Атараксия в пирронизме

I

Атараксия (ἀταραξία), или состояние спокойствия, невозмутимости в учении античного пирронизма в том варианте, как его разрабатывал Секст Эмпирик, заявляется в качестве цели скептической деятельности (РН I 12, 25, 30). Секст излагает историю становления скептика следующим образом. Талантливые от природы люди сталкиваются с разногласием, неравенством (ἀνωµαλία) среди вещей и приходят в затруднение относительно того, каким из этих вещей отдать предпочтение, иными словами, что является истинным и что ложным. Это обстоятельство порождает беспокойство (ταραχή) и для разрешения беспокойства одаренные люди начинают исследование с целью разыскания истины и тем самым устранения беспокойства, вызванного противоречием среди вещей. В ходе данного поиска выясняется, что всякому положению возможно противопоставить равное ему по убедительности (состояние ἰσοσθένεια), что приводит к невозможности рационального разрешения разногласия среди таких положений и приводит к воздержа-

ΣΧΟΛΗ Vol. 12. 2 (2018)

нию от суждения (ἐποχή) (РН I 8, 10). За воздержанием от суждения неожиданно для исследующего следует невозмутимость (РН I 26–27).

Указанная история не является исчерпывающей и допускает различные интерпретации того, чем же именно является атараксия .¹ В своем исследовании, посвященном античному скептицизму и его влиянию на античный идеализм, немецкий философ Маркус Габриэль приходит к неутешительному выводу о противоречивости философии Секста Эмпирика, поскольку предлагает трактовку атараксии как тотального спокойствия, то есть квиетизма . Такое понимание атараксии входит в противоречие с другим ключевым аспектом пирронизма Секста – поиском истины (РН I 1–3,7), и в целом атараксия предстает в работе исследователя как недостижимое состояние. Тем самым, немецкий исследователь уравнивает атараксию с состоянием полной бездеятельности и определенным образом формулирует разновидность аргумента, близкую аргументу апраксии (бездеятельности). Согласно аргументу апраксии скептик не может жить в соответствии со своим учением, поскольку скепсис предполагает воздержание от суждения, тогда как всякое действие подразумевает принятие некоторого положения в качестве истинного, то есть мнения (Vogt 2010). В результате такого рассуждения последовательный скептик необходимо лишится жизни из-за своего учения, поскольку без мнений не сможет действовать. Однако, в нашем случае немецкий исследователь склоняется к положению, что атараксия недостижима постольку, поскольку не может быть согласованной с исследовательской деятельностью скептика; иными словами, атараксия , понимаемая как бездеятельность, недостижима на основании другой ключевой скептической деятельности – поиска истины. В частности, Габриэль заявляет: «вопрос о последовательности [скепсиса] заключается в том, удается ли скептику жить в согласии со скептической атараксией » (Gabriel 2009, 169). Трудность, по мысли Габриэля, лежащая в основе скептического проекта состоит не в проблеме апраксии , но скорее в том, «что скептик не находит душевного спокойствия, поскольку он непрерывно исполняет роль консервативного критика культуры, то есть пропагандирует очистительную программу реформ, которая должна освободить его сообщество от догматических тенденций. Поэтому он никогда не прекращает поиск истины , в чем видит свое отличие от академического скептика. Но это означает, что он никогда не сможет устранить исток беспокойства, от которого он обещает исцелить, но постоянно заново привносит его в жизнь. Поэтому

Д. К. Маслов / ΣΧΟΛΗ Vol. 12. 2 (2018) 563 скептический образ жизни непрочен, так как ему не удается развить последовательный квиетизм» (Gabriel 2009, 169–170).

Итак, М. Габриэль представляет атараксию как недостижимую цель скептика, поскольку она несовместима с поиском истины как деятельностью , и на этом основании он делает вывод о непоследовательности программы пирронизма. Основанием для утверждения о невозможности достижения атараксии оказывается согласно Габриэлю то, что скептик «никогда не прекращает поиск истины», вследствие чего он «никогда не сможет устранить исток беспокойства, от которого он обещает исцелить» (Gabriel 2009, 169– 170). Прояснению позиции Габриэля помогут следующие замечания. Во-первых, Габриэль понимает поиск (а также роль «консервативного критика культуры», который «пропагандирует программу очистительных реформ») как такую деятельность, которая вносит элемент беспокойства в жизнь скептика и тем самым делает достижение атараксии невозможным. Исходя из этого, можно предположить, что он считает сам поиск такой деятельностью, которая вносит беспокойство, то есть – источником беспокойства , на основании чего и делает свой вывод. Во-вторых, поскольку автор особо не оговаривает отличия указанных видов деятельности от иных, считая их порождающими беспокойство и нарушающими атараксию , можно предположить, что он понимает атараксию как тотальный и последовательный квиетизм , не допускающий никакой деятельности вообще. В таком случае всякая деятельность (в т. ч. поиск) будет порождать беспокойство и не позволять скептику обрести спокойствие души. Сам Габриэль по всей видимости принимает аргументы Секста против возражения апраксии . Тем не менее, Габриэль не проводит четкого отличия между поиском и прочей деятельностью. Поэтому, судя по словам Габриэля, в разряд допустимой для скептиков деятельности не может включаться только поиск, поскольку он порождает беспокойство. Тем самым, Габриэль выдвигает вариацию аргумента апраксии , который гласит, что скептик, будучи исследователем, не может достичь атараксии . В результате мы видим, что скептический проект признается непоследовательным, поскольку атараксия понимается как тотальный квиетизм.

Однако, мы полагаем, что интерпретация Габриэля не может быть принята, поскольку представление об атараксии как о состоянии тотального квиетизма неверно, и атараксия не не предполагает бездействие, но является состоянием спокойствия, вызванного отсутствием мнений о благе и зле.²

II

По верному замечанию Ф. Гргича, Секст весьма скупо описывал атараксию, что не позволяет нам с полной ясностью говорить о ней (Grgic 2006, 142; 2012, 664). Секст характеризует ее лишь однажды, при этом используя для иллюстрации стихи Тимона, ученика Пиррона. Говорится, что достигший атараксии будет жить «ровно, спокойно, блаженно, тихо, легко, беззаботно, мудрости сладкой слух не вверяя речам» ( M XI 1). ³ Кроме того, Секст говорит об атараксии как о «безмятежности» (ἀοχλησία) и «спокойствии души» (γαληνότης) (PH I 10).

Попробуем определить атараксию точнее с помощью обращения к словарным определениям. Греческое существительное ἀταραξία построено путем добавления alpha privativum к слову ταραχή, которое в свою очередь происходит от глагола ταράσσω. Согласно словарю LSJ (Liddel, Scott 1940) глагол ταράσσω имеет следующие значения (мы опустили некоторые из них, которые несут сугубо специальный смысл): I. Волновать (stir), беспокоить (trouble) (в физическом смысле); беспокоить ум (trouble the mind), возбуждать (agitate), волновать, тревожить (disturb) (особенно о чувстве страха); 2. Вызывать замешательство (cause confusion); 3. (о войске) а. создавать беспорядок (throw into disorder); б. расстраивать или опрокидывать (rout or upset). 4. (о политике) волновать; пребывать в состоянии беспорядка (in a state of disorder); II. (метафорич.) возбуждать (stir up). Словарь Вейсмана определяет этот глагол так: «потрясать, мутить, волновать, смущать, приводить в замешательство, пугать, устрашать, тревожить» (Вейсман 1991, 1227). От данного глагола происходит существительное ταραχή, которое в LSJ определяют так: 1. Беспорядок, физиологическое беспокойство или эмоциональный подъем (physiological disturbance or upheaval); 2. Беспокойство как состояние ума; 3. Беспорядок в армии или флоте; 4. политический беспорядок, смута». А Вейсман передает его как «смущение, замешательство, беспорядок, волнение, тревога, страх; волнение (политическое), раздор, распря, возмущение (Вейсман 1991, 1227).

Итак, мы видим родственные значения термина, которые указывают на смущение, беспорядок, беспокойство, как физического, так и душевного толка у конкретного индивида, а побочная (в нашем случае) линия указыва- ет на социально-политические феномены, такие как беспорядок и смута в государстве или в армии. В контексте настоящего исследования имеет значение, что данное слово среди прочего часто обозначает состояние страха и душевного смятения, беспокойства, взбудораженности, а также и телесных волнений, потрясений. Очевидно, что такие состояния имеют негативные коннотации, что предполагает наличие у страдающего от таких состояний желание избавления и обретение спокойствия. Соответственно, обратное всему этому состояние души (и тела) обозначается как ἀταραξία, то есть дословно: не-обеспокоенность, не-волнение, отсутствие смятения, невозмутимость. Вейсман дает поэтому такие значения как «невозмутимость», «спокойствие» (души), «бесстрашие» (Вейсман 1991, 214), а в LSJ говорится о «бесстрастности» (impassiveness) и «спокойствии» (calmness). Эта справочная информация предоставляет нам некоторое предварительное понимание того, что обычно лексически понималось под атараксией в греческом языке, однако этого недостаточно, когда речь заходит о состоянии атараксии как цели скептической жизни, то есть о ее специфическом философском и скептическом употреблении.

В раннем пирронизме под атараксией понималась душевная невозмутимость и спокойствие, проистекающие из воздержания от суждения (например, у Тимона), тогда как Энесидем приравнивал такое состояние к счастью (LS 1F = Eusebius 14.18.3–5). В свою очередь, Эпикур понимал под атараксией (в отношении к уму, душе) нечто вполне определенное – а именно, отсутствие страха, волнения и терзающих душу переживаний. Источником ταραχή он считает определенного рода ложные или пустые мнения, которые порождают огромный страх в душах людей. К таковым он причисляет страх перед гневом богов или страх смерти. Эпикур предлагает излечиться от этого страха посредством аргумента, иными словами он использует философские и научные аргументы с просветительской и терапевтической функцией для избавления людей от наиболее терзающих их страхов (DL X 81, 82). Такого рода терапия хорошо иллюстрируется примером из греческой истории: известен случай, когда Перикл успокоил своих сограждан, обуянных суеверным страхом, объяснив им природу солнечного затмения с помощью сведений, полученных им от Анаксагора.

Однако, встает вопрос о том, чем обосновано утверждение о связи эпикурейского понимания атараксии со скептическим? Мы полагаем, что связь и даже заимствование имели место. В общем и целом понятие атараксии было сходным у основных эллинистических школ, что позволяет предполагать о сходности их цели, находящейся в области этики: показать путь к счастливой, а значит и безмятежной жизни.4 Существенное отличие пирронизма от учения Эпикура состояло в указании причин ταραχή и, соответственно, способов достижения атараксии. Кроме того, имеются свидетельства о том, что стоики полагали атараксию высшим благом, которое состоит в том, чтобы «ничего не бояться и ничего не желать» (ФРС III 449). Тем самым ясно, Секст, находясь в пирронической традиции, определял свое понимание атараксии с помощью философского словаря своих предшественников, а также философов-соперников. Это обстоятельство рефлектирует скептическую диалектическую стратегию, согласно которой Секст выстраивает свое учение с помощью понятий догматиков и в оппозиции к их теориям.

Душевное спокойствие можно определять также обратным способом, рассмотрев источники беспокойства. Секст упоминает два источника беспокойства – разногласие в вещах и ценностные мнения, соответственно которым исследователи выделяют два вида атараксии (PH I 12, 26–27, см. Sva-varsson 2011). Беспокойство относительно разногласия в вещах является, в сущности, беспокойством относительно неведения истины и лжи, при котором любое положение непрочно и может оказаться как истинным, так и ложным. Именно с целью устранения такого беспокойства скептики начали исследование. С другой стороны, беспокойство относительно ценностей является, иными словами, беспокойством, порождаемым положением чего-либо как блага или как зла (см. также М XI 118–119, 140). Такое беспокойство происходит из напряженного стремления к тому, что считается благом, и избегания того, что считается злом. Секст с помощью истории про художника Апеллеса повествует о том, что воздержание от суждения было достигнуто случайно, когда всякая надежда на открытие истины и достижение атараксии пропала. Неожиданным следствием поиска истины оказалось воздержание от суждения, за которым не менее неожиданно последовала атараксия. В результате, Секст говорит об атараксии относительно мнения и умеренности относительно того, что скептики вынужденно претерпевают (ἐν τοῖς κατὰ δόξαν ἀταραξίαν καὶ ἐν τοῖς κατηναγκασµένοις µετριοπάθειαν, PH I 25, 30), поскольку он прекрасно понимает, что людям нельзя избежать всех страданий и телесных побуждений, например, боли при болезни, или мук голода (М XI 152–155). Вынужденные состояния (πάθος) могут быть обузданы только умеренностью. Таким образом, атараксия по вопросам мнения сходна с тем, что говорил Эпикур: обладая мнениями, люди подвергают себя беспокойству. Секст же идет далее, и считает источником беспокойства мнения о благе и зле, а также аномалию среди вещей; поэтому отсутствие мнений обеспечивает атараксию в вопросах о том, что подлежит мнению (PH I 12, 26–27). Из сказанного об атараксии ясно, что поиск истины не понимался Секстом как источник беспокойства, и, следовательно, не может помешать достижению скептической цели. По меньшей мере, для приравнивания поиска источнику беспокойства требуется специальный аргумент, который Габриэль не предоставил, ограничившись простой констатацией. Более того, следуя Сексту нужно заключить, что поиск являлся условием, средством достижения атараксии – поскольку воздержание от суждения, приведшее к ататарксии, было результатом поиска.

Итак, из приведенных рассуждений можно сделать следующий вывод: ταραχή определялось как некоторое беспокойство, тревога и волнение души, прежде всего вызванное страхом или боязнью, а также как телесное беспокойство. Соответственно, ἀταραξία как обратное указанным состояние подразумевает свободу от волнений, страхов и терзающих душу переживаний, и тем самым спокойствие и безмятежность. Учитывая философский контекст употребления термина атараксия , мы видим, что в пирронизме он относился в первую очередь к душевной сфере, и подразумевал отсутствие мнений о благе и зле. Мнения вызывали волнение, тревогу и страх, которые терзали и мучили душу, порождая напряженное стремление или уклонение от вещей, которые считали благом или злом. Скептики также в отношении атараксии говорили еще и об умеренности в том, что скептики вынужденно испытывают ( РН I 29–30). Соответственно, такое состояние приравнивалось Секстом к наивысшему возможному счастью для людей.⁵

Итак, проведенный нами анализ достаточен для указания на неадекватность представления Габриэля об атараксии как тотальном квиетизме, который предполагал бездеятельность, поскольку Секст нигде не оставлял высказываний, дающих повод понимать атараксию как квиетизм. Как мы видели, скептик искал отсутствие душевного волнения и тревог, при этом он мог быть деятельным и жить в согласии с обычаями его сообщества (РН I 21–24). Поскольку атараксия принципиально совместима с деятельностью, она может быть совместима и с поиском как одной из разновидностей действия.