Апатия как жизненная стратегия городского населения на выборах второй половины 1920-х гг

Сложившийся в Советском государстве к середине 1920-х гг. однопартийный режим принципиальным образом изменил одну из важней- ших политических практик – выборы в органы власти. Избирательные кампании ярко отражают восприятие обществом советской власти в целом. Главным инструментом регулирования избирательного процесса были многочисленные выборные собрания. Протоколы собраний, а также документы политического контроля, статистические материалы и пр. — высокоинформативный источник для изучения советской политической повседневности.

Объектом нашего изучения стала апатия как жизненная стратегия населения. В психологической науке принято следующее определение жизненной стратегии: «принципиальная, реализуемая в различных жизненных условиях, обстоятельствах способность личности к соединению своей индивидуальности с условиями жизни, к ее воспроизводству и развитию». В узком смысле слова — это разработка определенного жизненного решения для преодоления жизненных противоречий [Абульханова- Славская 1991: 245]. Ядром выбранной стратегии являются ценностные реакции личности.

Нам ближе понимание жизненной стратегии как определенной поведенческой реакции человека на кризисные ситуации, впоследствии превращающейся в норму поведения. Французский социолог Ги Бажуа выявил 4 типа поведенческих реакций человека на кризисные ситуации: уход (эскапизм), протест, лояльность и апатия [Чуйкина 2000: 154-156].

Апатия стала одной из важных поведенческих реакций городского сообщества при проведении избирательных кампаний во второй половине 1920-х гг. В информационных документах этого времени апатию определяли как «пассивность <...> где главную роль играет нежелание брать на себя ответственность»1. Такая пассив -ность, с одной стороны, была даже выгодна большевикам, т.к. не создавала препятствий к внедрению новых, социалистических выборных практик и приводила к упрочению партийного влияния в городах, особенно на производстве. С другой стороны, всегда существовала опасность перехода населения от апатии к активным формам проте- ста, поэтому «пассивность» отмечалась в документах политического контроля в негативном ключе.

В первую очередь обращает на себя внимание форма апатии, которая проявляется в отсутствии избирателей на выборах. В политической науке эта форма получила название «абсентеизм» — уклонение избирателей от участия в голосовании на выборах [Миронов 2012: 11]. Абсентеизм второй половины 1920-х гг. имел ряд объективных и субъективных причин. Частой причиной апатии в форме абсентеизма являлась организация выборов по производственному принципу. Дело в том, что избирательные собрания (как отчетные, так и перевыборные) проводились по месту работы. Отдаленность мест проведения собраний влекла за собой отсутствие на них как семей избирателей (до 25—30%), так и самих работников, особенно если время проведения собрания не совпадало с рабочей сменой ² .

Центральная избирательная комиссия (ЦИК) СССР в качестве причин абсентеизма называла:

• —    отсутствие необходимого числа помещений с достаточной вместимостью, что влекло за собой «механическое снижение процента избирателей на выборах»;

• —    плохую организацию собраний (неявка докладчиков, обилие вопросов в повестке дня, отсутствие четкого расписания собраний, несвоевременное и нечеткое оповещение избирателей);

• —    назначение собраний на выходные и праздничные дни ³ .

Стоит отметить, что увеличение числа «лишенцев» (лиц, по различным, прежде всего политическим, причинам лишенных избирательных прав) в избирательной кампании 1926/27 гг. повлекло за собой снижение явки на перевыборные собрания1. По данным ОГПУ, во время избирательной кампании 1926/27 гг. число «лишенцев» выросло не менее чем в 1,5–2 раза по стране, включая массовые ошибки в лишении избирательных прав (в отношении городской и сельской интеллигенции, членов рабочих профсоюзов, рядовых и офицеров белого движения, призванных по мобилизации, резервного командирского состава Красной армии). На наш взгляд, такое положение дел было связано с общим ужесточением политического контроля в стране, отсутствием активной жизненной позиции, ощущением бесперспективности политической борьбы2.

Абсентеизм второй половины 1920-х гг. имел ярко выраженные гендерные различия. Число женщин – избираемых и избирателей – было намного меньше числа мужчин. Причины явления лежат преимущественно в бытовой (большая занятость женщин в домашнем хозяйстве) и материальной («зачем зря ходить на собрания, если жалования не получают и материальной помощи не дают») плоскости ³ .

Формой апатии становится и пассивное поведение на выборах, нередко отмечаемое в информационных сводках, эго-документах и в прессе. Так, собрания делегаток на Вышневолоцкой мануфактуре (Тверская губерния) прошли безмолвно4. Между тем, на предприятии были отмечены неоднократные «нарушения проведения избирательной кампании». Гротескные «выборы» прошли и на красильной фабрике мануфактуры. Старый фабком самоустранился от выборов, поэтому выборы проводили все, кому вздумается, вопреки правилам и инструкциям: «Составит кто-нибудь подписной лист и бегать по фабрике: “Товарищ, подпишитесь. Верные, дельные люди намечены. Жалеть не придется. Право слово…” И многие ставили, уж больно назойливо упрашивали. Прошли многие, кому там не место»5 (эти выборы были опротестованы).

Политическая пассивность была свойственна не только основной массе избирателей, но и коммунистам на производстве и в учреждениях. Заведующий информационным отделом ЦК ВКП(б) Богомолов подчеркивал: «…партийцы играют в молчанку, не дают отпора демагогии и антисоветским настроениям, поддакивают» ⁶ . Слабое участие и пассивность были свойственны и членам профсоюзов в различных регионах страны (Урал, Нижнее Поволжье, Сталинградская и Ленинградская губернии).

Пассивное поведение могло быть следствием страха. Например, на предприятиях в 1920-х гг. складывался так называемый «треугольник» (партийные комитеты – администрация – профсоюзы) [Ульянова 2013:]. Рабочие опасались проявлять излишнюю активность на любых открытых собраниях, в т.ч. и перевыборных, испытывая страх как перед администрацией, так и перед партийными комитетами, а также перед сотрудниками ОГПУ ⁷ .

Несмотря на бодрые рапорты Центральной избирательной комиссии СССР и местных ЦИК о постоянном увеличении качественного и количественного состава избирателей (с 48,9% явки в кампанию 1924/25 гг. до 59,2% в кампанию 1927 г.)8, секретные информационные сводки фиксируют сохра- нение высокого уровня абсентеизма и рост пассивности в ходе избирательных кампаний. Реакция власти на массовый абсентеизм была двойственной – от отмены результатов выборов и демократизации избирательной системы до использования административного ресурса [Саламатова 2013: 223].

Расширение проявлений апатии как жизненной стратегии мы относим ко второй половине 20-х гг., что связано с рядом причин. Во-первых, к середине 1920-х гг. в стране складывается однопартийная система и происходит ужесточение политического контроля, проникновение чекистов и их осведомителей в пространство предприятий, учреждений и др. Протестные проявления подлежат обязательной фиксации, большинству населения сложнее проявлять политическую активность. Население осознает опасность открытого выражения своего мнения.

Во-вторых, любое проявление недовольства могло быть зафиксировано навешиванием ярлыка «эсер», «оппозиционер», что влекло за собой разно- образные последствия вплоть до увольнения.

В-третьих, с 1925 г. официально вводится открытое голосование. Нередким случаем становится голосование «списком», что в силу указанных выше причин влечет за собой рост политической пассивности.

Далеко не всегда «пассивность», отмечаемая в документах, означала «апатию». На протяжении 1920-х гг. избирательные кампании постоянно пробуждали интерес граждан к государственной политике, и «пассивное отношение» нередко означало провал партийных списков на выборах (или, как минимум, провал некоторых кандидатур из списка).

И наконец, информация о повсеместных и частых нарушениях демократических советских избирательных норм не только снижала политическую активность рабочих, но и формировала в «низах» представление о Советах как о второстепенной по сравнению с партией детали политического механизма [Булюлина 2009: 190], что также влекло за собой рост проявлений апатии.