Бои за историю (Н.А. Полевой contra Н.М. Карамзин): опыт историко-философской компаративистики

,

,

1,2Herzen State Pedagogical University of Russia, Saint Petersburg, Russia , ,

серьезное влияние на последующую методологию оценки цивилизационного развития России, ее движущих сил, объективных и субъективных факторов. Компаративистика предполагает обнаружение пунктов тождества и различия сравниваемых вещей. В трудах этих авторов обнаруживаются оба момента. Исходя из этой общей цели в данном тексте ставятся задачи историкофилософского анализа мировоззренческих смыслов, антропологических и социальных позиций Н.М. Карамзина и Н.А. Полевого на фоне реконструкции общей полемической атмосферы в области российской философии, историографии и литературоведения в XIX в. Актуальной задачей исследования является обнаружение исторических истоков современных споров о векторах культурного развития России.

Курс «Основы российской государственности» требует внимательного отношения к полемике вокруг концепций отечественной истории. Речь в первую очередь идет о концепциях, осмыслявших специфику российской цивилизации (Романенко, Кожурин, 2024). Одна из наиболее значительных концепций подобного рода, вызывавшая бурную полемику на протяжении длительного времени, была предложена в «Истории государства Российского» Николая Михайловича Карамзина (1766–1826 гг.). Мы подробно остановимся на критике концепции русской истории Н.М. Карамзина, которую предпринял Николай Алексеевич Полевой (1796–1846 гг.) – выдающийся отечественный писатель, историк и издатель.

Сразу обозначим социально-исторический контекст. Н.А. Полевой происходил из купеческой семьи и по своему статусу может быть причислен к разночинцам. В XIX столетии мы наблюдаем настоящее вторжение разночинцев в социокультурную сферу. Первым выдающимся разночинцем в этом ряду следует назвать Михаила Михайловича Сперанского (1772–1839 гг.). На протяжении ряда лет он был ближайшим соратником императора Александра I в его попытках реформировать Империю. Неслучаен и конфликт знаменитого реформатора с Н.М. Карамзиным – одним из основоположников отечественного консерватизма. Историограф выступил с «Запиской о старой и новой России», в которой подверг резкой критике предложенный М.М. Сперанским проект «Уложения».

В конце 1825 г. при драматических обстоятельствах на российский престол взошел Николай I. Восстание декабристов, стремившихся не допустить к власти молодого императора, было подавлено, но к числу его жертв можно причислить и Н.М. Карамзина. Великий историк наблюдал за событиями на Сенатской площади, простудился и умер спустя несколько месяцев. Тем не менее его идеи, а также сподвижники сыграли немалую роль в царствование Николая I. Историк А.А. Корнилов писал: «Доверие к государственной мудрости Карамзина было в Николае Павловиче так сильно, что он собирался, по-видимому, дать ему постоянный государственный пост, но умирающий историограф не мог принять никакого назначения и вместо себя рекомендовал в сотрудники Николаю более молодых своих единомышленников из числа членов бывшего литературного общества “Арзамас”: Блудова и Дашкова, к которым скоро присоединился и еще один видный “арзамасец” – Уваров, давший впоследствии окончательную формулировку той системы официальной народности, отцом которой был Карамзин»1.

Столкнувшись с идеологически подкованными противниками, каковыми были декабристы, высшая власть поняла необходимость дать идейное обоснование самой себя. Как пишет С.В. Лебедев, «…именно в царствование Николая I правительство осознало необходимость идеологического оправдания своей деятельности (то, в чем ранее в самодержавном государстве не возникало потребности)» (2004: 60). Речь идет об известной формуле С.С. Уварова «православие, самодержавие, народность», которую некоторые исследователи даже обозначили как «формулу русской культуры».

Рассмотрим, как компоненты формулы С.С. Уварова преломились в русской культуре той эпохи. В царствование Николая I особый упор делался на ее второй составляющей – самодержавии. Самого себя император характеризовал как государя-консерватора. Правители подобного рода, по его мнению, должны были следовать принципам легитимизма и обладать соответствующей властью. В связи с этим любопытна классификация типов правления, данная Николаем Павловичем: «Я понимаю республику, это – образ правления прямой и искренний или могущий, по крайней мере, быть таким; я понимаю абсолютную монархию, потому что я стою во главе подобного порядка вещей, но я не понимаю представительной монархии. Это – правление лжи, обмана и коррупции, и я скорее удалился бы в Китай, чем когда-либо допустил его» (Тальберг, 2006: 459).

Не осталось без внимания консервативных теоретиков и православие. Любопытно, что в письме к Николаю I, датированном мартом 1832 г., С.С. Уваров предпочитает говорить не о православии, но о «национальной религии». При этом сама тема религии занимает его гораздо меньше, чем самодержавие и народность. Но в дальнейших текстах С.С. Уварова речь идет именно о православии. Этому благоприятствовали и личные религиозные чувства императора.

Если его старший брат и предшественник, Александр I, был склонен к мистике, принявшей в его восприятии форму внеконфессионального христианства, то для Николая Павловича мистические искания были нехарактерны. В отличие от предшественника Николай I был твердо привержен православию, вполне удовлетворялся церковным учением. Соблюдение обрядности сочеталось у него с верой в Божественный Промысел.

С народностью дело обстоит значительно сложнее. Само понятие народности на русской почве было внове, его предстояло еще прояснить. За это принялись различные течения отечественной социально-политической мысли. Исследователи насчитывают несколько трактовок народности в николаевскую эпоху. Это, во-первых, та трактовка, которую дали представители «династического национализма» (Ф.В. Булгарин, Н.И. Греч и О.И. Сенковский). Другая интерпретация народности принадлежала представителям «официальной народности» (М.П. Погодину, С.П. Ше-выреву, Н.Г. Устрялову). Еще одну линию в понимании народности представляли славянофилы (А.С. Хомяков, И.В. Киреевский, К.С. Аксаков). Наконец, истолкование этого понятия дали западники (Т.Н. Грановский, В.Г. Белинский, А.И. Герцен), развивавшие свои концепции в двух «толстых» журналах – «Отечественных записках» и «Современнике» (Виттекер, 1999: 121–128).

Отношение власти к большинству этих течений было непростым. Слишком идеологически нагруженным было понятие народности. Любопытно, что важнейшей фигурой в этих спорах выступает представитель народа – крестьянин. В концепциях консерваторов предыдущего поколения (графа Ф.В. Ростопчина, А.С. Шишкова и Н.М. Карамзина) это было невозможно. Интеллектуалы николаевской эпохи (в первую очередь славянофилы), предвосхищая народническую линию второй половины XIX столетия, выдвигают на первый план крестьянина как олицетворение русского народа. В этот ряд можно поставить интерес к поэзии А.В. Кольцова, малороссийские повести Н.В. Гоголя или оперу М.И. Глинки «Жизнь за царя» с ее главным героем – крестьянином Иваном Сусаниным.

Одним из тех, кто стремился дать свое истолкование народности, был Н.А. Полевой. В 1825 г. он вместе с братом – К.А. Полевым – начал издание «Московского телеграфа», который стал первым настоящим журналом в России. П.В. Анненков дал ему следующую характеристику: «Журнал “Московский телеграф” был совершенною противоположностию духу, господствовавшему у нас в эпоху литературных обществ; он их заместил, образовав новое направление в словесности и критике. С его появлением журнал вообще приобрел свой голос в деле литературы, вместо прежнего назначения – быть открытой ареной для всех писателей, поприщем для людей с самыми различными мнениями об искусстве» (Анненков, 1984: 179).

Действительно, до «Московского телеграфа» в российской словесности преобладали альманахи – случайные сборники прозы, стихов и статей. Вместо альманахов с издания Н.А. Полевого начинается эпоха «толстых» журналов как печатных органов, продвигающих систему известных взглядов. В нашей стране они стали важнейшим фактором формирования общественного мнения в XIX–XX столетиях. Первым, по справедливости, в этом ряду следует назвать «Московский телеграф», а его издателя – родоначальником плеяды литературных критиков, сыгравших важнейшую роль в истории отечественной культуры.

У Н.А. Полевого оказалось несколько покровителей из числа видных деятелей культуры. Самым известным из них был князь П.А. Вяземский, который первое время определял политику редакции. В дальнейшем, однако, между издателем и маститым литератором начались трения, которые закончились уходом последнего из «Московского телеграфа». Важным компонентом этих трений оказалось отношение к личности и творчеству Н.М. Карамзина, с которым князя П.А. Вяземского связывала не только литературная преемственность, но и родственные отношения. Любая критика великого историка была для него кощунством, тем более такая, которую предпринял в своих сочинениях Н.А. Полевой.

Н.А. Полевой был признанным проводником романтизма на русской почве. При этом романтизм понимался им предельно широко. Например, в области искусства он трактовался как антипод классицизма. Если классицизм стремился подчинить произведение искусства строгим правилам, то для романтизма характерна установка на освобождение творца от всяких условностей. К романтикам Н.А. Полевым относились не только современные авторы, преимущественно французские (А. де Ламартин, А. де Виньи, В. Гюго), но и такие столпы европейской литературы, как Данте, Шекспир, Гете и Шиллер (Очерки по истории русской критики, 1929: 164). Впрочем, в предельно широком истолковании романтизма издатель «Московского телеграфа» был не одинок – в этом аспекте у него было немало единомышленников, особенно в России того времени.

Одним из упреков, которые выдвигали в адрес установки классицистов романтики, а вслед за ними и Н.А. Полевой, было игнорирование огромных областей культуры. В рецензии на книгу А. Галича «Опыт науки изящного» 1826 г. он писал: «Но сей мир не знает ни Востока, ни Севера, ни Юга. Для него не существуют величие скандинавских скальдов, шотландских бардов, роскошные песни арабов и персов, высокая мудрость индийской поэзии и необходимая, потребностями века оправдываемая романтика. Теория классиков не может обнять сего обширного мира» (Полевой, 1974: 341–342). Все эти культуры, хотя и в разной степени, стали предметом популяризации в «Московском телеграфе». Соответственно, на смену классицизму закономерно пришел романтизм.

В разборе книги А. Галича Н.А. Полевой отвергает важнейший для классицизма тезис Аристотеля об искусстве как подражании природе. Природа в его системе координат – творимое начало, творцом является лишь человек, гений. Творческий гений – идеальное существо, в котором живет стремление к высшему началу. Только перед этим началом гений и должен чувствовать себя ответственным – был уверен автор рецензии на книгу А. Галича. В данном аспекте, несомненно, сказалось влияние немецкого романтизма и его главного теоретика – Ф. Шеллинга.

Упреков заслуживают и социально-исторические установки классицизма. Романтизм дал сильный толчок развитию исторической науки. Он открыл национальное начало как важнейший фактор исторической жизни. В качестве истолкователя этого начала на русской почве и хотел выступить Н.А. Полевой. В связи с этим нужно рассматривать его полемику с Н.М. Карамзиным, которого А.С. Пушкин назвал «первым нашим историком и последним летописцем» (Пушкин, 1978: 94).

В этом контексте следует понимать авторский замысел «Истории русского народа» (тома 1– 6, 1829–1833 гг.). В ней Н.А. Полевой планировал дать «картину начала, развития и нынешнего состояния России» (Полевой, 1997, т. 1: 15). Всего автором планировалось издание 12 томов, которые заканчивались Адрианопольским миром в 1829 г. Ни один из предшествующих русских историков в своих трудах не доводил изложения до современности. Забегая вперед, отметим, что не удалось этого и Н.А. Полевому. Его «История» дошла лишь до середины царствования Ивана Грозного – Н.М. Карамзин все же успел затронуть события Смутного времени.

Полемика с Н.М. Карамзиным и его последователями стала намечаться еще в первый год издания «Московского телеграфа». Уже в 1825 г. появилась статья Н.А. Полевого «О новейших критических замечаниях на “Историю государства Российского”, сочиненную Н.М. Карамзиным». В ней мы находим следующие строки: «У нас общий приговор был произнесен, но мы не слыхали приговора опытной, строгой, ученой критики» (Н.М. Карамзин. Pro et contra, 2006: 130). Через 4 года вышла программная статья, посвященная полному изданию труда Н.М. Карамзина. В ней великий историк провозглашается автором « прошедшего века , прежнего , не нашего поколения », которому были недоступны современные идеи философии, поэзии и истории (Полевой, Полевой, 1990: 35, 37).

В промежутке между этими статьями появилась «Некрология», в которой мы видим самую, пожалуй, комплементарную оценку творчества Н.М. Карамзина, данную Н.А. Полевым. Впрочем, даже здесь, при всей высокой оценке «Истории государства Российского», автор делает предположение, что «со временем, вероятно, История достигнет высшей степени и в самом выражении и в сущности» (Н.М. Карамзин. Pro et contra, 2006: 462). Видимо, здесь не мог не сказаться замысел собственного сочинения на тему русской истории, сочинения, которое писалось как своеобразное опровержение «Истории государства Российского».

Критика Н.М. Карамзина продолжалась даже в статьях, посвященных творчеству других авторов. Весьма показателен в этом отношении разбор «Бориса Годунова» А.С. Пушкина 1833 г. Не вдаваясь в подробности, отметим, что главный упрек, который делает великому поэту Н.А. Полевой, заключается в следовании схеме создателя «Истории государства Российского». В пику господствовавшему мнению о царствовании Ивана Грозного Н.А. Полевой объявляет последние тома труда Н.М. Карамзина «неудачными». Соответственно, «прочитав посвящение, знаем наперед, что мы увидим карамзинского Годунова: этим словом решена участь драмы Пушкина. Ему не пособят уже ни его великое дарование, ни сила языка, какою он обладает» (Полевой, Полевой, 1990: 250).

Показательно, что автора «Истории русского народа» отталкивает летописная версия самозванства, усвоенная Н.М. Карамзиным, а вслед за ним и А.С. Пушкиным. Она заключается в том, что самозванец творит «Божий суд» над узурпатором престола и убийцей законного наследника Борисом Годуновым, а также над народом, который избрал царем человека, не достойного этого. Можно сказать, что Бог допустил успех самозванца, чтобы восстановить законный порядок наследования верховной власти. Здесь мы видим у Н.А. Полевого серьезное отступление от замысла его главной исторической работы, ведь мировосприятие русского народа рубежа XVI– XVII вв. было выдержано в религиозном ключе.

Среди разделов, заявленных Н.А. Полевым, значились: «I. Науки и искусства; II. Словесность; III. Библиография и критика; IV. Известия и смесь». Один из наиболее яростных оппонентов издателя «Московского телеграфа», Николай Иванович Надеждин (1804–1856 гг.), в связи с этим иронизировал: «В этом журнале заключается все от вероятностей в математике до невероятностей в логике, от санскритской поэзии до пошехонского красноречия, от зенита до надира, от моря-окияна до острова до Буяна…» (Надеждин, 1972: 103).

Эпоха, когда создавалась «История русского народа», – время взрывного развития исторической науки. Интересующую нас проблематику, историю и археологию, основатели «Московского телеграфа» отнесли к первому разделу. Роль историка нового поколения издатель «Московского телеграфа» примерил на себя – в том же году, когда вышла его рецензия на полное издание труда Н.М. Карамзина, началось издание его «Истории русского народа». Скандальный характер труда Н.А. Полевого проявляется в его названии, которое явно было противопоставлено «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина. Н.И. Надеждин, сам выходец из разночинцев, писал: «Это что еще за новое разделение – между государством и народом?.. <…> В нашем отечестве, которое искони поставляло свою высочайшую славу и блаженство в том, чтоб быть – государством !..» (Надеждин, 1972: 109).

В Предисловии к своему главному историческому труду Н.А. Полевой выделял несколько способов восприятия истории. Первый из них, свойственный древним народам, он называет поэтическим. Он заключался в поклонении прошедшему, сводил небо на землю и обоготворял людей. Второй способ, героический, заставлял людей спорить о преимуществах, основанных на древности родов и институтов. Третий, нравственный, способ настаивал на неизбежности победы добродетели, наказании порока и т. д. Эти типы восприятия прошлого в той или иной степени преобладали у древних – греков и римлян (Полевой, 1997, т. 1: 19–20).

Первые десятилетия XIX в. были временем бурного развития исторической науки. Можно сказать, что история становится наукой именно в эту эпоху. Задача исторической науки – показать развитие человечества, вывести цепь причин, которые производили и производят события. Овладев данными знаниями, был убежден Н.А. Полевой, мы поймем тайну бытия в настоящем и цель нашей будущей судьбы. Стремление постичь истину, беспристрастие, чувство исторической перспективы, отказ от любой ангажированности – вот те установки, которыми стремился руководствоваться интересующий нас автор.

Весьма шокировало современников посвящение Б.Г. Нибуру – «первому историку нашего века». При этом реальное влияние на Н.А. Полевого оказал не Б.Г. Нибур, а французские историки периода Реставрации – Ф. Гизо, О. Минье, О. Тьерри. Именно их схемы, выстроенные на материале исторического пути европейских народов, наш автор попытался применить к отечественной истории. Увлечение новейшими достижениями западной исторической науки, переживавшей необычайный подъем, вполне понятно у автора-дилетанта и даже делает ему честь. Здесь, впрочем, необходимо отметить еще одно значимое обстоятельство. Важно помнить, что данные влияния были опосредованы ориентацией на концепции немецкой идеалистической философии, которые были столь популярны в России того времени. Как писал В.Н. Орлов, «Полевой воспринимал теории Гизо, Минье и Тьерри в значительной степени сквозь идеалистическую и романтическую философию (сквозь Шеллинга, пусть даже в популяризации Кузена), и это обстоятельство обусловило как противоречивость его концепции, так и умеренность его выводов сравнительно с позитивной программой французских буржуазных радикалов, боровшихся за будущее своего класса» (1971: 412).

Сразу отметим, что попытка русского автора использовать схемы, разработанные на основе западноевропейской истории, вызвала неприятие у большинства читателей, особенно у подготовленных к серьезному изучению исторического процесса. Приведем замечание А.С. Пушкина, сделанное на второй том труда Н.А. Полевого: «Гизо объяснил одно из событий христианской истории: европейское просвещение . Он обретает его зародыш, описывает постепенное развитие и, отклоняя все отдаленное, все постороннее, случайное , доводит его до нас сквозь темные, кровавые, мятежные и, наконец, рассветающие века. Вы поняли великое достоинство французского историка. Поймите же и то, что Россия никогда ничего не имела общего с остальною Европою; что история ее требует другой мысли, другой формулы, как мысли и формулы, выведенные Гизотом из истории христианского Запада» (Пушкин, 1978: 100).

Возвращаясь к полемике с Н.М. Карамзиным, отметим, что главным камнем преткновения было отрицание автором «Истории русского народа» изначального существования единого русского государства. Российское государство у Н.М. Карамзина предстает в качестве вневременной инстанции. Историограф не исследует его происхождение и развитие, но рассматривает его как единый субъект, что является неисторичным. Осмысляя данный упрек, можно сказать, что ошибки Н.М. Карамзина, по мнению Н.А. Полевого, начинаются с самого заглавия его труда. «Это собственно История Государей, а не государства, не народа…» (Полевой, 1997, т. 1: 31).

Единое государство на Руси, был уверен автор «Истории русского народа», появляется лишь в конце XV в. До этого следует говорить о русском народе, который лелеял идею развития единовластия, пришедшую на Русь из Византии. Отказавшись от периодизации А. Шлецера и Н.М. Карамзина, Н.А. Полевой предложил собственное понимание основных периодов русской истории. Всего автор «Истории русского народа» выделял пять периодов: норманнскую феодальную систему, закончившуюся со смертью Ярослава Мудрого; особый период русской истории – до нашествия монголов; период монгольского ига; период возникновения Русского государства с правления Ивана III; европейский период, начавшийся с Петра I (Полевой, 1997, т. 1: 34). Еще более упрощая схему Н.А. Полевого, можно говорить о трех главных этапах: 1) истории русского народа; 2) истории русского царства; 3) истории русской империи1.

Важный момент мы обнаруживаем у Н.А. Полевого, когда он критикует установки Н.М. Карамзина: «Он стыдится за предка, раскрашивает (вспомним, что он предлагал делать это еще в 1790 году); ему надобны герои, любовь к отечеству, и он не знает, что отечество , добродетель , геройство для нас имеет не те значения, какие имели они для варяга Святослава, жителя Новгорода в XI веке, черниговца XII века, подданного Феодора в XVII веке, имевших свои понятия, свой образ мыслей, свою особенную цель жизни и дел» (Полевой, Полевой, 1990: 50). Здесь перед нами встает проблема понимания исторического значения тех или иных категорий, что было революционным для русской науки (на этот момент обращает внимание А.А. Тесля (2018: 145)), но также проблема исторической ментальности.

В то же время труд Н.А. Полевого несвободен от произвольных положений. По мнению критиков, таковой является его концепция русского феодализма. Проникнувшись концепциями западных историков, он стал приписывать феодальные отношения и русской истории. Начало этих отношений историк связывал с вторжением варягов («феодализм норманнский»), что имело место и в европейских странах. Затем, по мере растворения скандинавов в славянской массе, возникает «система уделов, обладаемых членами одного семейства, под властью старшего в роде», которую Н.А. Полевой характеризует как «феодализм семейный» (1997, т. 1: 197). Эти стадии развития автор «Истории русского народа» считал в конечном счете необходимыми для развития жизненных сил.

В дальнейшем тему феодализма на русской почве, опираясь не только и даже не столько на исторические источники, сколько на политические программы, активно продвигали некоторые представители исторической науки. Один из них – Н.П. Павлов-Сильванский («Феодализм в Древней Руси» 1907 г.), примыкавший к партии кадетов. Руководствуясь партийной программой, он отстаивал тезис о полной тождественности русского и западноевропейского исторического процесса. Разумеется, принимали концепцию феодализма на русской почве историки-марксисты, начиная с М.Н. Покровского.

Собственный замысел Н.А. Полевого в ходе его реализации претерпел существенную метаморфозу. Назвав свой труд «История русского народа», автор, по сути, стал претворять в жизнь совсем другой проект. По справедливому замечанию А.А. Тесли, он «занят происхождением и развитием государства, ставшего в итоге Российской империей» (2018: 151). Именно сочинение Н.А. Полевого справедливее заслуживало бы названия «История государства Российского». Кстати, этот момент был тонко подмечен В.Г. Белинским, который указывал, что последние тома «Истории русского народа» очень похожи на «Историю государства Российского» (Белинский, 1982: 180).

Хотя в своем труде Н.А. Полевой намеревался сосредоточиться на народности, но самодержавию он не был враждебен. Достаточно обратиться к началу 6-го тома «Истории русского народа», чтобы убедиться в этом. Характеризуя правление Ивана III, историк писал: «Минул третий период жизни русского народа; прошел век рабства Русской земли, исчезли монголы, со своею дикою, ужасною властию. На восточном краю Европы новое, самобытное государство русское. <…> Государь Москвы уже не рабствует перед азийскими варварами: он покорил, уничтожил их; он повелевает ими; остатки их или повинуются ему, или дорожат его союзом и ищут в нем покровительства» (Полевой, 1997, т. 3: 321, 323).

Важным элементом подобного подхода является практически полное игнорирование Н.А. Полевым истории Западной Руси. В этом аспекте он продолжает Н.М. Карамзина и предвосхищает историков второй половины XIX в. – представителей «государственной школы» в отечественной историографии (Б.Н. Чичерина, К.Д. Кавелина, С.М. Соловьева). Некоторые современные исследователи даже ставят подобный подход в заслугу автору «Истории русского народа», видя в этом проявление принципа историзма (Тесля, 2018: 152). Между тем один из творцов современной исторической науки, Л. фон Ранке, не стеснялся в сочинениях обосновывать притязания Пруссии на главенство в Германском союзе, а после создания Второго рейха – на его доминирование в Европе. Тем не мнее западнорусские области входили в состав империи не одно десятилетие и борьба с поляками за культурное доминирование в них с использованием и исторических аргументов была весьма актуальна. Не приходится говорить об актуальности данной тематики и в наши дни.

В качестве альтернативы установке Н.А. Полевого следует рассматривать «Русскую историю до 1855 г.» Николая Герасимовича Устрялова (1805–1870 гг.) – первого выдающегося русского историка, который включил историю западнорусских земель в общую канву изложения.

Н.Г. Устрялов так обосновывал свою установку: « Русь Западна я до конца XVI века оставалась под властью князей литовских, в роде Гедимина, но так же, как и Восточная, спасла свою веру, свой язык, свои уставы гражданские. Следовательно, самые крепкие узы связывали ее с Восточною Русью, и народ, свято сохраняя закон прародительский, неоднократно обнаруживал живейшее желание возвратиться в подданство царя православного, целыми областями присоединяясь к его державе» (1997: 27).

Возвращаясь к Н.А. Полевому, отметим, что реализовать замысел, вынесенный в заглавие, ему не удалось. Для этого историку не хватало многого. Например, фольклорного и этнографического материала. Славянофилы еще не сосредоточили общественного внимания на сельской общине, П.В. Киреевский еще только начинал собирать русский фольклор, П.Н. Рыбников не открыл былины, А.П. Щапов не обратил общественного внимания на феномен старообрядчества и т. д. Только после того, как все эти проекты были реализованы, стало возможным серьезно говорить не только о Российском государстве, но и о русском народе. Появились работы И.Е. Забелина, Н.И. Костомарова, народников. Чтобы осуществить первоначальный замысел, Н.А. Полевому катастрофически не хватало ни концептуальных установок, ни эмпирического материала. Кроме того, по своей натуре он, по замечанию В.Г. Белинского, был «журналистом, а не историком» (1982: 179). Данное обстоятельство, несомненно, нужно учитывать.

Не завершив свой главный труд, Н.А. Полевой тем не менее написал еще ряд сочинений на исторические темы. Назовем некоторые из них: «Малороссия, ее обитатели и история» 1830 г., «Русская история для первоначального чтения» 1835–1841 гг. (т. 1–4), «История Петра Великого» 1843 г. (ч. 1–4), «История Наполеона» 1844–1848 гг. (т. 1–5, завершена К.А. Полевым), «Столетие России с 1745 до 1845 г., или Историческая картина достопамятных событий в России за сто лет» 1845–1846 гг. (ч. 1–2), «Обозрение русской истории до единодержавия Петра Великого» 1846 г. Имея популярный и компилятивный характер, они, разумеется, не могли идти ни в какое сравнение с его главным трудом.

Интерес к истории не исчерпывался у Н.А. Полевого написанием трудов научного толка. Он стремился задействовать весь арсенал средств воздействия на общественное мнение. Еще в ходе работы над первыми томами «Истории русского народа» Н.А. Полевой опубликовал ряд художественных произведений: «Повесть о Буслае Новгородце» 1826 г., «Симеон Кирдяпа. Русская быль XIV в.» 1828 г., роман «Клятва при Гробе Господнем. Русская быль XV в.» 1832 г. В этом аспекте он попал в тренд. В России того времени мы наблюдаем настоящий всплеск исторической романистики – от М.Н. Загоскина и Ф.В. Булгарина до И.И. Лажечникова. В дальнейшем, уже после закрытия «Московского телеграфа», Н.А. Полевой стал автором многочисленных исторических пьес («Дедушка русского флота» 1838 г., «Иголкин, купец Новгородский» 1839 г., «Костромские леса» 1841 г., «Елена Глинская» 1842 г.), которые не только были популярны у публики, но и пользовались благосклонностью власти.

Завершая рассмотрение исторической концепции Н.А. Полевого, отметим, что отношение к «Истории» Н.М. Карамзина было тем оселком, на котором оттачивались собственные концепции разночинцев, формировалась их идеология. Первую настоящую кампанию против официального историографа начал Н.А. Полевой. За ним последовали А.А. Краевский, В.Г. Белинский и другие выразители идейных установок разночинцев. Например, А.А. Краевский, будущий многолетний издатель «Отечественных записок», опубликовал брошюру «Царь Борис Феодорович Годунов» в 1836 г. Она была написана в ярко выраженном антикарамзинистском ключе. В дальнейшем сюда примкнули и публицисты из числа шестидесятников (Н.Г. Чернышевский, Н.А. Добролюбов, А.Н. Пыпин).

В последней трети XIX – начале XX в. на их идеях сформировалась либеральная историография, которая резко критически преподносила идейное наследие Н.М. Карамзина и других русских консерваторов. Леволиберальные исследователи того времени не скрывали, что критика концепций отечественных консерваторов предыдущих периодов была элементом борьбы со сторонниками самодержавия и радетелями сословных привилегий дворянства. Не забывали они и о своей идейной генеалогии – отсюда культ В.Г. Белинского и Н.Г. Чернышевского.

Помнили об этом и их оппоненты. В связи с этим выделим замечательный фрагмент из «Опавших листьев» 1913 г. В.В. Розанова, в котором дана оценка идеологического наследия разночинцев, может быть, слишком резкая, но, как говорится, из песни слова не выкинешь: «Пришел вонючий “разночинец”. Пришел со своей ненавистью, пришел со своей завистью, пришел со своей грязью. И грязь, и зависть, и ненависть имели, однако, свою силу, и это окружило его ореолом “мрачного демона отрицания”; но под демоном скрывался просто лакей. Он был не черен, а грязен. И разрушил дворянскую культуру от Державина до Пушкина. Культуру и литературу»1.

Советская историография отечественного консерватизма, по сути, стала продолжением либеральной традиции. Лишь в позднесоветские времена началась своеобразная «реабилитация» идейного наследия Н.М. Карамзина. При этом великого историка рядили в тогу либерала (Ю.М. Лотман, Н.Я. Эйдельман). Адекватное истолкование наследия русских консерваторов, включая Н.М. Карамзина, стало возможным лишь в постсоветский период (школа В.В. Кожинова, А.Ю. Минаков). Опираясь на данную традицию, мы попытались осветить различные аспекты полемики Н.А. Полевого с исторической концепцией Н.М. Карамзина. В качестве следствий этих исторических споров можно указать на современные проявления столкновения подобных мировоззренческих установок в различных областях. Прежде всего обращает на себя внимание обострение геополитической ситуации в переходные периоды истории (Мосеев и др., 2019), которые интенсифицируют дискуссии о векторах развития государства и общества (Градинар и др., 2015), напоминающие описанную здесь полемику.

Важное значение данные исторические уроки имеют в области образования. Начиная с древней истории наблюдаются циклы развития образовательных парадигм (Романенко, Романенко, 2014). Современная образовательная парадигма, сохраняя смысловые интенции прошлого, приобрела новые формы их реализации. Особую актуальность обозначенная проблематика имеет в информационную эпоху (Лосев и др., 2019). Очевиден конфликт мировоззренческих интерпретаций в сетевых сообществах Интернета (Romanenko et al., 2022a). Все эти процессы накладывают отпечаток на функционирование образовательной системы как у нас в стране, так и в мировом масштабе (Воскресенский и др., 2024; Romanenko et al., 2022b).