Цифровой мир и право

Введение. В истории человечества одна эпоха сменяется другой. Это нормальный процесс. Нынешняя эпоха постмодерна (постклассическая, постиндустриальная, постсовременная – кто как ее называет) нача- лась с 1960–1970-х годов и активно завоевывает пространство (сжимающееся) и время (ускоряющееся).

Мы все живем в мире глобальном, новейших технологий, включая образование цифрового мира. Особенности общества постмодерна не могут не влиять на право, преступность, права и свободы человека, правосудие [1; 2; 3; 4; 5; 6]. Одной из особенностей постмодерна является цифровизация жизни, наше параллельное существование в мире реальном и виртуальном [1, с. 15]. Причем мир виртуальный постепенно становится ведущим, особенно для подростков и молодежи. Это имеет много достоинств (получение массы информации, освоение современных IT), негативных последствий (замещение реальной жизни с реальными людьми на нечто механическое, искусственное, когда собственно человеческие отношения подменяются общением в «сети»).

Законодательство, юридическая практика, правовая наука далеко не всегда поспевают за требованиями цифровой, виртуальной действительности. Более или менее подробно раскрыть все проблемы в одной статье (да и монографии!) невозможно. Автор лишь попытается на примере трех из них показать значительные сложности, возникающие перед современным юридическим осознанием реальности общества постмодерна.

Цифровой мир и преступность. Виртуализация и цифровизация жизнедеятельности порождает киберпреступность, кибердевиантность и «переструктуризацию» преступности, когда преступления в цифровом мире теснят «обычную», «уличную преступность» (street crime), замещая ее [1; 7; 8].

С конца 1990–начала 2000-х годов наблюдается сокращение уровня преступности (в расчете на 100 тыс. населения) во всем мире. Так, к 2016 г. уровень смертности от убийств снизился: в Австралии с 1,8 в 1994 г. до 0,9; в Австрии с 1,5 в 1992 г. до 0,7; в Венгрии с 4,5 в 1993 г. до 2; в Италии с 2,2 в 1992 г. до 0,7; в Колумбии с 88,5 в 1993 г. до 25,5; в Нидерландах с 1,3 в 1992 г. до 0,5; в Польше с 2.9 в 1994 г. до 0,7; в США с 9,9 в 1992 г. до 5,3; в Финляндии с 3,2 в 1994 г. до 1,4; в Японии с 0,6 в 1994 г. до 0,26. В России уровень убийств (с покушениями) снизился с 23,1 в 2001 г. до 5,4 в 2019 г. 1 С 2006–2007 гг. до 2019 г. снизился уровень краж с 1174,7 до 527,5, грабежей – с 250,3 до 31,2, разбойных нападений – с 44,8 до 4,3. А вот уровень мошенничества вырос с 86,6 в 2004 г. до 175,2 в 2019 г.

Есть несколько объяснений происходящему, но главное и общепринятое: подростки и молодежь – главный субъект уличной преступности – ушли в мир Интернета. Там они встречаются, дружат, расходятся и «убивают», удовлетворяя в компьютерных играх («стрелялки») потребность в самоутверждении, а также совершают мошеннические действия. Вообще потребность в самоутверждении, самореализации присуща всем людям, но особенно подросткам и молодежи. А между тем именно у них наименьшие возможности удовлетворения этой потребности (отсутствие необходимого образования, профессии, жизненного и профессионального опыта). Неудовлетворенная же потребность в самоутверждении в полезной, творческой деятельности приводит к общественно опасным попыткам самоутвердиться («комплекс Герострата») или же к «уходу» – в алкоголь, наркотики, из жизни (суицид). Вот почему государству так необходимо обеспечить вертикальные лифты, предоставить подросткам и молодежи широкие возможности самоутверждения в общественно полезной деятельности (в техническом, художественном творчестве, спорте и т. п.).

Появилась и стремительно возрастает киберпреступность. Снять миллион долларов из банка другой страны, сидя в кресле за компьютером, неизмеримо выгоднее и безопаснее, чем бегать с ножом по улице, отбирая сотню рублей у пенсионерки. Исследования американских университетов в Вилланове и Ратгерсе показали, что во время пика продаж видеоигр (прежде всего, «стрелялок») количество преступлений существенно снижается, до 30 %.

Но киберпреступность высоколатентна. На очередной ежегодной конференции Европейского общества криминологов (ESC) в Сараево (2018) приводились данные: средний уровень раскрываемости преступлений в странах Европы – 42–46 %, а киберпреступлений – 4–5 %. Думается, что не успешнее раскрываются киберпреступления и в России

Интернет предоставляет невиданные возможности, но и затягивает вплоть до интернет-зависимости, как заболевания. Не говоря уже об использовании сетей террористами, организованной преступностью, неофашистами, экстремистами всех мастей.

Появляются новые виды мошенничества с использованием современных средств связи. По официальным данным, в стране растут преступления в киберпространстве. Так, мошенничество с банковскими картами только за несколько месяцев 2020 г. увеличилось в шесть раз [9]. Основными жертвами таких преступлений являются пожилые люди, пенсионеры, у которых не вызывает сомнений телефонный звонок «сотрудника Сбер- банка», предупреждающего об «опасности», о снятых с карты деньгах и предлагающего сообщить номер карты для обеспечения ее безопасности.

Цифровизация и права и свободы человека. Современные технологические возможности используются, конечно, не только в преступных целях, но и государством для защиты от преступлений и иных правонарушений, для обнаружения правонарушителей, предупреждения преступлений [10]. В частности, видеонаблюдение, широко используемое в современных городах, и сканирование всего и вся. Но эти же возможности государственного обеспечения безопасности влекут чрезвычайно неприятные последствия.

Технические возможности «цифровизации» населения приводят к китайскому «цифровому концлагерю», когда все население страны «сортируется» в зависимости от социальных рейтингов. Люди с рейтингом выше 1050 баллов – образцовые граждане, с рейтингом свыше 1000 баллов – вполне достойные, с 900–1000 баллами – середняки, ниже 850 баллов – не вполне благополучные, а ниже 600 баллов – изгои, коих не возьмут на работу, им не дадут кредит, не продадут билеты на скорые поезда и самолеты. Им грозит «превентивное воспитание», то есть арест со всеми вытекающими последствиями.

Но «цифровой» контроль существует не только в Китае. Ведь и в США существует система «Police Cloud», возможен «превентивный арест» [11]. Да и в России на фоне ограничений, вызванных пандемией коронавируса, видеонаблюдение, прежде всего в Москве, обеспечивает достаточно полный контроль за жителями.

В результате цифровизации населению грозит тотальный контроль государства за каждым из нас. Реализуется «1984» Дж. Оруэлла («оруэл-лизация» жизни). Каждый «под колпаком». Какая уж тут свобода, провозглашаемая в первых статьях Декларации прав человека и гражданина, Всеобщей декларации прав человека, Конституции РФ! Да, в современном мире растут возможности технологической свободы (быстрое перемещение по планете, молниеносная связь по смартфону, скайпу, помощники-роботы и т. п.). Но намного сложнее с личностной свободой, все более ограничиваемой «мерами безопасности».

«Меры безопасности vs права и свободы человека» – актуальная и сложнейшая общемировая проблема. Одни из первых ее подняли немецкие социологи, политологи, криминологи. Страшное прошлое гитлеровской Германии заставило немецких коллег (профессора H.-J. Albrecht, J. Arnold и др.) бить тревогу раньше других. Из отечественных кримино- логов можно назвать работы Н.В. Щедрина, С.Я. Лебедева, Я.И. Гилин-ского и др. [12; 13; 14].

Цифровизация правосудия. Не вызывает сомнения, что современные технологии должны найти место и в системе правосудия. Особенности современного общества постмодерна оказывают все большее влияние на тенденции и структуру преступности (киберпреступность «вытесняет» привычную «уличную преступность», уровень которой снижается во всем мире, корыстная преступность «теснит» насильственную, «технологизируются» методы совершения преступлений и др.). Соответственно, должны существенно меняться основания и принципы правотворчества, способы и средства деятельности правоохранительных органов, судебной системы. Излишняя криминализация деяний, не представляющих действительно серьезной опасности, превращает каждого жителя страны в преступника. Отсюда – «был бы человек, статья найдется», что противоречит свободе и правам человека.

Цифровизация правосудия уже происходит в разных странах. Так, система хранения и управления доказательствами существует в Великобритании, США, Канаде и ряде других стран. Примером «электронных весов правосудия» служит разработка профессора Х.Д. Аликперова (Азербайджан), апробированная, в частности, на заседании Санкт-Петербургского международного криминологического клуба 15 февраля 2019 г.

Поддерживая в целом идеи «цифрового правосудия», внедрения технологии блокчейна, следует заметить, во-первых, что принцип Инь – Ян никуда не исчез. В любом положительном таится отрицательное (а в любом отрицательном можно отыскать зерно положительного). Ничего идеального никогда не было, нет и быть не может. Следовательно, внедряя современные технологии, включая блокчейн и основанное на нем «цифровое правосудие», необходимо трезво выявить возможные минусы и средства их минимизации.

Во-вторых, в принципе, никто и ничто не может обеспечить, гарантировать достижение «истины» в судебном процессе. Стоит еще раз подчеркнуть: «есть много истин, нет Истины» [15]. Или обратиться к М. Борну: «Я считаю, что такие идеи, как абсолютная несомненность, абсолютная точность, окончательная истина и тому подобные, являются плодами воображения, которые должны быть исключены из любой области науки». Более того, «вера любого человека в единую окончательную истину и в то, что он является ее обладателем, является главной причиной всего зла в нашем мире» [16]. Надо понять: ни судья, ни суд, ни присяжные не могут гарантировать достижение «истины» в процессе. Судебные ошибки неизбежны. Не сумеет их полностью устранить и любая технология. Тем более что суд решает вопросы о деяниях людей со всеми их индивидуализированными жизненными и психологическими нюансами, кои будут недоступны технологиям. Очевидно, на первом этапе внедрения технологий в процесс судопроизводства необходимо будет, заменив бумажное многотомие, сохранить роль судей в решении судеб людей. Другое дело, что судьи с помощью новых технологий типа «электронных весов правосудия» будут обладать неоценимой «подсказкой», обойти которую ради каких-либо неправовых интересов будет весьма затруднительно. Видимо, судьи должны будут в приговоре обосновать, почему их решение расходится с электронным приговором.

Применительно к России: нет больших надежд на реализацию «цифрового правосудия» в условиях «телефонного», заданного «свыше» правосудия, от которого власть вряд ли в состоянии отказаться сегодня.

Заключение. Одной из характеристик современного общества постмодерна является цифровизация всех (или почти всех) компонентов общественной жизни: экономики и права, политики и культуры, быта и … преступности. Юридически значимы глобальные изменения в структуре преступности: сокращение преступлений против личности, рост мошенничества, киберпреступность и др. Тотальная цифровизация, когда принципиально возможно наблюдение за каждым жителем страны, обостряет проблему «меры безопасности vs права и свободы человека». Человечество идет к «1984» Оруэлла. Что делать?

Цифровизация не может не затронуть систему правосудия. Есть роботы в производстве, есть роботы – домашние хозяйки, есть беспилотники. Не появятся ли роботы-судьи? Пока об этом рано говорить, а вот определенная цифровизация отправления правосудия давно ждет реализации. Уход от многотомных дел, замена секретаря судебного заседания, «электронные весы правосудия» как объективизация выносимых приговоров – реалии сегодняшнего дня.

Дальнейшая цифровизация жизни будет продолжаться. Каковы позитивные и негативные последствия? О чем надо задумываться юристам-практикам и юристам-ученым? Непочатый край работы.