Дискурсивная тактика злопожелания: прямые формы объективации в наличной конфликтной ситуации общения

Эмоциональный концепт, представленный в русскоязычном обыденном сознании ключевым словом месть , находит выражение не только в предметно-практической, но и в появившийся на ее основе знаковой деятельности, которая характеризуется фру-страционной обусловленностью, осознанностью, целенаправленностью, агрессивностью и по прагматическим параметрам определяется нами как виндиктивный дискурс (далее – ВД) [9, c. 7 – 8].

Глубинным психологическим мотивом данного вида знаковой деятельности является потребность индивида в эмоциональноэнергетической разрядке, которая трансформируется в целевую установку, связанную с устранением источника фрустрации (или замещающего его объекта) и установлением границы, отделяющей свое (безопасное) от чужого (враждебного) пространства. Реализуется данная целевая установка в стратегиях устрашения и проклятия и соответствующих им тактиках угрозы, а также изгнания, поругания и зло-пожелания. Поскольку целевая установка ВД сводится к установлению вышеназванной границы, а последняя в конечном счете определяется волей осуществляющего знаковую деятельность субъекта, то тактику злопожелания (как, впрочем, и другие структурные составляющие изучаемого вида знаковой деятельности – тактики угрозы, изгнания и поругания) можно рассматривать как вспомогательный способ (или прием), который используется этим субъектом для утверждения своей воли.

Тактика злопожелания представляет собой знаково оформленный акт волеизъявления (а в наличной конфликтной ситуации общения – директивно-экспрессивный акт), нацеленный субъектом ВД на лишение своего оппонента жизни или причинение ему физических и / или моральных страданий.

Изучаемая тактика (как и другие тактики ВД) реализуется в прямых и косвеннопроизводных формах. К прямым формам ее объективации мы относим высказываемые субъектом ВД заклинания, которые основываются на принципе гомеопатической магии «подобное производит подобное» и представляют собой логические доказательства желаемого через моделируемое или действительное (например: Как на восине лисцья вянуць, так пусь у злодея руки, ноги отсохнуць ), а также обращение к неким могущественным силам природы просьбы или мольбы (помочь) причинить оппоненту вред (например: Окаянные духи, придайте мне силы, помогите и пособите мне, чтобы не было (имярек) ни в день житья, ни в ночь спанья, ни в час моготы, ни в полчаса терпежу;…Еще дай, да боже-господи, / Ему в дом жену не умную, / Плодить детей неразумных!… и др.) [9, с. 246 – 259]. Все эти формы использвались субъектом ВД вне наличных конфликтных ситуаций общения, т.е. в тех случаях, когда изучаемая тактика оставалась в чистом виде актом волеизъявления, которым он стремился нанести вред своему оппоненту, оставаясь вне поля его зрения.

Полагаем, что если в состояниях повышенного эмоционального напряжения субъект ВД испытывал потребность выражать злопоже-лания в лицо своим оппонентам и данная потребность реализовывалась в наличных конфликтных ситуациях общения, то имело место изменение коммуникативно-прагматического статуса изучаемой тактики, а это, в свою очередь, обусловливало и изменение лексико-грамматичеких параметров представляющих ее форм. Попытаемся обосновать данное предположение и для начала рассмотрим следующий пример – фрагмент текста предания «Как Алеша Тугарина Змеевича победил»:

Приехал добрый молодец в Киев ко князю ко Владимиру, пришел в белокаменные палаты, крест кладет по-писаному, покланяется по-ученому на все четыре стороны. Посадил князь его за дубовый стол, начал Алеша есть пряники печатные, запивать винами заморскими, а потом пошел на кирпичную печь отдохнуть.

На ту пору наехал Тугарин Змеевич – неодолимый богатырь. Всю рать разогнал, в па- латы княжеские вломился, сам сел за дубовый стол, сам с княгиней обнимается, а над князем Владимиром ругается.

Кладет ковригу за щеку, а другую – за другую кладет, на язык кладет белого лебедя, пирогом пропихнул – да все и проглотил.

Говорит тут Алеша Попович с кирпичной печи такие слова:

– Было у нашего батюшки у Леонтия коровище, было обжорище, съедало целые кад-цы пивоварные с гущею, выпивало пол-озера, да в одночасье и разорвало обжорище надвое. Так бы и тебя, Тугарин, разорвало за столом! » [4, с. 11 – 13].

В этом примере высказывание Алеши представляло собой основанный на принципе гомеопатической магии «подобное производит подобное» акт волеизъявления. Данный акт, осуществляемый в наличной конфликтной ситуации общения, позволял ему кроме преследования цели, связанной с физическим уничтожением противника, оказывать еще и деструктивное воздействие на его эмоциональную сферу; иными словами, злопо-желание помимо директивной обретало еще и экспрессивную функцию или, если пользоваться терминами теории речевых актов, становилось директивно-эксперессивным речевым действием. Производство говорящим подобного рода действий в наличных конфликтных ситуациях общения требовало от него оперативности, что, как представляется, вызывало, в свою очередь, необходимость семантической редукции соответствующих заговорных формул и при определенных лексикограмматических изменениях воспроизводства лишь тех их компонентов, которые эксплицировали цель производимого действия. Так, можно предположить, что по вышеназванной причине в наличных конфликтных ситуациях общения вместо развернутых, основанных на доказательстве желаемого через моделируемое (действительное) заговорных формул, начинали употребляться лишь их модифицированные рематические части, например: Было у нашего батюшки у Леонтия коровище, было обжорище, съедало целые кадцы пивоварные с гущею, {…}, да в одночасье и разорвало об-жорище надвое. Так бы и тебя, Тугарина, разорвало за столом» => чтоб / хоть бы тебя разорвало.

Думается, что аналогичные изменения могли происходить и с такими формами воплощения тактики злопожелания, которые представляли собой обращенные говорящим к неким могущественным силам просьбы или мольбы (помочь) причинить оппоненту вред,

ВОПРОСЫ ОБЩЕГО язЫКОзНАНИя например: Окаянные духи, {…} помогите и пособите мне, чтоб не было (имярек) ни в день житья, ни в ночь спанья…» => чтоб не было тебе ни в день житья, ни в ночь спанья… .

Некоторые, как мы полагаем, преобразованные заговорные формулы сохранили имена тех могущественных сил, к которым субъект ВД обращался за помощью в превращении желаемого в действительное: чтоб разразил тебя Перун, черт бы тебя взял, леший бы тебя утащил, водяной бы тебя подхватил , а также разрази тебя Перун, черт тебя возьми, уведи тебя леший, подхвати тебя водяной . Последние из приведенных устойчивых речевых структур характеризуются двойной адресацией и необычным синтаксисом [1], что дает основание полагать, что они являются продуктами контаминации выражений, одни из которых представляли собой обращенные субъектом ВД к могущественным силам просьбы или мольбы (помочь) причинить оппоненту вред (например: черт, возьми его ), а другие являлись переориентированными на реципиента трансформациями первых (например: черт бы взял тебя ). Объединение в речевом потоке структурных элементов двух близких по значению выражений черт, возьми его и черт бы взял тебя , возможно, и сформировало словесную формулу черт тебя возьми и под.

Вышеизложенные рассуждения, однако, не означают того, что все использовавшиеся субъектом ВД в наличных конфликтных ситуациях общения магические формы воплощения тактики злопожелания являлись рудиментами более сложных заговорных формул, представлявших собой логические доказательства желаемого через моделируемое (или действительное) или обращенные к могущественным силам просьбы или мольбы (помочь) сделать желаемое действительным. Некоторые из них (например: Сгинь / пропади (нечистая)!, Соль в глаза! / Песок в очи!, Деркачь (тебе) в зубы! / Типун (тебе) на язык! и др.) могли изначально предназначаться для быстрого реагирования на внезапно появившуюся опасность и, следовательно, не могли быть составными частями более сложных заговорных формул (близкие к высказываемой точке зрения см.в [7; 2]).

Приведенные вербальные формулы использовались субъектом ВД как обереги или средства защиты от противника и в самой полной мере соответствовали оборонительному принципу, согласно кторому лучшей защитой является нападение (т.е. нанесение превентивного удара по угрожающему объекту или уда- ра в ответ на совершаемое или совершенное им какое-либо агрессивное действие).

Первая из приведенных словесных формул – Сгинь / пропади (нечистая)! – использовалась субъектом ВД для уничтожения своего оппонента (глагол сгинуть означает «погибнуть, загинуть, пропасть, сгаснуть, уничтожиться» [5, т.4, c. 163]). Две другие словесные формулы – Соль в глаза! или Песок в очи! – являлись средствами защиты от сглаза и употреблялись субъектом ВД для того, чтобы лишить глазливого человека на определенное время возможности орудовать своим взглядом [7].

Последние из приведенных словесных формул – Деркач (тебе) в зубы! и Типун (тебе) на язык! – использовались субъектом ВД для нейтрализации негативных последствий сказанного его собеседником и ориентировались на то, чтобы лишить последнего способности говорить (деркач – это «голый веник» [5, т. 1, c. 432], а типун – птичья болезнь, хрящеватый нарост на кончике языка (Там же, т. 4, c. 405); можно сказать, что первая формула была направлена на создание физических помех говорению, а вторая формула фактически являлась насыланием болезни и предполагала создание физиологических изменений языка, препятствующих речепроизводству).

Восходящие к древнейшим заговорам формы представления тактики злоподелания встречаются и в современной практике социального взаимодействия. Они находят себе применение прежде всего в обыденной сфере общения, где используются говорящим в качестве реплик-реакций на противоречащее его воле поведение коммуниканта:

[Красавина:] Ах ты, батюшки мои, как перепугал, окаянный! Все сердце оторвалось. Чтоб тебе пусто было! (А.Н. Островский. За чем пойдешь, то и найдешь).

Построенные по моделям древних заговоров прямые формы объективации тактики злопожелания встречаются, хотя и нечасто, и в институциональной сфере общения: в протестном поведении демонстрантов, выступающих с лозунгами Мэра города – под суд!, Губернатора – в тюрьму! и др., или футбольных болельщиков, использующих устойчивую речевую структуру Судью – на мыло! Авторы приведенных высказываний, объективирующих тактику злопожелания, вряд ли верят в то, что после их произнесения желаемое превратится в действительное. Принципиальное отличие заклинанний от коррелирующих с ними обыденных пожеланий, как отмечает А. Веж-бицкая, заключается в том, что первые предпо- лагают могущество слов, а вторые – их бессилие [3, с. 271]. Данный тезис, однако, не означает того, что особое состояние сознания, в котором слово обретает властную силу и овладевает сутью вещей, является пережитым человеком на определенном этапе своего развития и навсегда забытым. Среди носителей русского этнокультурного сознания и сегодня немало убежденных в том, что злопожелания имеют свойство сбываться (см., напр., данные опроса информантов, проведенного Е.Е. Самойловой, [8]). Более того, согласно существующим народным поверьям, говорящий может наслать на своего оппонента несчастье и тогда, когда использует формы представления тактики злопожела-ния для его поругания. А еще, как гласит народная мудрость, насылаемые говорящим на кого-либо несчастья имеют свойство к нему же и возвращаться [4; 6]. Возможно, благодаря таким сложившимся на ранней стадии развития русской (и шире – европейской) культуры и дошедшим до наших дней поверьям о могуществе слов и обратимости злопожеланий использование прямых (впрочем, как и косвенных) форм предствления изучаемой тактики в современной практике социального взаимодействия является весьма ограниченным.

Итак, к прямым формам объективации тактики злопожелания следует относить и самые разные, предназначенные для использования в наличных конфликтных ситуациях общения, оптативные конструкции, которыми субъект ВД стремится нанести своему оппоненту вред и одновременно оказать деструктивное воздействие на его эмоциональную сферу: чтоб ты сдох, чтоб у тебя язык отсох, черт бы тебя побрал, пропади ты пропадом и др. Все они обеспечивают оперативность и недвусмысленность речевого поведения.