разных сочетаниях и контекстах не одно тысячелетие. «Политика», «полиция», «хронология», «идеология» и т. п. – эти привычные слова древнегреческо- го происхождения вошли во многие европейские языки в довольно схожем виде – Polis, Polizei, Politic и т. д., поскольку происходят они от двух древнегреческих производных слова «полис» – «политикé» и «полити́я», означающих разные варианты действий людей по управлению полисом.

Как и в случае со словом «социум», в котором к некоему подобию латинского корня русскоязычными авторами добавлена распространенная латинская частица -um, создавшая иллюзию латинского происхождения всего слова, в слове «политология» столь же искусственно соединены два греческих корня – «полис» (в русифицированном варианте) и «логос» (в оригинальном греческом), и соединены эти корни типичной русской соединительной гласной -о-.

Приспособление корней античных слов к реальным потребностям современных языков – европейских и славянских – явление закономерное и вовсе не негативное. Не вызывает возражений современное употребление отсутствующих в латыни слов с латинскими корнями и привычными русскими суффиксами: «социализация» как приспособление к общественному окружению и к условиям жизни в контакте с неопределенным кругом людей, «социализированный», то есть приспособленный к этим условиям, и т. п. Нормальным является употребление точных синонимов слов «асоциальный» и «антиобщественный», притом что первое слово латинского происхождения, а второе – комбинированное греческо-русское. В середине XIX в. в научный и политический обиход вошло слово «социология», а во второй половине ХХ в. в научной литературе разных стран появились специфические термины «социофобия» и «социопатия». Они образованы путем объединения латинского и греческого корней (фобос – страх, па-тос – болезнь, страдание). Значение их понятно, хотя о содержании обозначаемых этими словами понятий можно спорить. В приведенных случаях термины естественным образом вошли в международный научный (медицинский, психиатрический, психологический и педагогический) обиход, и их искусственное, синтетическое происхождение воспринималось нормально. Думается, что именно поэтому слова «политология», «политолог», «политологический» и т. п. не выглядят в современном российском научном обороте совсем уж чужеродными.

Слово «социум» – несколько иное дело. Ему искусственно придается видимость якобы латинского происхождения, и никаких специфических смысловых оттенков, кроме как «общество» или «социальная группа» (некое «сообщество»), это слово не имеет. В этих значениях слово «социум» попало и в современную уголовно-процессуальную литературу [4, с. 34], иногда в довольно неожиданном варианте – «человеческие социумы» [5, с. 9], как будто авторами допускается существование каких-то иных, не-человеческих, социумов.

Иногда, не отрицая искусственности происхождения самого термина, представители российской гуманитарной науки возводят на его основе сложные теоретические конструкции с целью придания слову «социум» некой особой понятийной значимости. Приведем цитату из социологической научной статьи с характерным названием «Социум как социальная реальность: категориальная версия»: «Понятие "социум" можно часто встретить в публикациях представителей почти всех общественных и гуманитарных наук, в основном – в России. В зарубежной социальной литературе оно практически не употребляется. Большинство российских авторов используют указанный термин как синоним общества или социальных групп и общностей» [6, с. 32–33]. В связи со сказанным возникают два главных соображения: 1) наверняка неслучайно слово, по внешним признакам явно не русскоязычного происхождения, употребляется только в русскоязычной литературе; авторские оговорки «в основном» и «практически» в цитируемом фрагменте использованы не слишком настойчиво, а примеров употребления слова «социум» в иностранной литературе не приведено вовсе; 2) сомнительной представляется необходимость употреблять искусственное слово псевдолатинского происхождения для обозначения того, что в русском языке без каких-либо смысловых потерь издавна называется словами «общество», или «сообщество», или «община», или «общность» (в значении «социальная группа» и в зависимости от контекста), или «социальная среда».

Корректность значения латинских юридических поговорок в современной научной литературе

Использование в профессиональном юридическом общении античных слов и выражений свидетельствует о глобальной исторической преемственности и интернациональности практической юриспруденции и юридической науки в целом, о принципиальной эволюционной общности развития конкретных правовых норм и институтов, что, конечно же, не исключает, а скорее даже подчеркивает национальную специфику правовых систем разных государств. Последнее не могло не отразиться и на лексической составляющей юриспруденции.

Мы уже упоминали слово «вердикт» латинского происхождения, которое исторически использовалось для обозначения конкретного юридического документа – решения коллегии присяжных заседателей, то есть непрофессиональных судей, сначала в средневековой Англии, затем в странах континентальной Европы, а с 1864 г. и в Российской империи [7, с. 75; 8, с. 42]. Слово «вердикт» (напомним: vere dictum означает «правдиво сказано», что указывает на признание решения истинным независимо от чьего-либо отношения к этому факту) настолько прочно закрепилось именно за решением коллегии непрофессиональных судей, что отдельные детали законодательного регулирования деятельности суда присяжных в разных странах уже не влияли на использование этого термина в специальной литературе для обозначения только названного юридического акта. К числу таких деталей можно отнести, например, отсутствие слова «вердикт» в российском Уставе уголовного судопроизводства 1864 г., в котором используется словосочетание «решение присяжных заседателей» (ст. 816–820 и др.). Участники процесса своими последующими процессуальными заявлениями не вправе были ставить под сомнение достоверность установленного этим решением. В ст. 818 Устава содержалось важное правило: «Если суд единогласно признает, что решением присяжных заседателей осужден невинный, то постановляет определение о передаче дела на рассмотрение нового состава присяжных, решение которых почитается уже, во всяком случае, окончательным». Эта норма дополнительно подчеркивала право коллегии присяжных оставаться при собственном мнении, правдивость которого не оспаривалась, даже если не принималось профессиональными судьями. В российской научной литературе времен действия Устава решение присяжных заседателей неизменно называлось вердиктом, и отсутствие этого термина в законе никого не смущало.

То же касается введения в современном суде присяжных в Испании их обязанности мотивировать свой вердикт [9, с. 91]: существо того, что «правдиво сказано», от убедительности мотивировки не зависит. Даже факт заседания французских ассизов в единой коллегии с профессиональными судьями, сочетающийся в современной Франции с обязанностью ассизов мотивировать свое решение по делу, не исключил возможности использования в науке слова «вердикт» и в отношении такого решения ассизов, с непременным подчеркиванием автономии и независимости народного элемента в правосудии [1, с. 91–92].

Однако при всем этом разнообразии слово «вердикт» в профессиональном юридическом общении с полным основанием корректно употреблять только в отношении решения непрофессиональных судей (как бы они ни назывались) по вопросу о виновности (невиновности) подсудимого [10, с. 8–9]. Появляющиеся в современных средствах массовой информации упоминания «вердиктов» профессиональных судей, прокуроров, экспертов или кого бы то ни было – свидетельства юридической некомпетентности либо лингвистической небрежности.

Не меньший интерес представляет анализ значения латинских юридических фразеологизмов, которые, с одной стороны, обладают значительной устойчивостью во времени, а с другой стороны, не могут не испытывать на себе ни общесоциальных, ни специальных юридических языковых трансформаций.

Так, например, известное латинское выражение Jus est ars boni et aequi на русский язык привычно переводится как «Право есть искусство добра и справедливости». Однако слова «справедливость» (justitia) в латинском варианте поговорки нет, а слово «aequi» означает «равный». Соответствующий корень широко используется в русскоязычной специальной и обыденной лексике: «экватор», «адекватный», «эквивалент» и др. Право, таким образом, – это искусство добра и равенства, но приведенный широко распространенный русский перевод звучит более ярко и потому не требует дополнительных пояснений о формальности юридического равенства прав и возможностей, а также о необходимости создания правовых компенсационных механизмов для обеспечения такого равенства на деле и т. д. Юрист видит справедливость именно в реальном обеспечении равенства всех людей перед законом и судом и считает это главным содержанием своей профессии.

Большинство латинских юридических поговорок имеют вид метафор, которые не всегда можно перевести на другой язык буквально, но при этом глубинный правовой и философский смысл их как минимум юристами, а как правило, и не юристами понимается практически одинаково.

На этой почве иногда случаются исторические курьезы. Так, например, известная поговорка Pereat mundus et fiat justitia («Пусть рухнет мир, но свершится правосудие») на самом деле появилась вовсе не в Древнем Риме, а была сформулирована по-латыни германским императором Священной Римской Империи Фердинандом I в XVI в., то есть в эпоху позднего Средневековья2. И хотя этой метафоре в литературе иногда придается иронический смысл – о приоритете в юриспруденции процедурной формы над человеческим содержанием разрешаемых споров, в целом этот девиз одного из средневековых европейских монархов призван показать особое значение правосудия как вида государственной деятельности в жизни любого государственно организованного общества на любом этапе его развития. Именно так эта поговорка понимается юристами и сегодня.

В очень содержательном, информативном и глубоком научном труде, посвященном анализу роли государства в уголовном судопроизводстве, приводится известная латинская поговорка Nemo judex in cauza sua с таким вариантом перевода на русский язык: «В соб- ственном деле судьи нет» [1, с. 307]. В таком же виде и с тем же переводом эта поговорка в форме прямой цитаты воспроизведена чуть позднее и в другом научном труде, без авторских комментариев относительно ее перевода и юридического значения [11, с. 144].

В контексте настоящего исследования обратим внимание на некоторую неточность приведенного авторами русского перевода. Если не знать устоявшегося веками значения этого известного юридического афоризма, то процитированный перевод звучит слишком уж загадочно: «собственным» для кого-то является любое дело, какой-то судья в этом любом деле наверняка есть. Юристам известно, что речь в поговорке идет о юридическом деле, участником которого является сам судья, а потому он не вправе рассматривать его. Только ведь этого значения процитированный выше перевод не передает. Слово nemo используется в юридических фразеологизмах довольно широко и всегда только в одном значении – «никто». Таких поговорок, касающихся разных юридических ситуаций, до наших дней дошло несколько десятков: Nemo dat quod non habet («Никто не дает того, чего не имеет»), Nemo de domo sua extrahi debet («Никто не должен изгоняться из собственного дома»), Nemo est heres viventis («Никто не наследник живущего») и т. д. [12, с. 168–169.] Латинское слово nemo именно в этом значении когда-то вошло и в обыденное общение как минимум нескольких поколений советских людей благодаря романам Жюля Верна о легендарном капитане Немо (капитане «Никто») и их многочисленным экранизациям. Можно было бы, конечно, и вовсе не обратить внимания на эту, казалось бы, сугубо лингвистическую мелочь, если бы она не искажала изначальный смысл самого латинского фразеологизма, обычно переводящегося на русский язык несколько иначе, чем цитировалось выше: «Никто не судья в собственном деле». Эта деталь имеет значение: в собственном деле самого судьи есть судья, но это непременно другой судья, а не он сам, поскольку в случае собственной заинтересованности в исходе этого дела судья подлежит отводу, и предпочтительно, чтобы он заявил самоотвод, уступив рассмотрение собственного дела другому судье. В противном случае, когда «нет судьи в собственном деле», создается небезопасная иллюзия, будто бы собственные юридические дела судей вообще выпадают из сферы правосудия, что совсем не так.

Корректность написания латинских слов в современной научной литературе

К обсуждению обозначенного в подзаголовке вопроса побудила опечатка в одном весьма обстоятельном и добротном научном труде. В той же рассмотренной выше латинской поговорке (Nemo judex in cauza sua) слово judex начиналось с буквы i [13, с. 74]. По правилам латинского языка оно должно было бы читаться как «иудекс». В том, что это именно случайная опечатка, досадное недоразумение, сомнений не возникает в связи с общим высоким академическим качеством авторского стиля изложения. Опечатка эта, помимо текста диссертации, была воспроизведена и в монографии, изданной на ее основе [14, с. 41].

Однако именно такое – ошибочное – написание известных и часто употребляемых в профессиональном обороте латинских слов jus, judex и всех известных производных от них (то есть с буквой i в начале) встречается на некоторых известных интернет-ресурсах3. Поисковые системы, отсылающие к этим ресурсам, одинаково реагируют на запросы как с правильным, так и с неправильным написанием этих латинских слов, без каких-либо реакций на любой из вариантов.

Разными интернет-источниками сегодня активно пользуются все современные авторы, в том числе и автор этих строк, что абсолютно естественно, продиктовано временем и способно в десятки раз расширить информационную базу исследований, а значит повысить их качество. Однако давно известно, что этот новый вид «источников знания» требует особой внимательности и ответственности обращающихся к ним исследователей. Вся полученная в глобальной сети информация нуждается в проверке на предмет достоверности и по содержанию, и по форме представления.

Заключение

Подводя итог, подчеркнем, что автор статьи далек от стремления оценивать качество чьих-то исследований, критиковать чей-то индивидуальный стиль письменной научной речи и уж тем более формулировать какие-то рекомендации на этот счет. Наука вообще и юридическая наука в частности предельно персонифицированы, и каждый автор сам отвечает и за содержание, и за форму изложения своих идей. Использование латинской и греческой юридической лексики и фразеологии редко является обязательным атрибутом научного юридического исследования. Как правило, они служат дополнительным его украшением, демонстрирующим исследовательскую глубину, общую эрудицию автора, а также общую историческую преемственность и интернациональность юридической науки. Обращение к античной лексике и фразеологии – это своего рода показатель индивидуального научного вкуса. Зачем и как использовать иноязычную лексику в своих текстах – личное дело каждого пишущего и понимающего при этом, что все написанное предназначено для публичного восприятия и обсуждения. Сказанное здесь тоже предложено для публичного обсуждения, и автор в полной мере осознает связанные с этим риски и для себя самого.

Завершить свои размышления считаем возможным обращением к русской литературной классике. А.П. Чехов в пьесе «Свадьба» устами невесты Дашеньки Жигаловой озвучил бесхитростную, но емкую и небезынтересную для нашего изложения характеристику: «Они хочут свою образованность показать и всегда говорят о непонятном» [15, с. 113]. Каждый вправе сам решать, относится ли к нему такая оценка, адресованная знаменитому чеховскому телеграфисту Ять. Здесь автор отдает дань памяти своему Учителю – профессору Семёну Абрамовичу Шейферу (1924–2017), поминавшему телеграфиста Ять, когда в изучаемых им научных текстах (включая тексты самого автора) встречались образцы вычурного словесного наукообразия. Сам С.А. Шейфер, 100-летний юбилей которого мы отмечали в минувшем 2024 г., писал просто, кратко и емко, руководствуясь им же сформулированным правилом: «Задача профессионала – сделать непонятное понятным, а не наоборот».