Бюджетный профицит в современной России как индикатор непрофессионализма финансовых властей

На рубеже ХХ—ХХI вв. в России после десятилетия острых финансовых неурядиц стали обозначаться некоторые признаки наступления фискальной консолидации, под которой понимается сокращение дефицита бюджета вплоть до достижения его профицитного состояния. В результате наращивания доходов в бюджетной системе начиная с 1999 года достаточно неожиданно проявился излишек. Этот тип бюджетного неравновесия сохранялся на протяжении 9 лет, достигнув пика в 2005 и 2006 гг., когда он составлял 8,1 и 8,4 % ВВП соответственно [1, с. 31—32]. И сразу же после преодоления последствий глобального финансово-экономического кризиса 2008—2009 гг. он вновь четко обозначился в отечественной финансовой системе.

«Рождение» столь масштабного бюджетного профицита явилось следствием целого комплекса взаимосвязанных обстоятельств:

— в эти годы происходил восстановительный — после широкомасштабного трансформационного спада 1990—1998 гг., сократившего российский ВВП примерно на 45 %, — рост национальной экономики, который сопровождался расширением налогооблагаемой базы и некоторым ослаблением остроты социальных проблем

(перерастающих в конечном счете в финансовые), например, связанных с выплатой пособий безработным или субсидий бедствующим предприятиям;

• —    случилось беспрецедентное повышение цен на традиционные составляющие российского экспорта и наращивание отчислений от доходов экспортеров топливно-энергетического комплекса в федеральный бюджет. Подобно другим нефтедобывающим странам (например, Норвегии и Кувейту, в которых в 2005 году бюджетный профицит превысил отметку в 15—20 % ВВП) Российская Федерация тоже достигла немалых успехов в фискальной сфере за счет налогообложения «нефтянки». Известно, что углеводородное сырье обеспечивало в середине первого десятилетия ХХ века 37 % доходов федерального бюджета. Повышение цены сырой нефти марки Urals на 1 доллар за баррель увеличивало его доходы на 0,35 % ВВП и доходы консолидированного бюджета на 0,45 % ВВП [2, с. 32]. По оценке экспертов МВФ, после 1999 года 80 % прироста бюджетных доходов обеспечивала непосредственно (прежде всего через восстановленные после отмены их в 1996 году экспортные пошлины на нефть и нефтепродук-

  ты, платежи за пользование недрами и акцизы на природный газ) или косвенным путем (например, через поступления в виде налога на доходы, последовательно «растекающиеся» от нефтедолларов по всей стране) именно нефтегазовая отрасль нашего государства, основательно севшего на «сырьевую иглу». Причем степень зависимости бюджета от мировых цен на нефть и газ за последние годы выросла пятикратно. Таможенные платежи в федеральный бюджет Российской Федерации достигли в 2004 году невиданной ранее отметки в 2,1 трлн руб., составив не менее половины его доходов и вплотную приблизившись к 10 % ВВП [3, с. 23];

• —    после рекордной демонетизации российской экономики в 1990-е годы (когда соотношение денежной массы, находящейся в обращении, и ВВП достигало отметки в 10—12 %, ввергнув страну в средневековую ситуацию натурального, бартерного обмена) обозначилась тенденция к постепенному разрешению кризиса неплатежей путем неуклонного повышения денежного предложения. Это приводило к последовательному нарастанию денежной составляющей налоговых платежей предприятий в бюджеты всех уровней (в том числе в части выплат накопившихся у них налоговых недоимок);

• —    в стране была проведена так называемая монетизация льгот (т. е. их компенсация денежными выплатами). Будучи по своей сути вполне целесообразной, такая социальная реформа была призвана — за счет отсечения от федерального бюджета части льготников [4], появившихся в пылу политических битв в Государственной думе в 1990-е годы, — восстановить принципиальное соответствие между финансовыми возможностями Российского государства и его расходами даже в случае возвращения мировых цен на нефть к относительно невысокому «справедливому» уровню. Неизбежность подобного реформирования социальной сферы обусловлена тем, что если бы Российское государство и попыталось в будущем сохранить серьезно завышенный уровень расходов, то помимо дальнейшего подрыва доверия населения оно наверняка получило бы еще большее сжатие налоговых поступлений в бюджеты всех уровней. Изначально расшатывая платежную дисциплину в стране, фискальные власти показали бы тем самым пример и налогоплательщикам, переводя финансовые нарушения в разряд привычных стереотипов их поведения. Монетизация льгот, кроме того, позволяет нарастить спрос на потребительские товары и услуги со стороны той части наших сограждан, которая

обладает близкой к нулю предельной склонностью к сбережению, и тем самым усилить мультипликативный эффект. С другой стороны, проведенное Правительством РФ под лозунгами борьбы за ликвидацию зачастую лишь декларируемых, а на деле хронически недофинансируемых льготных благ, искоренения многочисленных фактов нецелевого использования выделяемых на эти цели бюджетных средств, данное направление социальной политики фактически явилось значимым способом экономии на текущих расходах федерального бюджета, поскольку примерно половина льготников (11,8 млн человек из общей их численности в 25,4 млн) оказалась «сброшенной» с него на региональный уровень бюджетной системы. Между тем крайне сомнительными выглядят возможности региональных властей в финансировании «спущенных» им федеральным центром обязательств по трансформации прежних льгот в масштабные (по меркам региональных бюджетов) денежные выплаты. Немалая часть бюджетов субъектов Российской Федерации являются и без того остродефицитными, поэтому данная кампания фактически означала всего лишь «размен» одного дефицита — федерального бюджета — на другой, ничуть не менее значимый для финансовой системы России, — совокупности бюджетов региональных (в этом плане монетизация льгот вполне может стать красивой формой их фактической отмены). Реформирование льгот в том варианте, который обретает контуры в нашей стране, являет собой очередной этап реализуемой в ней либеральной концепции последовательного освобождения Российского государства от бремени расходов социальной направленности. Кроме того, угроза дальнейшей бюджетной несбалансированности на данном уровне еще более возрастает не только в связи с регулярным всплеском протестных настроений со стороны утратившего немалую часть привычных льгот населения, но и по причине стремления немалого числа граждан, ранее не пользовавшихся натуральными льготами (например, транспортными в сельской местности), вернуться в число получателей трансфертов, которые наконец-то обрели для них несравненно более привлекательную денежную форму. Таким образом, решение о компенсации льгот по оплате лекарств, санаторно-курортного лечения, жилищно-коммунальных услуг, городского (пригородного) транспорта денежными выплатами является серьезной угрозой для государственного бюджета в долгосрочной перспективе либо по причине роста правительственных расходов в случае неукоснительного соблюдения заявленных принципов, либо же в связи с неизбежным сокращением потребительских расходов (а значит, и поступлений в бюджет от косвенных налогов) тех малообеспеченных россиян, для которых данная социальная реформа обернулась фактической отменой ранее существовавших натуральных льгот;

• —    с начала ХХI века в нашей стране сформировалась финансовая традиция утверждения нереальных бюджетов, доходная часть которых регулярно занижается (прежде всего путем недооценки темпов инфляции или уровня мировых цен на нефть). В результате финансовые власти обретали немалые дополнительные возможности расходовать свои сверхплановые доходы без какого бы то ни было контроля со стороны Государственной Думы. Так, неожиданный профицит консолидированного бюджета в 2011 году (вместо запланированного серьезного дефицита) в объеме свыше 800 млрд руб. явился очередным следствием опоры последнего на крайне консервативный прогноз динамики нефтяных цен, что позволило фискальным властям существенно пополнить свои фонды финансовых резервов хотя бы и ценой налогового изъятия нескольких триллионов рублей у российских домохозяйств и фирм, которым эти средства были бы явно не лишними в посткризисный период для наращивания ранее сжавшегося потребительского и инвестиционного спроса. Более того, в годы последнего кризиса резкое сокращение размеров Резервного фонда РФ подвигло российские финансовые власти к решению о включении в механизм реализации проводимой ими бюджетно-налоговой политики положения о прогнозировании доходов и расходов федерального бюджета, исходя из заметно отличающихся мировых цен на нефть: доходной части — скажем, на уровне 75 дол./бар., а расходов — 70 дол./бар. Столь «консервативное» бюджетное прогнозирование позволило им зарезервировать в неофициальном «третьем суверенном фонде» (наряду с Резервным и Фондом национального благосостояния) в преддверии грядущих президентских и парламентских выборов около 270 млрд руб., которые, не будучи расписанными по действующим программам государственных расходов, конечно же, пригодились для решения политико-экономических задач, связанных с сохранением властных полномочий.

В то же время вряд ли оправданно связывать достижение фактической сбалансированности российского бюджета с осуществлением начавшейся в 2001 году налоговой реформы, которая, как полагают многие представители власти, уже привела к стремительному наращиванию поступлений в государственную казну. Ориентируясь на общеизвестную кривую Лаффера и не осознавая ее факт принципиальной неприменимости к современной российской экономике (в которой следует всемерно стимулировать вовсе не сбережения, а, напротив, потребление домохозяйств, значит, нужно сокращать подоходный налог не с богатой части россиян, а, наоборот, с их наименее обеспеченной части), налоговые реформаторы наивно полагали, что сокращение налоговых ставок быстро обернется наращиванием налоговых поступлений в государственный бюджет из-за сжатия теневой экономики, возвращения в страну убежавших из нее ранее капиталов, всплеска трудовой и инвестиционной активности и т. п. На самом же деле статистика фиксировала немалые потери бюджетной системы (при расчетах в сопоставимых ценах) в части поступлений налога на прибыль, страховых взносов и др. Так, дотационными стали после проведенной налоговой реформы все государственные внебюджетные фонды — пенсионный (дефицит которого подбирается ныне к астрономической цифре в 2 трлн руб.), социального страхования, федеральный и территориальные фонды обязательного медицинского страхования. Заметный же рост поступлений по налогу на личные доходы в гораздо большей степени объясняется не снижением соответствующих ставок, а самим по себе экономическим ростом страны в сочетании с резким сокращением перечня налоговых льгот (например, отменой их для военнослужащих) и утяжелением на 8 % налогообложения низкодоходных слоев населения. Серьезно сократились и налоговые льготы для корпоративных доходов. Так, отмена инвестиционной льготы в связи с принятием Налогового кодекса явилась ведущей причиной резкого, хотя и временного, замедления инвестиционного подъема нашей страны в 2002 году (так называемой «инвестиционной паузы») со 107,2 % в 2001 г. до 101,8 % в 2002 г.

Значительная доля профицита федерального бюджета России в последние предкризисные годы аккумулировалась в Стабилизационном (Резервном) фонде Российской Федерации. При этом наиболее значимым индикатором качественных перемен в финансовом состоянии нашей страны на этом этапе являлось соотношение с ВВП трех слагаемых: накопленных золотовалютных резервов, размера Стабилизационного фонда Российской Федерации и текущего размера бюджетного профицита, которое превыси- ло в 2006 году отметку в 40 %. Данное обстоятельство признавалось властями более чем надежной гарантией от всех мыслимых и немыслимых дефолтов. В связи с этим эксперты Всемирного банка склонны были признавать проводимую российским государством политику бюджетного профицита разумной, рассматривая данное проявление макроэкономической стабильности в качестве основополагающей предпосылки устойчивого восстановления ВВП.

Между тем бюджетную несбалансированность со знаком плюс, достигнутую в стране, едва ли следовало оценивать однозначно позитивно, поскольку российская экономика была приведена к ней явно преждевременно, до возвращения на уровень полной занятости производственных ресурсов, когда циклический бюджетный дефицит естественным образом становился бы равным нулю (хотя и мог сохраняться дефицит структурный). Бездефицитность бюджета отнюдь не тождественна здоровью экономической системы, а его профицит является признаком стабилизации не всякой экономики, а только той, бюджет которой формируется от расходов. В этом случае после осуществления выплат по всем социально значимым расходным статьям в государственной казне тем не менее остаются неиспользованные доходы, которые становятся неким финансовым резервом для правительственных выплат в другие, гораздо менее благоприятные периоды общественного развития. Но если национальная экономика далека от состояния полной занятости и ее бюджет формируется от доходов, то появление бюджетного излишка свидетельствует скорее об экономности правительства, нежели о неактуальности дополнительных финансовых трат. Высокий уровень бюджетного профицита в этих условиях является скорее индикатором низкого уровня экономического развития страны, чем высокого качества проводимой ее правительством бюджетной политики, косвенно сигнализируя о запредельной степени зависимости национальной экономики от динамики цен на поставляемое ею на мировые рынки сырье.

Факт наличия в России на протяжении большинства прошедших лет ХХI века бюджетного излишка едва ли оправданно расценивать как доказательство эффективной деятельности, высокой степени профессионализма финансовых властей. Это более свидетельствует об их неготовности направить имеющиеся доходы федерального бюджета на развитие отечественной экономики (например, на искоренение накопленных отраслевых и региональных диспропор- ций) и на обеспечение расширенного воспроизводства человеческого капитала. Присваивая себе право отвлекать немалую долю налоговых поступлений в казну на формирование фонда финансовых резервов, настойчиво изымая их из хозяйственного оборота, власти тем самым серьезно сокращают совокупный спрос, столь нужный стране в период ее посткризисного развития. Оборотной стороной рождения такого «недоношенного» бездефицитного бюджета (который обычно делает воспроизводство неравновесия в финансовой сфере вопросом самого ближайшего будущего) в нашей стране является недофинансирование сферы материального производства и социально-культурной сферы. Бюджетный профицит 2005 года, составлявший 7,5 % ВВП, в 3 раза превосходил фактические расходы государства на культуру и социальную сферу и в 1,5 раза — затраты на оборону, национальную безопасность и правоохранительную деятельность [5, с. 4].

Убедительным доказательством несовершенства российской финансовой системы выступало в предкризисный период острое несоответствие между впечатляющими финансовыми результатами и явно неубедительной производственной динамикой. Невысокая скорость расширения промышленности, сельского хозяйства, строительства, явно недостаточные качественные показатели развития сфер здравоохранения, образования и культуры даже в обстановке беспрецедентно благоприятной ценовой конъюнктуры на мировых рынках топлива и сырья свидетельствовали о том, что сложившееся в нашей стране в конце ХХ — начале ХХI вв. антагонистическое противоречие между реальным и финансовым секторами продолжало неуклонно обостряться, не получая адекватных форм своего своевременного разрешения. С. Глазьев отмечает, что «профицит российского федерального бюджета равен объему недофинансирования расходов на социально-экономическое развитие по сравнению со среднемировым уровнем» [6, с. 8].

Асоциальный характер бюджетной политики Российского государства доказывался суммированием всех отраженных, например, в консолидированном бюджете 2007 года прямых ассигнований на социальные нужды, которые выражаются суммой в 3764 млрд руб. Вместе с тем если прибавить к ней величину межбюджетных трансфертов в 1 трлн руб., которые используются обычно на реализацию тех или иных социальных программ в регионах и поддержание в них жизненно важных отраслей социальной сферы, то суммарные социальные расходы правительства дойдут до рекордной за последние полтора десятилетия отметки в 15,5 % ВВП. Однако даже после этого Россия все же не достигнет среднего уровня не только развитых стран (21,6 % ВВП), но даже стран с переходной экономикой (18 % ВВП) [7]. По оценке С. Ю. Глазьева, для достижения среднемирового стандарта Российскому государству надлежит нарастить свои социальные расходы на 4,9 % ВВП, что как раз соответствовало запланированному объему бюджетного профицита в 2007 году [8, с. 11]. Причем поскольку социальная ориентация многих зарубежных экономик усиливается, постольку острый дефицит социальных расходов российского правительства требует все большей компенсации. Последняя позднее выражалась уже цифрой в 7,4 % ВВП [9, с. 42]. На реализацию заявленных в 2005 году приоритетных национальных проектов (здравоохранение, образование, жилье, сельское хозяйство) в 2006 году было выделено всего 134,5 млрд руб., в 2007 году — 206,3 млрд руб., т. е. суммарно около 11—12 млрд дол., в то время как активно раздуваемый в эти годы Стабилизационный фонд достиг накануне глобального кризиса отметки в 137 млрд дол. По оценке В. Роика, отставание затрат социального характера в российском консолидированном бюджете от развитых стран составляет 8—12 процентных пунктов, а от стран с переходной экономикой — 3 процентных пункта ВВП [10, с. 12]. В докризисных планах правительства значилось дальнейшее сокращение бюджетных расходов на образование с 5,2 % ВВП в 2009 году до 4,87 % ВВП в 2011 году, на здравоохранение и спорт — с 4,4 до 3,85 %, на проведение социальной политики — с 3,9 до 3,22 % [11, с. 26]. И лишь резкое падение покупательной способности россиян в обстановке глобального финансово-экономического кризиса как мощный кризогенный фактор побудило власти нарастить объем своих трансфертных выплат, особенно на пенсионное обеспечение, которые в 2010 году вплотную подошли к отметке в 10 % ВВП.

Сохраняющаяся экономия на социальной сфере традиционно аргументируется заботой о будущих поколениях россиян, для которых вроде бы и потребуется накапливаемый властями фонд финансовых резервов. Но возникают вопросы: если правительство и впредь продолжит оголение бюджета образования и здравоохранения, не достигая даже типичных для практики индустриально развитых стран минимальных нормативов их финансирования и неуклонно переводя эти отрасли социальной сферы на коммерческие рельсы, не станет уже сегодня активно решать жилищные проблемы молодых семей, то случится ли расширенное воспроизводство этих самых будущих поколений; можно ли было чем-то оправдать стремление правительства к накоплению Резервного фонда РФ (удвоившегося в 2012 году) в ситуации, когда в стране имелись сотни тысяч беспризорных, серьезно больных, необученных детей?

В результате урезания правительственных расходов сфера производства нематериальных услуг (включающая в себя образование, здравоохранение, культуру и т. п.) вынуждена форсированными темпами переходить на внебюджетные источники финансирования, что попросту недопустимо в государстве, претендующем на статус социального. Осуществляя все более отчетливое возвращение на неоклассические позиции и охотно воспринимая идеологию спонтанного рыночного порядка, Правительство РФ рассматривает сегодня замораживание своих социальных программ (особенно в части субсидирования ЖКХ), стремительное расширение сферы платности социально-культурных услуг в качестве немаловажных способов улучшения текущего состояния федерального бюджета. Одновременно с этим преследуется цель всемерного стимулирования экономической активности населения, расширения предложения на отечественном рынке рабочей силы. Остро ощущая свою нарастающую социальную незащищенность от угроз безработицы и падения уровня жизни, большинство наемных работников пытаются нейтрализовать данные угрозы активной трудовой деятельностью в ущерб свободному времени и, соответственно, удовлетворению своих духовных потребностей. Конечно, недопущению подобного разворота событий в немалой степени могло бы способствовать перемещение значительной доли социальной нагрузки от государства к фирмам, формирующим свои социальные пакеты. Однако для этого потребовалось бы существенное сокращение налогового бремени последних, на которое Российское государство все-таки (судя по событиям 2011—2012 гг.) идти не желает. Поэтому настойчиво воспроизводится причудливая комбинация завышенного налогового пресса на отечественный бизнес с индифферентностью властей к решению насущных социальных проблем нашего общества, на которое, по сути дела, и должна тратиться основная часть налоговых поступлений в бюджетную систему.

При такой постановке вопроса «выплывает» еще одно обстоятельство, побуждавшее российское правительство закладывать в бюджет предкризисного 2007 года превышение его доходной части над расходной (т. е. бюджетный профицит) в более чем 1,5 трлн руб. В этом проявлялись его нежелание вновь оказаться в долговой ловушке и стремление любой ценой (даже с риском возобновления фазы рецессии) стабилизировать динамику внешнего долга страны. При этом раздувание Стабилизационного (Резервного) фонда и регулярные выплаты из него внешней задолженности Российской Федерации фактически преследовали цель убедить зарубежных кредиторов в способности властей выполнять свои международные долговые обязательства. Однако спокойствие членов Парижского и Лондонского клубов — излишне высокая плата за вывод из отечественной экономики столь масштабных средств. Рост социальной напряженности, массовый отток специалистов за границу, нежелание молодежи идти в науку, работать в школах или сфере здравоохранения, трудиться по низкооплачиваемым техническим специальностям и многие другие последствия предельной скупости государства делали относительную финансовую стабильность в российском обществе крайне неустойчивой. Ведь замораживание значительной части бюджетных доходов в фонде финансовых резервов не могло не оказывать негативного воздействия на динамику национального продукта (рассматриваемого в качестве налогооблагаемой базы). И, наоборот, если бы подобного недофинансирования экономики и социальной сферы не случилось (а его масштабы в 2004 году были равны 27,05 %, в 2005 году — 45,92 %, ведь именно таким оказалось в эти годы соотношение бюджетного профицита и расходов федерального бюджета), то даже при отсутствии мультипликативного эффекта дополнительные траты могли бы привести — при условии ограничения государственных закупок отечественными товарами и услугами и решительной борьбы с хищением бюджетных средств — к удвоению темпов роста реального ВВП. В случае создания предпосылок для действия мультипликатора государственных расходов результативность подобных действий оказалась бы еще более высокой в сочетании с мощным антиинфляционным эффектом (из-за заполнения прилавков отечественной продукцией) данной политики.

Сконструированная российскими властями «подушка безопасности» как инструмент обеспечения финансовой безопасности нашей страны не должна и дальше раздуваться исключительно за счет новых поступлений от преиму- щественно сырьевого экспорта: необходимо извлечение новых доходов из уже накопленных финансовых ресурсов. И уж тем более недопустимы предоставление нерезидентам права использования включенных в ее структуру средств, их выведение за пределы нашей страны. Эти масштабные ресурсы должны обрести возможность расширенного воспроизводства путем направления их дозированной части с разбивкой во времени на цели инвестиционного и социального развития российского общества. А раз так, то, подобно «Пакту о стабильности и росте» для Евросоюза, ограничивающего верхнюю планку бюджетного дефицита во входящих в него странах уровнем в 3 % ВВП, в нашей стране целесообразно установить верхний предел и профицита бюджета во избежание недофинансирования отечественной экономики и тем самым торможения ее возможного сегодня роста. Тот факт, что по итогам 2008 года профицит российского федерального бюджета оказался около 3 трлн руб. и его сверхплановая доходная часть превысила 7 % ВВП, едва ли может расцениваться безусловно позитивно. Скорее данное обстоятельство следует воспринимать как дальнейшее усиление разрыва между финансовым и реальным секторами национальной экономики, приводящего последний в поистине плачевное состояние, а также продолжающегося недофинансирования социальной сферы.

Именно данное обстоятельство стало важнейшей внутренней причиной последующего серьезного падения российского ВВП с осени 2008 года, которое в обстановке мирового кризиса по линии обратной связи повлияло в том числе и на резкое ухудшение состояния федерального бюджета нашей страны, мгновенно ставшего дефицитным (развеяв тем самым недавние иллюзорные представления о наступлении этапа фискальной консолидации). Конечно, глобальный финансово-экономический кризис 2008—2009 гг. взял свое начало в чрезмерно быстром росте задолженности американских домохозяйств по ипотечному кредиту, достигшей в 2007 году 10 трлн дол. (75 % ВВП) [12, с. 6]. Особая тяжесть данного ипотечного кризиса была связана не только с огромным объемом заимствований, но и с тем, что кредиты предоставлялись в расчете на грядущее удорожание недвижимости. А когда эти прогнозы не подтвердились, фактическая стоимость залога оказалась намного ниже величины заемных средств. К тому же многие кредиты брались по плавающим ставкам, которые затем в условиях развернувшегося кризиса резко возросли. Все эти обстоятельства вызвали взрывной рост задолженности населения США, что не могло не отразиться на сокращении его потребительских расходов и, как результат, падении ВВП данной страны.

Вместе с тем вряд ли имеют достаточные обоснования попытки связать очередной спад в нашей стране с обострением финансовых проблем США, связанных не только с ипотечным кризисом, но и с выпуском государственных обязательств этой страны, чудовищных по своим масштабам и ставших с учетом ее роли во всемирном хозяйстве неким катализатором глобального кризиса. Думается, что решающий вклад в его наступление внесли далеко не некие экзогенные факторы. «Российский финансовый кризис: взрыватель чужой, но порох свой!» — так расценивали ситуацию, сложившуюся в нашей стране начиная с 2008 года, Л. Григорьев и М. Салихов [13, с. 34]. Именно серьезные дефекты финансовой системы, сохранившиеся и в ХХI веке в обстановке восстановительного роста отечественной экономики и связанные прежде всего с использованием немалой части валовых внутренних сбережений России не на цели инвестиционного подъема нашей страны, а для покрытия дефицита государственного бюджета США и поддержания пирамиды их государственного долга, явились внутренней пружиной для запуска механизма очередного хозяйственного кризиса. Стабильное поддержание бюджетного профицита и накопление в результате этого Стабилизационного фонда, когда в условиях неполной занятости производственных ресурсов финансовой системе нашей страны объективно полезным был бы циклический дефицит федерального бюджета, обернулись торможением роста отечественной экономики и благосостояния россиян, сохранением их социальных гарантий на крайне невысоком уровне, что, конечно же, не могло не спровоцировать кризисного разворота последующих событий. «Россия встретила мировой финансовый кризис с большими государственными резервами и слабой финансово-кредитной системой» [14, с. 6]. Значимым кризогенным фактором в нашей стране, по мнению В. Сенчагова, выступает тот факт, что «накопленным за ряд лет значительным финансовым и банковским резервам противостоят огромные дисбалансы на товарных рынках» [15, с. 18].

Такому подходу, безусловно, противоречит следующая целевая установка: «Для России правилом является низкий, лучше — нулевой дефицит, поскольку российская экономика находится пока в переходной стадии» [16, с. 4]. Думается, однако, что факт незавершенности перехода к рыночной экономике в России едва ли может рассматриваться в качестве аргумента против давным-давно апробированной мировым опытом антикризисной бюджетно-налоговой политики. И если сбалансированность бюджета (вплоть до поддержания его устойчивого профицита) стала, к сожалению, правилом в период восстановительного роста, то не следует ли сегодня решительно отказаться от нее, особенно если признавать целесообразность корректировки алгоритмов фискального регулирования на различных фазах делового цикла? «В основе идеологии формирования бюджета, — резонно отмечает И. Погосов, — должно быть решение задач социально-экономического развития страны, а не бездефицитный бюджет» [17, с. 14].

Под таким углом зрения сложно согласиться с мнением С. Смирнова, рассматривающего приход дефицита российского бюджета в разгар глобальной рецессии 2008—2009 гг. на смену прежнему громадному бюджетному профициту в качестве признака уменьшения потенциала «сопротивляемости» нашей экономики внешним шокам [18, с. 44]. Думается, что подобная перемена типа бюджетного неравновесия — восстановление циклического дефицита государственного бюджета в обстановке неполной занятости производственных ресурсов — как раз и выступает формой сопротивления отечественной экономики и социальной сферы тем либеральным экспериментам, которые проводились над ними финансовыми властями в предкризисный период.

Как видим, для вывода о нахождении отечественной экономики на этапе фискальной консолидации аргументов пока еще явно недостаточно. И чтобы в будущем нашу страну не ожидали новые кризисы в сфере общегосударственных финансов, требуется безотлагательное повышение качества бюджетно-налоговой политики, решительная трансформация ее в направлении создания условий для реализации апробированных мировым хозяйственным опытом алгоритмов.

• 1.    Россия в цифрах. 2008 : крат. стат. сб. / Росстат. М., 2008.

• 2.    Макроэкономические факторы послекризисного роста. Доклад Всемирного банка // Вопр. экономики. 2004. № 5.

• 3.    Плышевский Б. Стабилизационный фонд: вопросы использования // Экономист. 2006. № 7.

• 4.    С. Глазьев полагает, что денежная компенсация льгот скорее всего не превысит четверти от денежной оценки ликвидированных социальных обязательств Российского государства ( Глазьев С. Социально-экономический смысл бюджета — 2005 // Российский экономический журн. 2004. № 9—10. С. 9).

• 5.    Соколова А . «Профицит» не от слова «профи» // Экономика и жизнь. 2006. № 23.

• 6.    Глазьев С. Перспективы социально-экономического развития России // Экономист. 2009. № 1.

• 7.    Если среднемировой уровень расходов на здравоохранение, по данным Всемирной организации здравоохранения, составлял в 2009 году 8,7 % ВВП, то Россия с соответствующими расходами в 5,3 % ВВП находилась по этому показателю лишь на 115 месте в мире.

• 8.    Глазьев С. Бюджет — 2007: все тот же социально-экономический смысл // Российский экономический журн. 2006. № 9—10.

• 9.    Глазьев С. О стратегии экономического развития России // Вопр. экономики. 2007. № 5.

• 10.    Роик В. Социальная составляющая бюджетной политики: об итогах последних восьми лет и о

  новой «трехлетке» // Российский экономический журн. 2008. № 11.

• 11.    Селезнев А. Проблемы бюджетной трехлетки // Экономист. 2009. № 2.

• 12.    Ершов М. Как обеспечить стабильное развитие в условиях финансовой нестабильности? // Вопр. экономики. 2007. № 12.

• 13.    Григорьев Л., Салихов М. Финансовый кризис — 2008: вхождение в мировую рецессию // Вопр. экономики. 2008. № 12.

• 14.    Экономический кризис в России: экспертный взгляд // Вопр. экономики. 2009. № 4.

• 15.    Сенчагов В. Мировой финансовый кризис и пути преодоления его последствий // Проблемы теории и практики управления. 2008. № 12.

• 16.    Главное — эффективность бюджетных расходов // Финансы. 2011. № 5.

• 17.    Погосов И. Потенциал накопления и проблема модернизации // Экономист. 2011. № 3.

• 18.    Смирнов С. Факторы циклической уязвимости российской экономики // Вопр. экономики. 2010. № 6.