"Буiи народ" и "добрые люди" в Псковской летописной повести "О смятении и междоусобии и отступлении Псковичь от Московского государства"

В цикле произведений о Смутном времени псковская летописная повесть «О смятении и междоусобии и отступлении псковичь от Московского государства» занимает особое место, поскольку автор дает оригинальную оценку того, что «произошло в период Смуты как в Пскове, так и в других русских землях»1. Д.С. Лихачев относил ее к группе повествований, в которых «сказалось непосредственное отношение к событиям писателей, ставивших себе целью простую информацию о фактической стороне событий»2. Аналогичным образом определял ее специфику и С.Ф. Платонов, отмечавший, что «с литературной стороны» автор был «самостоятелен» и в произведении «можно найти много впечатлений очевидца»3. Но главное, что отличает повесть от большинства памятников (исключение составляет «Временник» Ивана Тимофеева), - это сосредоточенность автора на событиях родного города и его окраин.

Если в других памятниках цикла в повествование о борьбе за русский престол законных и незаконных претендентов, интервенции история городов земли Русской встраивалась чаще всего с целью продемонстрировать на конкретном примере особенности правления какого бы то ни было царя или самозванца, показать роль города в череде событий Смутного времени, то в повести «О смятении и междоусобии...» в центре внимания оказывается не политическая борьба царей и самозванцев, а «смятение» и «междоусобие» среди самих псковичей. Такой подход к изложению событий объясняется, прежде всего, тем, что Псков, в силу своего географического положения, не был «в эпицентре событий и в сложной политической борьбе этого времени занимал независимую позицию»4 и «только по мере разрастания повстанческого движения оказывался втянутым в Смуту»5. В то же время изображенные автором «смятение» и «междоусобие» - это не что иное, как яркий, но субъективный рассказ о классовых противоречиях, которые в эпоху общего «нестроения» Русской земли, во многом обусловленного династическим и социальным кризисом, приводят к гражданской войне между «верхами» и «низами», к противостоянию народа и знати. И в этом смысле памятник поддерживает и продолжает тему многих произведений цикла: «Города - это прежде всего люди»6.

История Пскова подается в двух аспектах: 1) как классово маркированная, когда речь идет о «смятении» и «междоусобии» среди горожан, и 2) как патриотическая, когда речь идет о попытках захватить город, об интервенции.

Формальные истоки гражданского «нестроения» в Пскове, упомянутые в повести, - «смутные грамоты отъ вора изъ подъ Москвы»7 (далее в тексте статьи ссылки даются на это издание, страницы указываются в скобках), появившиеся сначала в «Псковскихъ пригородЬхъ». Как и в других памятниках цикла, автор напрямую связывает их с «прельщением» и «возмущением» людей «малодушных»: «Въ то же время, мЬсяца августа, явишася во Псковскихъ пригородЬхъ смутные грамоты отъ вора изъ подъ Москвы, на прелесть малодушнымъ, и возмутишася люд!е и начата крестъ ему цЬловати; въ то же время вскорЬ преставися епископъ Генаде! отъ кручины, слышавъ такую прелесть, такоже и во ПсковЬ смятошася люд!е, слышавше нЬкоего грядуща отъ ложнаго царя съ малою ратпо» (с. 67). Комментируя этот факт псковской истории на основе иных записей в псковской летописи, В.А. Аракчеев отмечал, что «12 июля 1608 г. три города с уездами - Великие Луки, Невель и Заволочье - принесли присягу самозванцу Ф. Плещеев стал великолукским наместником <...>. С другой стороны, дворяне и стрельцы псковских пригородов - организованная сила, явно симпатизировавшая самозванцу, - в августе 1608 г. также перешли на сторону Плещеева и активно участвовали в принесении присяги Лжедмитрию»8.

Автор повести «О смятении и междоусобии...», в отличие, например, от составителя так называемого «Иного сказания»9, не приводит перечень перешедших на сторону Лжедмитрия II пригородов, остается не до конца понятной изолированность города от южных уездов. Автор намеренно подчеркивает прямолинейную причинно-следственную связь между «смутными грамотами» и «смятением» людей, максимально очищая текст от деталей, которые могли бы помешать такому восприятию. Примечательно, что в повести отсутствуют читаемые во многих памятниках цикла упоминания о раздумьях людей, попытках рассудочно или эмоционально объяснить их переход на сторону «ложного» царя. Единственная причина, которая называется, - «малодушнии» прельстились на «смутные грамоты» и «возмутишася». Подобное объяснение обнаруживается и в других произведениях о Смутном времени, но ни в одном тексте не является исчерпывающим с точки зрения автора, как в повести «О смятении и междоусобии...».

Более того, судя по тексту, «смутные грамоты» вызвали разную реакцию у жителей «Псковскихъ пригородЬхъ» и самого Пскова. Первые «возмутишася ...и начата крестъ ему (самозванцу. - О.Т.) цЬловати» (с. 67). Вторые тоже «смятошася» и «возмутишася» - но кто? И как? - «.. .смятошася люд!е... смятеше в народЬ...» (с. 67). «Воеводы же видЬвше толи-ко смятеше въ народЬ, и много укрЬпляху ихъ, и не могоша увЬщати...» (с. 67). Уже в начале рассказа о смуте в Пскове, таким образом, намечается противостояние народа и власти.

При этом если причину возмущения «малодушных» в псковских пригородах автор хотя бы формально называет, то о причинах возмущения псковичей сказано еще более лапидарно и завуалированно. Они даже грамот, судя по тексту, не читали, а только «слышавше нЬкоего грядуща отъ ложнаго царя съ малою рат!ю» (с. 67). Очевидно, что истинные причины

«смятения» не интересовали автора, для него гораздо важнее было подчеркнуть, кто «смятошася» и «возмутишася». «Смятошася» народ - «люд!е», а воеводы «укрйпляху ихъ».

Судя по тексту, первоначально народ и не помышлял о присяге «ложному» царю. Общее «смятение» в Московском государстве, появление нового самозванца, к тому же осадившего «царствующий» град, дало, очевидно, возможность народу расправиться с теми, кто, осмелимся предположить, притеснял и жил иначе, нежели простой люд: «...въ то же время народи похваташа лутчихъ людей, гостей, и пометаша я въ темницу...» (с. 67). Дальнейшие события развивались стремительно: «...воеводы же послаша въ Новгородъ, дабы прислали рати въ помощь во Псковъ» (с. 67). Народ же, распаленный «нйцыи мятежницы», решил, что воеводы послали за немцами. Автор дает этому традиционное средневековое объяснение: «...нНкто врагъ креста Христова вложи имъ то слово, что ННмцы будутъ во Псковъ...» (с. 67). Но в контексте всего эпизода подобное объяснение выглядит искусственным и явно включается как традиционный и для литературы эпохи Смутного времени, и для всей древнерусской словесности в целом объяснительный элемент. Главное, на наш взгляд, здесь другое: в рассматриваемом фрагменте речи о присяге псковичей «ложному» царю вообще не идет. Слух о посланной им «малой рати» послужил поводом для народа посадить «лутчихъ людей, гостей» в темницу. Почему? Автор умалчивает о настоящих причинах.

Но если посмотреть на эту повесть в контексте всех памятников цикла, то обнаружится интересная закономерность: во многих произведениях говорится о том, что решение о присяге «ложному» царю принимали «лучшие» люди, т.е. те, кто отвечал перед «царствующим» градом за город. В этой связи логично предположить, что псковичи посадили «лутчихъ людей, гостей» в темницу для того, чтобы они не уподобились жителям «Псковскихъ пригородйхъ». И только когда среди народа распространился слух о том, что царь послал за немцами, но они еще не пришли в Великий Новгород, а стоят на мосту у Великой реки, что «НЬмцы будутъ во Псковъ», народ «похваташа воеводъ, всадиша в темницу, а сами послаша по воровского воеводу по бедку Плещеева и цйловаша крестъ вору ложно...» (с. 67). Слух о возможном приходе немцев заставляет народ вновь предпринять активное действие: следом за «лутчими» людьми в темницу отправляются и воеводы. В обоих случаях основной причиной «боевых» действий народа против власти становятся слухи, причем слухи о возможном предательстве города, о его захвате! И в обоих случаях эффект от слухов один и тот же - самовластие народа: «и начата быти въ своей воли» (с. 67), - имеющее не выраженную автором прямо цель защиты города от каких-либо захватчиков.

Таким образом, в начале повествования выстраивается любопытная диспозиция взаимозависимости между происходящими событиями и деяниями народа. Текст таит в себе много странностей из-за отсутствия деталей, всерьез объясняющих происходящее: народ «смятошася», ибо прошел слух о надвигающейся на город «малой» рати. В «Материалах для словаря древнерусского языка» И.И. Срезневского отмечено несколько значений глагола «смАтошисА»: «смешаться, спутаться», «смутиться», «прийти в беспорядок», «испугаться», «быть в смятении», «быть пораженным», «сразиться», а глагол «смАтати» толкуется как «смущать, тревожить»10. В «Словаре древнего славянского языка, составленного по Остромирову евангелию» для глагола «смАтатисА» приводится похожее толкование: «1) возмущаться, приходить в смятение, в замешательство; 2) перемещаться»11. В этой же словарной статье дается значение прилагательного «смАтенъ» - «ослабленный, обессиленный, изнуренный». В каком значении употребляет этот глагол автор псковской повести? Явно не в значении «возмущаться», ибо этот глагол автор использует, характеризуя активное поведение жителей псковских пригородов: «...и возмутишася люд!е и начата крестъ ему цйловати...» (с. 67); и не в значении «перемещаться», ибо повесть не дает оснований говорить об исходе людей из города. Тогда получается, что автор употребляет этот глагол в значении «пребывать в беспокойстве и замешательстве», т.е. народ был обеспокоен/встревожен приближением к городу рати, что в ситуации того времени могло означать только одно - неизбежные военные действия со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Как в этой ситуации ведут себя воеводы, в ведении которых, начиная с XVI в., были военные, дипломатические, финансовые, хозяйственные, судебные дела, а также заботы о благосостоянии и безопасности народа? Предпринимают ли они что-либо, как, например, воеводы Новгород-Северского, когда узнают о приближении рати Лжедмитрия I, о чем красочно поведал составитель «Иного сказания»? Нет, ничего подобного! Они уговаривают народ не волноваться, но при этом ничего не делают, городская власть ведет себя пассивно, конкретные действия, которые, казалось бы, необходимо было в связи с надвигающейся угрозой предпринять, отсутствуют, вместо них - слова, увещевание народа. Ответная реакция не заставила себя ждать - «лучшие» люди оказались в темнице. Автор повести, выражающий господскую точку зрения, осуждая народ за доверие к слухам и давая этому трансцендентное объяснение, намеренно и целенаправленно создает образ неразумного народа, но, не желая того, словно случайно проговаривается. Он невольно демонстрирует своеобразную попытку простого люда привести власть, пусть и путем насильственных мер по отношению к «лучшим» людям и «гостям», в сознание. Но воеводы опять бездействуют, их послание в Великий Новгород за помощью - это снова слова, снова условное действие, невольно демонстрирующее слабость и неспособность (или нежелание) действовать самостоятельно.

Основываясь на материалах Псковской летописи, исследователь В .А. Аракчеев писал:

«Воевода Шереметев настаивал на сопротивлении тушинцам, призывая дождаться помощи из Новгорода, где собирал вооруженные силы М.В. Скопин-

Шуйский. Большинство псковичей категорически отказалось принимать шведский отряд <.. >. Положение Шереметева осложняло отсутствие поддержки даже со стороны дворян: Богдан Неведреев, сын боярский, распространял сведения о том, что якобы в Москву отправлен список из 70 имен посадских людей, обвиненных в измене, которых наряду со стрельцами ждет смертная казнь»12.

Но в повести «О смятении и междоусобии...» об этом и речи нет. Скупые упоминания о слухах, будораживших народ, свидетельствуют о печальной ситуации: у московского царя Василия Шуйского нет войска, ибо он послал за немцами, у псковских воевод тоже нет войска или хотя бы верных сподвижников и стрельцов, которые могли бы навести порядок в городе. Власть пассивна и беспомощна. В результате инициативу действия - а в данном контексте читай: защиты города - берет народ: «... возмутишася вси и похваташа воеводъ, всадиша въ темницу...» (с. 67). Народ превращается в активную силу, действующую сообразно своему усмотрению, и впускает, убоявшись прихода немцев, в город ратных людей Федора Плещеева (стольник и воевода, затем окольничий, сторонник Лжедмитрия II, принимавший деятельное участие в событиях эпохи Смутного времени, - заставил псковичей в начале сентября 1608 г. присягнуть «ложному» царю и заключил псковского воеводу Шереметева в тюрьму13), присягает «ложному» царю и «начата быти въ своей воли и отложишася отъ Московского государства» (с. 67).

Своеволие народа расценивается автором повести как малоумие, бе-совство, лихоимство, желание поживиться чужим имением: «и быта в своей воли возбНснНвше и лихоимствомъ разгорйшася на чюждее имйше <...> повйдающе малоумнымъ...» (с. 67). Понятен гнев автора на народ, отложившийся от Московского государства, типичны в контексте цикла памятников о Смутном времени определения псковичей, добровольно присягнувших Лжедмитрию II. С болью и гневом он описывает пребывание в темнице «началниковъ градскихъ» и «нарочитыхъ града мужей», называя их «боголюбцами» и «страдальцами», с ужасом повествует об их мученической гибели от рук «лютых зверей» - посланников «вора». С негодованием пишет о том, как вел себя народ пред посланными от «вора»: «.. ,тш же окаянши воздаша хвалу прелестнйй и темнйй державЬ его, и начата хвалитися предъ ними своимъ радйшемъ къ вору...» (с. 67).

Далее на протяжении всей повести автор, по выражению М.Н. Тихомирова, не щадит «ругательных эпитетов для обозначения восставших посадских людей и крестьян»14. И действительно, вот далеко не полный перечень определений, которыми награждает автор «буи народ»:

• -    в связи с пожаром в Пскове: «глаголюще безумши... окаянши мятежницы и началники Жидовской сонмицы... буи народъ» (с. 68);

• -    в связи с приходом под стены Пскова атамана Тимофея Шарова с казаками, против которых народ «не 6h ни наряду, ни зел!я, но мало 6h и оруж!я ручнаго, но кол!е заостривъ выходиша изъ града» и в результате столкновения с которым «много побита гражанъ»: «псковичи же, яко вто-

• рыи Жиды разъярився...» (с. 68);

• -    в связи с убийством купца Алексея Семенова, сына Хозина, которого автор возводит в ранг «праведного»: «.. .суровство и кровопролипе мятеж-никъ... буихъ отъ народа...» (с. 67);

• -    в связи с желанием псковских начальников вновь приклониться к Московскому государству: «...побйгоша по всему граду мятежницы и развратницы, прежреченнш самоначалницы, кличницы, кровопивцы, мучащш безъ правды, похишаюппи чужая имЬшя и не хотяпии подъ власт-ми жити, и ристающе по граду, вошюще, таковымъ же убо навйгласомъ и смердомъ... буш народъ, малодушию и неразумши...» (с. 68-69);

• -    в связи с собранием народа на вече после бегства из города правителей, купцов, дворян, некоторых знатных людей: «.. .собрася буш народъ несмысленнш и поселяне, яко скоти безсловеснш и сами не свйдуще, чесо ради собрани... паче вторыя Жиды...» (с. 69);

• -    в связи с приходом князя Владимира Долгорукова, которому Василий Шуйский велел «пострашити» «смердовъ самовластье», с новгородскими войсками под Псков: «яко бйшенш буш» (с. 69).

При этом автор повести не устает повторять, что причиной действий народа было желание поживиться чужим имением: «...лихоимствомъ разгорйшася на чюждее имИше» (с. 67) - в первом эпизоде, описывающем самовластие народа, «...начата чюжая имЬшя грабити у нарочитыхъ людей. ..» (с. 68) - в эпизоде пожара, и т.д.

По контрасту с мучителями - «окаяншми» мятежниками - во всех упомянутых выше эпизодах псковские начальники, знатные, «нарочитые» люди изображаются и именуются невинными страдальцами, радетелями интересов Московского государства. На протяжении всей повести автор использует прием антитезы, контрастно подчеркивающий его отношение к «буему» народу и «лутчим» людям: «...а все то окаяннш мятежницы и началники Жидовской сонмицы затЬяша на добрыхъ людей, дабы имйше ихъ взяти, а буи народъ всуе во слйдъ ихъ бяху последующе <...> и тогда мнозНй крови неповинной во градН лиошися, по вся дни муча-ще окаяннш» (с. 68). Примечателен и прием цветописи, применяемый автором для контрастно-оценочного именования противоборствующих сторон: народ - «чернь», а «нарочитые» мужи - «бйлые люди» (с. 68). В эпизоде неудачной попытки градских начальников вновь «приклониться» к Московскому государству автор, прибегая к традиционным для древнерусской литературы в целом сравнениям и метафорам, уподобляет народ зверям, которые только и жаждут «крови чсловЬческля»: «...они же паче звйрей суровййши свирйпо распыхахуся, яко лвы собрашася средй града... яко скоти безсловеснш... И поскочиша по домомъ, ищуще ловъ обрНсти и насытитися крови человйчесюя...» (с. 69). Но автор использует это сравнение совершенно иначе, применяя его не к внешним врагам, а по отношению к простым горожанам. И это отнюдь не случайно. Именно в этом эпизоде автор, вкладывая в уста мятежных «начальников» от «буего» народа мысль о мщении «белых» людей народу, сам того не желая, показывает всю остроту конфликта: каждая из противоборствующих сторон жаждет крови и мести - «.. .вей бйлые люди хотятъ крестъ цйловати и мстити свою обиду... яко вчера ищущей тш крови нашей (речь идет о бегстве из города всех начальников, гостей, дворян. - О.Т.) побйжаша; и мы ихъ оставшая совйтники изберемъ и въ темницу заключимъ...» (с. 68-69).

Во всех описанных в повести случаях противостояния народ нещадно расправляется с власть предержащими, «злй мучаху» их (с. 69). Так, например, решив, что в страшном пожаре города, в результате которого «вырвало» часть Кремля, попалило весь город, да и людей много камнями побило и погорело, виноваты «нарочитые дворяне и гости», народ «начата» их «мучити и казнити и въ темницы сажати» (с. 68). В связи со столкновением под стенами Пскова с казаками атамана Тимофея Шарова, в результате которого погибло много простых граждан, псковичи, решив, что новгородцев на них призвали «добрые люди» (дворяне), «имающе изъ темницы добрыхъ людей, злй мучаше...» (с. 68). И т.д.

Во всех эпизодах автор использует одну и ту же композиционную схему: сообщение о каком-либо действительном или вероятном страшном, разрушительном событии (слух о движении «малой» рати «ложного» царя к городу, или пожар, или столкновение с противником, жаждущим захватить город, или нападение своих либо чужих) —> краткий рассказ-упоминание об ответном действии «буего народа» —> объяснение его поведения путем введения прямой речи —> сравнительно подробное повествование об агрессивных по отношению к «лучшим» людям города действиях.

Почему псковичи так жестоко расправляются с ними, не щадя порой даже их жен и детей? Дело здесь не только в вековом противостоянии народа и власти, обусловленном социальной несправедливостью. Будучи очевидцем событий, автор, как справедливо отмечала В.П. Адрианова-Пе-ретц, «рисует живые картины, передает характерные детали. Он отмечает, что плохо вооруженный народ не знал ратного дела, что “неурядное их воинство” выходило против новгородских казаков без воеводы и нарядника, “яко на борьбу или на кулачный бой”, что псковичи действовали иногда “со щиты рыбницкими на возех”, “кричаще и вопиюще, и ничтоже знающе ратного дела”»15. Несмотря на все это, псковичи выходили «всймъ градомъ» (с. 69), чтобы защитить свой город. Они льстили посланным от Лжедмитрия II, всячески выражая свою лояльность «ложному» царю, чтобы избежать кровопролития и разорения града. Прослышав о том, что пан Лисовский и Иван Просовецкий с русскими мучителями и грабителями разорил многие города, они поспешили упредить угрозу, обратившись за помощью к пану Хоткевичу (с. 70). Поняв, что он не успел собрать войско, дабы прийти им на помощь, псковичи решают сами пригласить в город пана Лисовского с русскими людьми (!), а «Литву» оставить за городом (с. 70). К сожалению, их расчет оказался неверным. С болью повествует автор «о притеснениях, которые испытывали псковичи от возвращавшейся на родину “убегом” из Руси польской рати Лисовского. Поляки, <.. > проиграв в зерние (в кости) и пропив награбленные ими русские богатства, начали грозить псковичам: “мы уже многия грады пленили и разорили, такоже будет от нас граду сему Пскову, понеже убо живот [богатство] наш весь зде положен в корчме”»16.

Во всех подобных случаях автор, как бы невольно, вынужден признавать, что неразумное поведение «малодушного» «буего народа», зло расправляющегося с власть предержащими, было направлено на сохранение и защиту от какого-либо врага города и горожан. Если же псковичи и призывали в свой город сторонних правителей (Ф. Плещеева, пана Ходкевича, пана Лисовского, «лжецаря» Матюшку), то делали это исключительно с одной целью - в надежде избежать кровопролития и захвата города немцами, шведами, новгородцами... Наиболее ярко эта мысль выражена в эпизоде призвания Матюшки: «Гражане же Пскове™ недоумНющеся, что сотворити и куда приклонитися, ниоткуду же помощи надНющеся, понеже Москва 6h за Литвою, а въ НовЕградЬ НЕмцы, яко окружени отовсюду, и положиша на томъ, еже призвали къ собЕ ложного царя» (с. 72). Постоянный в эпизодах призвания очередного «ложного» царя или «вора» в Псков мотив отсутствия надежды на помощь в силу объективных обстоятельств подчеркивает, что подобные решения принимались вынужденно. Как очевидец, автор, не желая того, каждый раз представляет народ в повести как думающего хранителя города от всякого рода напастей, но, как представитель господствующего класса, он не устает при этом назидательно, в духе всех памятников цикла, комментировать поступок народа как безумие и малодушие: «Оле безум!я послЕдняго!» (с. 72).

Сухие исторические факты свидетельствуют, что «Псков проявил завидное упорство, поддерживая на протяжении четырех лет самозванцев»17, на стороне которых сражались и дворяне, и средние слои городского населения, и казаки, и стрельцы. Благодаря этому в истории Смуты за Псковом закрепилась слава «воровского» города, но текст повести «О смятении и междоусобии...» с художественной точки зрения иначе представляет смуту в городе. По верному замечанию В .А. Аракчеева, «модель поведения населения Пскова в начале XVII в. была абсолютно нетипичной для России в целом. <.. > в отличие от ряда крупных городов центральной России, идея самозванчества стала для Пскова знаменем борьбы с иностранной интервенцией»18.

Таким образом, сложные перипетии классовых взаимоотношений «буего народа» и «добрых», «лутчих» людей в Пскове оказываются в действительности борьбой за свободу и независимость от интервенции любого типа, будь это свои (новгородцы) или чужие (немцы, шведы, литовцы и др.). А сама повесть «О смятении и междоусобии...», написанная с позиций привилегированных псковичей и направленная на осуждение поведения простых горожан, становится невольно своеобразным гимном отчаянности и дипломатии «малоумных», стремившихся в условиях общего «нестроения» сохранить свой город и не дать его разорить и уничтожить.