Д. Олерон (Д. И. Глушков) в диалоге с Ж.-М. де Эредиа

Выполненные поэтом и филологом Дмитрием Ивановичем Глушковым (псевдоним - ДОлерон, 1884 - 1918) переводы «Трофеев» парнасца Ж,-М. де Эредиа были изданы в 1925 г. по прямому указанию И.И.Ионова,

до 1917 г. находившегося вместе с Глушковым в сибирской ссылке, а в 1924 - 1925 годах возглавлявшего Ленинградское отделение Госиздата. О том, как книга была воспринята современниками, можно судить из ряда опубликованных в литературно-художественных журналах 20-х гг. рецензий. В одном из первых отзывов («Красная новь», 1925, № 8), написанном, по всей видимости, профессиональным филологом-переводчиком (автор - Валентина Дымник), издание рассматривалось критически. Замечая, что потребность в необходимости полного перевода «Трофеев» назрела достаточно давно, рецензент сожалела: «Однако, как всегда бывает, и в данном случае приходится пожалеть, что перевод не передает всех особенностей подлинника» [Дымник 1925: 282]. Далее автор отзыва обвиняла переводчика в склонности к вольному обращению с первоисточником, использовании приемов стиля, свойственного «символистам бальмонтовского толка» [там же]. Кроме того, отмечался ряд переводческих промахов и погрешностей, очевидных для специалиста-филолога и неприметных для сотворца-поэта. «Господин Эредиа в переводных его (Глушкова - С.З.) стихах звучит несколько приглушенно, - но все же он звучит для многих. В этом большая заслуга нового издания», - резюмировала автор статьи [Дымник 1925: 283]. Рецензент не приняла во внимание или не знала, что работа над переводами велась в очень непростых условиях: сначала в Харьковской каторжной тюрьме, где поэт находился с 1910 по 1914 годы, затем - в ссылке в с. Тутура Верхоленского уезда Иркутской губернии, а далее - в Иркутске и Нижнеудинске. Учитывая бедность провинциальных библиотек, а также ситуацию в стране в 1914 - 1918 годы, можно предположить, в какой обстановке приходилось работать переводчику. Но дело даже не в условиях. Темы, поднятые в «Трофеях» Эредиа, были созвучны мыслям и чувствам сибирского поэта и, обладая незаурядным поэтическим даром, он не мог и, думается, не хотел быть переводчиком-«букволистом» (т.е. стремиться прежде всего к точному воспроизведению оригинала).

Вопрос о том, можно ли назвать Элерона «волюнтаристом», подобным Бальмонту, является дискуссионным. Так, например, ГКалмансон, точно споря с предыдущим рецензентом, писал: «Перевод Глушкова надо признать мастерским: он сохранил особенность языка подлинника, его специфические выражения, все древние названия и довольно близко передает смысл и содержание подлинника» («Октябрь», 1926, № 2) [пит. по: Романов 1994: 308]. Глушковские «Трофеи» также приветствовал мастер литературного перевода В.Я.Брюсов: «Принимая во внимание все трудности передачи на другой язык стихов Эредиа, считаю перевод ДГлушкова чрезвычайно удачным. Эго работа, исполненная с любовью, со знанием и мастерством. Читатели перевода будут иметь верное понятие о поэзии Эредиа» [цит. по: Трушкин 1985: 323]. Восторженно отозвался о переводах и ученый-эллинист Ф.Зелинский [там же]. Самую же бесстрастную и верную оценку дал, пожалуй, Б.Лившиц, в предисловии к изданию «Трофеев» отмечавший, что переводчик равно далек «и от бальмонтовской бесшабашной отсебятины, и от благонамеренной безликости» [пит. по: Романов 1987: 9]. «Творчество, переводы (Плавт, Эредиа) в каторжной тюрьме наполняли дни его содержанием, давали выход его духовным силам. Эго было спасением от “тлена” каторги», -вспоминала супруга Олерона, А.М.Тумакова [цит. по: Трушкин 1986: 212]. Смена культур, исторический процесс, не знающий остановок - эти основные темы «Трофеев» Эредиа нашли отклик в сердце поэта, жившего в России в эпоху перемен.

Под впечатлением «Трофеев» Глушковым-Олероном были написаны «Олимпийские сонеты» (изд. 1922 г.). В сонетах Эредиа и Олерона общая цветовая гамма: и тот и другой отдают предпочтения «древним» насыщенным цветам: золоту, пурпуру, лазури, зелени. Оба предпочитают яркие контрасты: «разбитый мрамор» в полумраке дикого леса, пламенные солнечные лучи на мраморных глыбах и скульптурах, «кровь по снегу», «огнь в ночи и в бурной мгле звезда». Повторяет Олерон и излюбленные приемы парнасца: рисунок тонкой сеткой по однотонной глади, пятна / тени на голубом (лазурном, синем) фоне. В своем подражании поэт не был одинок, указанный элемент экфрастического стиля заимствовался у парнасцев многими русскими неоклассиками рубежа XIX - XX вв. (см., например, «На бледно-голубой эмали...» О.Э.Мандельштама).

Вслед за Эредиа Глушков выбирает форму сонета, который использует как своего рода раму, «оправу» для стихотворных «камей»; «видит идеал не в искусстве античности с его чувством меры и стремлением к гармонии, но в живом мире античной мифологии - с дикими и похотливыми кентаврами, ревнивыми и мстительными богами, с героями, которых неукротимая страсть и мощь ведут как к подвигу, так и к преступлению» [Филатова 1995]. Образы в «Трофеях» и «Олимпийских сонетах» изображены в динамике; для сюжетов характерна неожиданная и быстрая смена событий. Оба автора предпочитают описывать героев в движении, полете, порыве, с развевающимися волосами и одеждами. В подражании мастеру написаны у Олерона и живые диалоги античных героев. Ср., например:

Ж-М. де Эредиа «Сфинкс»

(пер. М. Бронникова)

«И человек вошел, пространствовав года: / "Чья тень мне застит свет у каменного зева?" -"Любовь". - "Ты бог?" -"Герой"...»

Д. Олерон «Прометей»

«Но встречу их теснина разделяла. / Кто ты в цепях? - Титан. А ты? - Герой»

В «Олимпийских сонетах» и «Трофеях» можно обнаружить целый ряд общих тем и мотивов, поэтическое решение которых позволяет сделать выводы об общности мировоззрения двух поэтов. Рассмотрим, к примеру, стихотворение Д.Олерона «Гермес и Вакх Праксителя» из цикла «Герай-он» - экфрасис олимпийской скульптуры «Гермес с младенцем Дионисом», на написание которого поэта явно вдохновил не только античный памятник, но и сонет Эредиа «Рождение Афродиты». Чудо рождения античного бога оба поэта рассматривают в контексте мировой истории.

Описание скульптуры у Олерона неточно: олимпийский Гермес держит младенца на сгибе локтя; в сонете юный бог «взирает на мир» «с колен» учителя. Для поэта важны не внешние особенности античного памятника, а тема ученика и учителя, мотив преемственности, которым неоклассики начала XX века придавали особое значение. Образ новорожденного бога выводит поэта на тему мирового устройства. Посредством мифологемы Диониса-Вакха озвучивается философское представление о мировой истории как цепочке повторений. Мотив круга, который задается как лексически («кубков круговых»), так и через использование определенных поэтических фигур (анафоры, синтаксического параллелизма), подчеркивает данное мировидение на уровне стихотворной формы. В первом катрене сонета запечатлено присутствие античного божества всегда и во всем («Он был лозой на грядках винодела, / Он был ключом из кубков круто -вых, / Он ткал узор видений бредовых, / Им речь волхва в экстазе пламенела») - это, выражаясь языком сонетной формы, «тезис»; во втором катрене - непосредственный момент рождения бога, данный как точка отчета (на синтаксическом уровне это подчеркивается использованием союза в начале строки: ср. «И родила Диониса Семела») - «антитезис». Портрет Вакха построен на оксюмороне: «Преемник сил стихии вечно страстной, / Божественный, невинный и прекрасный...» (кстати, амбивалентный образ создается и в «Рождении Афродиты» Эредиа. См. об этом: Филатова 1995). Финальный терцет сонета («Но нет, еще не миру эти взгляды: / Им чужд еще насмешливый Силен / И резвый хмель, и шумные Менады») заставляет внимательно приглядеться к статуе и вспомнить ее историю: по мнению искусствоведов, в утраченной руке Гермеса «была кисть винограда, которой он дразнил Диониса, почему младенец к ней и тянулся» [Грин-цер]. В терцетах по закону жанра дан некий «синтез»: Олерон находит гармонию в сочетании мифологической божественной природы Диониса и запечатленной в античной скульптуре детской непосредственности.

Диалог поэтов, конечно, не исчерпывается фрагментами, представленными в данной статье. «Трофеи» в переводах Олерона вдохновили на первые пробы пера К.М.Симонова («Мне случайно попалась книжка сонетов <...> Эредиа "Трофеи" в переводах Глушкова-Олерона. <...> эти холодно- вато-красивые стихи произвели на меня тогда настолько сильное впечатление, что я написал в подражание им целую тетрадку собственных сонетов», - вспоминал поэт [пит. по: Прашкевич]). Думается и «Олимпийские сонеты» если еще не нашли, то найдут того, кто прочитав их, пригубит чашу с «эликсиром бессмертия», которым было и для Эредиа, и для Олерона искусство.