Дискурсивные временные значения в бурятском языке

Время является одной из форм существования всего материального мира, важной составляющей жизни и сознания человека. Эта базисная категория имеет свою внутреннюю структуру, иерархию, поэтому исключительный интерес представляет процесс выражения времени языком, поскольку зафиксированный коллективный опыт осмысления становится основой дальнейших построений, позволяя выявить особенности семантической системы языка.

Временные послеложные конструкции, рассматриваемые в работе, зафиксировали процесс концептуализации времени в бурятском языке и являются одним из способов передачи его топологических свойств. Послелоги в бурятском языке по своим грамматическим признакам и синтаксической функции утратили свою лексическую полнозначность и относятся к служебным словам, выражающим различные отношения наряду с падежными формантами. Большая часть послелогов представляет собой грамматикализованные формы знаменательных слов, все еще функционирующих в языке. Выполняя служебную функцию, послелоги сохранили исходную семантику, поддерживающую, дополняющую и специализирующую значение полнозначной лексемы, к которой он примыкает, образуя обособленную синтагму и обнаруживая определенную самостоятельность. В статье анализируется роль послелогов в формировании дискурсивных временных значений.

Некоторые бурятские послелоги эквивалентны русским предлогам по своей служебной функции, но при этом их отличие заключается в способности формировать дискурсивные временные значения в сочетаниях с причастием будущего времени, родительным падежом имени существительного, некоторыми деепричастиями. Аналитические глагольно-послеложные конструкции выполняют в этом случае функцию пропозиции, устанавливающую соответствия между реальным миром, интервалом времени и описываемым событием. На основе взаимодействия отмеченных компонентов задаются границы временных отрезков, указывается конечная или начальная точка отсчета, актуализируются идеи повторяемости или непрерывности, происходит ориентация относительно момента речи.

В подавляющем большинстве случаев бурятские послелоги образуют предикативную конструкцию с нереферентными глагольными формами – причастиями будущего или прошедшего времени, слитными деепричастиями, именем существительным в родительном или исходном падеже. В такого рода сочетаниях формируется дискурсивное значение, когда говорящий: 1) указывает на безостановочность или постоянное возобновление действия после некоторого перерыва; 2) его повторяемость или протяженность во времени; 3) актуализирует идею неестественного замедления или растянутости события; 4) мыслит его в ряду себе подобных; 5) определяет исходную и финишную временные точки. Так, послелоги, уже частично утратившие свою исходную семантику множества – бүрин ‘ все ’ , целостности – бүхэн ‘ каждый ’ , единовременности удаа ‘ один раз ’ , актуализируют состояние повторения действий: хэдэн үдэр удаагаар ‘ несколько дней подряд ’ ; временные отношения его продолжительности: үдэр ошохо тума ‘ с каждым днем ’ ; временные смыслы беспрерывности и неизменности, темпорального ряда или последовательности: жэлэй үнгэрхэ тума ‘ с каждым годом ’, үдэшэ бүри шахду ‘ почти каждый вечер ’, мину та бүхэндэ ‘ каждую минуту ’. Первоначальная сема всеобщности, совокупности, отсутствия исключений формирует идею интенсивности: h үни бүхэндэ ‘ каждую ночь ’, ерэхэ бүри ‘ с каждым приездом , каждый раз , как приезжал ’, хэдэн жэл удаа дараагаар ‘ несколько лет подряд ’. А интенсивность в свою очередь, благодаря количественному компоненту, подвергается оценке: үдэр бүри ерэдэг ‘ каждый день является ( неодобр .)’ үдэр бүхэндoo унтадаг ‘ спит целыми днями ( неодобр .)’, жэл ошохо тума баяжадаг ‘ с каж дым годом богатеет ’.

Впервые на дискурсивное значение обратил внимание Д. Болинджер, отметивший, что английское слово all ‘ все ’ в препозиици к предикату выполняет текстовую функцию, усиливает утверждение, не внося семантических изменений [1, с.63]. Дискурсивные значения местоимений и местоименных наречий отмечены Н.Д. Арутюновой, которая описала их роль в выражении неопределенности и незавершенности в русском языке [2, с.823-829], а на материале местоимения все выявила механизмы генерализации, фокусирования внимания, регуляции межличностных отношений, расширения и сокращения текста, преувеличения и преуменьшения [3, с.363- 00].

Для объективации временных отношений предшествования и следования, одновременности и повторяемости в бурятском языке используются сочетания причастия прошедшего времени с послелогом шэгтээ , үедэ , хирэдэ , тэндэ , зуура , дэргэндэ: үүр сайха дэргэндэ ‘ на рассвете ’, үглoo болохо дэргэндэ ‘ к утру ’ : тушаажа яба h ан шэгтээ ‘ в то время , когда я сдавал ’ , унтажа байха үеэр ‘ когда спали ’ , манай ошохо хирэдэ ‘ во время нашего отъезда ’, абахынгаа тэндэ ‘ когда получал ’, h ургуулидаа ошохо зуура ‘ когда я шел в школу ’ ; формы родительного или основного падежа имени с хоорондо: тэрэ наншалдаан хоорондо ‘ во время той драки ’ ; причастия будущего и настоящего времени мүртoo: шамда ошохо мүртoo ‘ пока шел к тебе ’, хэбтэ h эн мүртэнь ‘ пока лежал ’ ; причастия будущего времени и родительного падежа имени: барагта: манай унтаха барагта ‘ в то время , как мы ложились спать ’, үдэрэй тэн барагта ‘ примерно в полдень ’ ; причастия будущего времени или слитного деепричастия с сасуу: ерэн сасуу ‘ как только пришел ’.

Временная каузация действий или состояний, осуществляемая с их помощью, носит ретроспективный характер, говорящий, находясь в позиции внешнего наблюдателя, описывает временные границы продолжительности действия или указывает на их начало: тэрэ гэ h эн хирэдэ нохой гүйжэ ерэбэ ‘ только он проговорил , подскочила собака ’, хабхар болохо хирэдэ ошохо ‘ поедет , когда стемнеет ’. Некоторые из данных послелогов этимологически связаны с темпоральной лексикой, поэтому сохраняют денотативное значение времени: үедэ образовано от үе ‘ время , пора ’, хирэдэ ← хирэ ‘ промежуток времени ’.

Большая часть послелогов, формирующих контексты со значением одновременности ситуаций, представлена пространственными словами: хоорондо ‘ между ’, тэндэ ‘ там ’, зуура ‘ по пути ’, мүртoo ← мүр ‘ дорога ’, дэргэндэ ← дэргэн ‘ сторона ’, шэгтээ ‘ направленный в какую - то сторону ’, которые позволяют говорящему не только сопоставить ситуации по времени, но и частично определить границы их временных промежутков, одно из событий при этом выступает в качестве временного ориентира. Пространственная временная упорядоченность, восходящая к онтологической связи концептов время и про странство, как известно, носит универсальный характер и подробно описана в лингвистической литературе [4].

Умение определять одновременность протекания явлений по сути своей дало возможность субъекту речи задавать с помощью послелогов начало отсчета времени и указывать на финитные временные отношения. Используя нетемпоральные послелоги, говорящий актуализирует идею исходной точки отсчета, в качестве которой выступает известное всем участникам коммуникативного акта событие или природное явление: hайндэрэй h YYлхэнээр 'сразу после праздника ’ (букв. праздника в конце), суглаанай h YYлээр 'после собрания ’ ; ошохоhoo урид ‘до отъезда ’ (букв. отъезда впереди), ерэhээр нэгэ жэл YЛYYтэй болооб 'с тех пор, как я приехал, прошло больше года ’ (букв. как я приехал, один год больше прошло), арбан жэлэй Yмэнэ ‘десять лет тому назад ’ (букв. десять лет впереди), дайнай хойто ‘после войны ’ (букв. войны позади), гурбан Yдэрэй саада тээ ‘пять дней тому назад ’ (букв. три дня дальше), минии ерэhэн удаа ‘после того, как я пришел ’ (букв. как я пришел, долго), хоёр Yдэр урагша ‘за два дня вперед ’, хабар болохын урдуур ‘до наступления весны ’, нэгэ hарын саана ‘месяц тому назад ’, мYн oo Yдэрh oo сааша ‘с сегодняшнего дня ’, ябаха дээрээ ‘перед уходом ’, намарай эхеэр ‘в начале осени ’, тYYнэй удаада ‘после того ’, hуни болохо багта ‘к ночи ’, YYP сайха багта ‘к рассвету ’.

Подавляющее большинство данных послелогов – слова с исходным пространственным значением: hYYлхэнээр, hYYлээр мотивированы hуул 'конец ’; урид, урагша, урда, урдуур восходят к ур- ‘впереди ’; саада, саана, сааша имеют общую корневую морфему саа- ‘дальний, на противоположной стороне ’ ; хойто, хойшо обозначают заднюю, северную сторону. Пространственная модель времени, присутствующая в той или иной степени в разных языках, в бурятском языке играет основную роль. Подавляющее большинство контекстов, так или иначе актуализирующих временные смыслы, строятся на основе пространственных представлений. Согласно этой модели, время представляет собой векторную прямую, состоящую из множества моментов речи, имеющих свое условное начало и конечный предел, при этом участники коммуникации обращены лицом к прошлому, будущее остается за их спиной, а относительность времени обусловлена присутствием фигуры говорящего. Количественные характеристики данного времени неопределенны, оно не измеряется привычными показателями – часами, сутками, годами, точкой отсчета выступает событие, одновременно с которым происходит действие, о котором идет речь. Возникают ситуативные временные отношения, построенные на каузации одновременных или разновременных действий, что достигается за счет использования пространственной метафоры до и после, не случайно глаголы в этих контекстах указывают на предшествуюшие действия или на то, что за ними следует.

Медиатором временных отношений выступает человек, разделяющий линию времени на три составляющие: прошлое, настоящее и будущее. Обозначая точку отсчета, он использует пространственные послелоги, которые в скрепе с причастием будущего времени локализуют ситуацию на определенном моменте в прошлом, имплицитно ориентируя участников коммуникации на события и действия в будущем: ябаха тээшээ х оо рэхэ ‘рассказать перед уходом ’, сабшаха хойшо амарха ‘отдохнуть после кось-бы ’ (букв. косить, позади, отдохнуть ), хабар болохын урдуур таряа бэлдэхэ ‘приготовить зерно до на -ступления весны ’. Контексты с родительным и исходными падежами имени, с послелогами указывают на время, начиная с которого или после которого совершается действие, при этом чаще всего речь идет о прошедших ситуациях, а формальное время выражено основным глаголом: намарhаа эхилжэ ‘начиная с осени ’, Yбэлэй сааша ‘начиная с зимы ’, Yгл oo нэй урда ‘перед рассветом ’.

Финитные отношения обслуживаются при помощи родительного падежа имени + эсэсээр: зунай эсэсээр ‘в конце лета ’ ; Р. п. + хабаар: Yбэлэй хабаар ерэхэ ‘приедет где - то к зиме ’ ; Р. п + хабада: Yдэрэй эдеэнэй хабада ‘в обеденную пору ’ ; Р. п. + угтуулан: шэнэ жэлээ угтуулан ‘навстречу новому году ’ ; Р. п. + багаар: хара бараанай багаар ‘в сумерках ’ ; причастия будущего времени + багта: Yдэшэ болохо баг -та ‘к вечеру ’ ; барагаар: hарын тэн барагаар ‘примерно в середине месяца ’ ; дательного падежа имени существительного, числительного местоимения, или причастия будущего времени + хурэтэр: дала на -hа хурэтэр ‘до семидесяти лет ’ ; hYYлэй Yе хурэтэр ‘до последнего времени ’. Семантика временного предела в этих контекстах имплицируется отглагольными послелогами хурэтэр ‘достигая ’, болотор ‘осуществив ’, угтуулан ‘встречая ’ с исходным значением кинетического достижения цели, которое и позволяет говорящему обозначить идею завершения временного промежутка. На конечность во времени указывают и отыменные послелоги хабаар, багаар, багта, барагаар , которые актуализируют идею приблизительной локализации границы времени, сему ‘не вполне точно определимый ’ находим в родственных глаголах бараглаха ‘делать что -либо приблизительно, предполагать ’, хабаарха ‘относиться к че -му-либо, иметь отношение, принадлежать’.

В семантическом поле начала и конца наблюдается преобладание по объему и частотности лексем начала. Данную ассиметрию можно объяснить, с одной стороны, отсутствием эсхатологических воззрений о конце мира и человека в бурятской картине мира, с другой, повторяемость и вечный круговорот природных циклов снимают контрадиктарность начала и конца. Формируется амбивалентность этих понятий, ибо при осознаваемой безграничности времени событийный предел ориентирован в будущее, выступает в качестве начала нового действия или состояния. Иногда черта, разделяющая конечную и начальную точки, подвижна, неопределенна и допускает взаимопереход, отсюда приблизительность в их определении. Внимание переносится с временных границ на семантическую реализацию цели, проявле- ние развития во временном аспекте или продолжающуюся одновременность.

Пространственная временная упорядоченность, восходящая к онтологической связи концептов время и пространство, маркирует прошлое время как расположенное на значительном расстоянии от говорящего: уни холо ‘давно ’ (букв. долго, далеко), hарын саана ‘месяц тому назад ’ (букв. месяц дальше), зуун жэлэй саана ‘сто лет тому назад ’ (букв. сто лет дальше), саанаhаал ‘издавна, изначально ’ (букв. издалека). Значительное расстояние, которое умозрительно преодолевает говорящий, чтобы обозреть события, произошедшие в далеком прошлом, не позволяет ему в достаточной степени осмыслить их причину и следствие, а также объект, максимально удаленный от него, поэтому семантическая деривация наречия саанаhаа ‘издалека ’ приводит к признанию существенных признаков этого объекта или времени в ряду исконных, неразрывно связанных с ними, внутренне присущих им, обусловленных самой сущностью: саанаhаал мэдэжэ байгаа ‘изначально знал ’, саанаhаа дурэгуйг оо р хандаха ‘изначально отно-ситься враждебно, без видимых причин ’, саанаhаа муу ёротой ‘вредный по природе своей ’.

Послелоги участвуют в указании на длительность описываемой ситуации, для этого чаще всего носители языка используют соматизмы, позволяющие описать локализацию времени действия относительно носителя языка, например, шарай ‘лицо ’: унгэрhэн намарай шарайда ‘в течение всей прошлой осени ’, уржадэрэй шарайда ‘в течение всего позавчерашнего дня ’ ; нюрган ‘спина ’ : убэлэй нюрганда ‘в течение зимы ’ ; нюур ‘лицо ’ : хэдэн жэлэй нюурта ‘в течение нескольких лет ’, мун оо дэрэй нюурта ‘на сегодняшний день ’ ; дотор ‘внутренности ’ : хоёр жэлэй турша дотор ‘в течение двух лет ’ . При выборе временных эталонов, эксплицирующих континуальность, предпочтение отдается тем соматизмам, которые способны регулировать соблюдение границ промежутков: части тела в обыденном сознании человека имеют строго заданную пропорцию и размер. Так например, послелог-конверсив нюрганда ‘в течение, в продолжение ’ унаследовал количественную информацию о денотате соответствующего предметного имени. О справедливости такого понимания говорит тот факт, что спина в других номинациях используется для определения высоты человеческого тела как основная его вертикаль: ундэр нюргатай ‘высокого роста ’ (букв. с высокой спиной), нюргаар богони ‘невысокий ’ (с короткой спиной) , для обозначения горизонтальной поверхности чего-либо: харгын нюрган ‘обочина дороги ’, талын нюрганда ‘в степи ’ , для указания на объекты, возвышающиеся над окружающими: хадын нюрган ‘горный хребет ’, нюрга модон ‘балка дома ’.

Обозначения длительности временного отрезка при помощи сочетаний с послелогами имеют свои особенности: в контекстах выражен результат сенсорного восприятия пережитого времени самим говорящим, указание на продолжительность которого выражено знаменательным словом, являющимся временным ориентиром: гурбан хоногой нюурта унтажа хэбтэхэ ‘бездельничать в течение трех суток ’, hарын шарайда бодхожо хаяаха ‘построить в течение месяца ’, шарай дээрэ ‘в начале года ’ . В описании размера временного интервала имплицитно присутствует сам субъект речи, созерцающий или хранящий в памяти события, происходившие в тот период, поэтому становится объяснимым употребление послелогов, восходящих к лексеме лицо: шарай ‘лицо ’, нюур ‘лицо ’ , символизирующих визуальное восприятие как главный канал получения информации (около 80% информации, поступающей в мозг человека). В данном случае можно говорить о совмещении перцептивной семантики с временными смыслами, т.е. для обозначения восприятия времени как непредметной сущности используется языковая техника зрительной перцепции.

Послелоги-соматизмы не только устанавливают временные границы описываемой ситуации, в их функции входит указание на непрерывный и довольно длительный период, обремененный регулярно повторяющейся деятельностью, которая имлицитно подвергается оценке, поэтому они сочетаются с теми именами, которые денотативно имеют компонент длительности: юhэн хоногой шарайда намнаха ‘пресле-довать в течение девяти суток ’, энэ hарын нюурта нюужа далдалха ‘скрывать в течение месяца ’, hу-ниин нюрганда бэдэрхэ ‘искать в продолжение ночи ’ . Обнаруживается регулярность в употреблении данных послелогов с именами, обозначающими определенные в количественном отношении интервалы времени: месяц, год, весна, зима, сутки и т.д. Им противопоставлены количественно неопределенные промежутки: агшан ‘миг, мгновение ’, хаhа ‘период ’, хэhэг ‘некоторое время ’ , демонстрирующие не только разницу в семантике, в сфере их семантической реализации данные служебные слова не участвуют. Промежуток времени при этом воспринимается наивным сознанием как некое закрытое пространство, вмещающее в себя определенное событие, что естественным образом отражается на объективации этих представлений в языке: hарын дотор ‘в течение месяца ’ (букв. месяца внутри), хэдэн жэлэй дотор ‘в продолжение нескольких лет ’ (букв. несколько лет, внутри), на h ан дотороо ‘всю жизнь ’ (букв. воз -раст, внутри), хоёр саг соо ‘в течение двух часов ’ (букв. два часа, в), уе наhан соо ‘в течение всей жиз-ни ’ (букв. поколение, возраст, в), сабшалга соогуур ‘во время сенокоса ’ (букв. сенокоса внутри) и др.

Благодаря служебно-грамматической функции послелогов объективируются временные отношения повторяемости и непрерывности. Для этого в бурятском языке используются послелоги удаагаар: табан жэл соо удаагаар ‘пять лет подряд ’; тума в сочетании с причастием будущего времени: ябаха тума ‘когда захожу ’, удэрэй ошохо тума ‘по мере того, как проходят дни ’; бури с причастием будуще- го времени и основным падежом имени: үдэшэ бүри ‘каждый вечер’, сагай үнгэрхэ бүри ‘по мере того, как уходит время’, үдэр бүриин ‘ежедневный’; бүхэндэ: үдэр бүхэндэ ‘каждый день’, хэзээ бүхэндэ ‘постоянно’.

Итак, для обозначения временных отношений и указания времени их протекания большую роль сыграло определение временной зависимости событий друг от друга. Глагольно- послеложные аналитические конструкции в бурятском языке отражают наивное понимание времени не как абсолютной самостоятельной субстанции, а как вторичной сущности, структура которой напрямую связана с событиями и ситуациями мира человека. Приблизительность и нечеткость точки отсчета и предела действия или события, а также регулярность отождествления времени путем сопоставления с одновременно или последовательно протекающими действиями свидетельствуют о том, что начало и конец временных промежутков зачастую находятся в одной точке, а иногда конец действия является началом другого, формируя беспрерывность потока времени.

Для генезиса концепта Время в бурятском языке характерным явилось первичное осознание дискретной природы времени, понимаемого как последовательности моментов, на основе которого сформировалось представление о его бесконечности. Послелоги, актуализирующие временные отношения в составе предиката, позволяют описать объект относительно некоей установленной точки отсчета, предшествовавшей или следующей за ней, при этом временные идеи интерпретируются по пространственной модели или с помощью семантики видения (зрительной перцепции). Исследуемые аналитические конструкции несут информацию деятельности человека во времени, являющуюся необходимым условием восприятия и познания мира, которое заключается «в упорядочении определенных когнитивных структур, порождаемых чувственным опытом и неразрывно связанных между собой: пространственной структуры и временной структуры» [5, с.83]. Иными словами, с их помощью «интерпретируется особое восприятие времени и пространства в едином хронотопе» [6, с.286]. Во внутриязыковой модели времени аналитические послеложные конструкции передают представления о реальном времени как о длительности, характеризующейся непрерывностью и повторяемостью, имеющей внутренние границы – начало и конец, формируют временную последовательность.