Библейские образы и мотивы в ранних пьесах Т.Уайлдера

Уже в своих первых опубликованных произведениях американский писатель Торнтон Уайлдер (1897 – 1975) заявил о себе как об авторе, тяготеющем к религиозно-философским размышлениям и обобщениям. Религия играла немаловажную роль в семье Уайлдера, и это не могло не наложить отпечаток на весь характер его творчества. Влияние христианских идей и образов особенно заметно в ранних произведениях писателя, среди которых особое место занимает сборник одноактных пьес «Ангел, смутивший покой вод» (1928). В сборник вошли миниатюры, создававшиеся Уайлдером на протяжении нескольких лет под влиянием, как он сам признается в предисловии, чтения разных авторов и размышлений о глубинных основах бытия. «Практически все пьесы в этом сборнике носят религиозный характер, – пишет Уайлдер, – но религиозность их несколько затушевана: своеобразная уступка верующего человека сугубо светскому духу современности» [Angel 1928: IX]. Уайлдер ставит перед собой грандиозную задачу возродить «дух, который мог бы быть сопоставим с возвышенностью великих религиозных тем, не впадая при этом в отталкивающую риторику» [ibid.]. Признавая, что современная эпоха не благоприятствует подобным задачам, писатель все же надеется сделать христианские образы и идеи доступными, приблизить их к пониманию человека XX столетия, его реальной жизни и потребностям, при этом отказавшись от идей, не оправдывающих себя с точки зрения христианской этики. «Каждый американец ощущает себя потенциальным творцом собственной религии», – скажет он позже в одной из своих Гарвардских лекций [Amer. characteristics 1979: 38]. Всем своим литературным творчеством на протяжении жизни Уайлдер создает собственную религию, базирующуюся на христианских идеях, но с годами все дальше отходящую от непосредственного следования букве христианской догмы. Так, уже в ранних пьесах нельзя не заметить намечающегося расхождения его взглядов с традицией, что позволяет исследователю понять суть дальнейших исканий писателя.

По мнению Уайлдера, лишь немногие люди готовы признать себя убежденными атеистами. Значительная же часть склоняется к вере, но проблема заключается в том, что многие сами не знают, во что верят. В их головах происходит невольное смешение самых разных, казалось бы несовместимых,

представлений. Наглядный пример тому дает пьеса «Прозерпина и дьявол». Уже в ее заглавии намечается явное противоречие: древнегреческой богине вместо Аида противостоит христианский дьявол. По мере развития действия путаница только усиливается, приводя к знаковой потасовке в финале, где окончательно перемешиваются и куклы в театре, и все религиозно-нравственные установки кукловодов. Первобытное языческое начало в человеке, дикое и мощное, прорывается наружу сквозь поверхностные напластования «цивилизованного» христианского воспитания в пьесе «Ангел на корабле». Христианский священник – персонаж пьесы «Брат Огонь» – интуитивно сбивается на обожествление природных стихий, то есть зримых физических явлений, вместо духовной идеи, объединяющей мир. Человек постоянно слышит разговоры о душе, как Русалка в пьесе «Левиафан», но не понимает, что такое душа и зачем она ему. «Что-то, что будет жить после смерти тела» занимает Русалку своей необычностью, но, не имея возможности получить желаемое, она с легкостью отказывается от этого странного и непонятного «предмета». Человек постоянно слышит разговоры о любви, но не понимает ее сущности. Для него любовь может быть разной, как в пьесе «Послание и Йоханна»: приятное легкомысленное развлечение, как любовь ювелира к своей подружке, или тяжеловесная, респектабельная «любовь» великана-немца к леди Йоханне; но все это не имеет ничего общего с идеей божественной Любви, которой должно быть пронизано все человеческое существование. Человек слышит о смерти, но не понимает ее истинного смысла и значения, как герой пьесы «Чайльд Роланд к темной башне пришел».

Как указывает сам Уайлдер, смысловой и идейный центр сборника приходится на последние пьесы. Здесь автор имеет возможность наиболее полно продемонстрировать свои нравственно-философские воззрения и понимание роли веры и религии в человеческой жизни. Он использует преимущественно библейские образы и ситуации, однако лишает их традиционной монументальности. Обстановка пьес – подчеркнуто бытовая, как бы ставящая героев в одну плоскость с читателем, уничтожающая всякую возвышенность: в день Апокалипсиса души поднимаются на суд со дна морского «как пузырьки в оставленном на столе стакане» («И море отдаст мертвецов своих»); Иисус Христос на небесах в задумчивости стоит у окна в просторном доме своего отца («А звали раба Малх»); Иосиф и Мария, спасающиеся от царя Ирода, изображаются как обычные беженцы («Бегство в Египет»). При этом основной смысл пьес заключается в обращении к действительно важным, основополагающим вопросам веры. Вера противопоставляется разумному началу в человеке. Так в пьесе «Бегство в Египет» образцом логики и ума выступает осел, везущий Марию и постоянно комментирующий происходящее с точки зрения здравого смысла. Но вера не объясняется разумом; мир продолжает существовать именно в силу существования «неразумных» идей: веры, надежды, любви. «Неразумность Божья мудрее лю- дей», – говорится в Писании [1 Кор. 1:25]. И эту истину начинает смутно прозревать даже осел в финале пьесы.

Разумных оснований для надежды у человека, казалось бы, нет: в конце концов, неминуемо наступает смерть. Размышлениям о смысле смерти посвящена пьеса «Моцарт и служитель в сером», предвосхищающая появление годы спустя таких знаменитых пьес Уайлдера, как «Наш городок» и «Алкестиада». Миллионы проживших жизнь и умерших, так и не постигнув ее смысла, в отчаянии обращаются к живым с просьбой своей жизнью и верой доказать им и за них, что смысл все-таки существует, и смысл этот – Любовь. При этом Уайлдер настойчиво проводит мысль о необходимости обретения и сохранения любви здесь и сейчас, на земле, поскольку за гробом вряд ли удастся что-то изменить или восполнить. В этом отношении несомненно заметна полемика Уайлдера с традиционными христианскими воззрениями относительно возможности воссоединения любящих после смерти. Так, в пьесе «И море отдаст мертвецов своих» отчетливо звучит мысль об утрате человеком самоидентификации после смерти. С наступлением Судного дня души растворяются «в сиянии всеобщности», и вот уже «ничего не остается во вселенной кроме огромного немигающего ока, замышляющего новое творение» [Angel 1928: 71].

В нетрадиционном ключе изображаются автором и известные библейские персонажи, например Иуда. В пьесе «Видел ли ты раба моего Иова?» ветхозаветная ситуация спора Бога и Сатаны о душе Иова перекладывается на иной сюжет: теперь Сатана спорит с Христом, и речь идет об Иуде. Согласно мнению Уайлдера и вопреки традиционной точке зрения, Иуда не проклят. Смысл человеческой жизни заключается в том, что она дает возможность исправлять однажды совершенное. (Эту же мысль годы спустя писатель вложит в уста Джона Эшли – главного героя романа «День восьмой»: «С благоговейным – и благодарным – чувством он думал об удивительной возможности, которую нам дает жизнь, – платить старые долги, искупать старые ошибки, допущенные по слепоте, по глупости» [День восьмой 1983: 458]). Выброшенные Иудой тридцать серебряников приобретают гигантские очертания на фоне неба и звезд и вечно летят в пространстве как напоминание о возможности искупления любой, даже самой тяжкой вины, если оно совершается в результате искреннего раскаяния.

Центральным образом сборника оказывается образ Христа, но и он решен нетрадиционно. Иисус у Уайлдера лишен божественных черт, он не всемогущ и предстает перед читателем скорее как обыкновенный человек. По его собственному признанию в пьесе «А звали раба Малх», его поведение «смешно» (ridiculous) с точки зрения разума: «смешно, поскольку я наивно полагал, что после смерти смогу принести пользу людям» [Angel 1928: 77]. Он «обманщик» поневоле: он хотел помочь людям, заставив их открыть в себе лучшие качества собственной души, а они вместо этого уверовали в него как в идола и теперь поклоняются ему, хотя он давно умер, как любой земной человек, и больше ничего не может для них сделать. Единственное, что ему теперь остается – это в отчаянной надежде на будущее, когда человек все-таки откроет для себя истинный смысл веры, оставаться «смешным», терпеть, верить. И Малх, которому Христос пытается объяснить это, понимает его, сострадает ему и соглашается разделить с ним его участь: остаться «смешным» вместе с ним. Малх, пришедший ранее с твердым намерением добиться пересмотра «нелепого» эпизода из Евангелия с его участием, после этой беседы становится мудрее, открывает для себя высокий смысл страдания, терпения, веры, надежды, стремления помочь ближнему, а также непреложную значимость любого мелкого события, детали во всеобщем гобелене мировой истории. (Последняя мысль непосредственно предвосхищает философские рассуждения Уайлдера в его итоговых романах – «День восьмой» и «Теофил Норт»).

Кульминационное значение имеет последняя пьеса, давшая название всему сборнику – «Ангел, смутивший покой вод». Здесь снова в центре оказывается традиционная христианская идея страдания как неотъемлемой части человеческого бытия, и конечного блага, которое оно приносит. «На службе у Любви могут состоять только раненые солдаты», – говорится в пьесе [Angel 1928: 106]. Снова возникает противопоставление обывателя (Invalid) и человека веры (Newcome). Первый видит только поверхностную суть явлений, он эгоистичен, груб, неблагодарен, хотя при этом вовсе не является злодеем. Он просто зауряден, таков, как все. Он считает себя человеком верующим, но верит лишь в чудеса – то есть внешнее, зримое. При этом он смутно догадывается, что его вера несовершенна, но просит оставить ее ему и остальным, подобным ему, поскольку это единственное, что у них есть. В конце концов, он получает ожидаемое физическое исцеление, оставаясь уродом в нравственном смысле. «Каждому будет по вере его» [Мф. 9:29]. Теперь, когда он получил то, что хотел, он искренне желает Вновь прибывшему стать следующим, кого исцелит Ангел; то есть по природе своей он не безнадежно жестокосерден, он способен желать блага ближнему – но только после себя; в этом суть обывательской морали. Но высший смысл, с христианской точки зрения, заключается в полном отказе от себя ради других, в служении высокой идее вплоть до забвения себя и своих интересов, в великой Любви к ближнему и великом страдании как залоге духовного самосовершенствования – ради права называться человеком в подлинном смысле слова. Именно таков в пьесе Вновь прибывший, именно эти истины открывает он в беседе с Ангелом. Кто этот Вновь прибывший? Священник, как следует из содержания пьесы? Просто Человек (каждый, пришедший в этот мир – Newcome)? Христос (сходный эпизод содержится в евангелии от Иоанна 5:1–9)? Последнее предположение, по всей видимости, недалеко от истины, и это еще раз подчеркивает сугубо человеческую природу Христа в трактовке Уайлдера.

Таким образом, уже в ранних пьесах Т.Уайлдер наглядно демонстрирует свои духовно- нравственные убеждения, а также закладывает основы тех философских и идейный поисков, которые будут определять все его дальнейшее творчество.