"Дьявольский случай": трансформация сюжета договора человека с дьяволом в рассказах А.Н. Толстого

Сюжет о договоре человека с дьяволом относится к числу «вечных» в мировой литературе, одним из вариантов которого является фаустовский сюжет [Словарь-указатель сюжетов 2006]. В исследовании О.Д. Журавель «Сюжет о договоре человека с дьяволом в древнерусской литературе» [Журавель 1996] вариации этого древнего сюжета рассматриваются на примере текстов древнерусской литературы и в тесной связи с религиозно-мифо-логическими представлениями Средневековья. На материале русской литературы XX в. инварианты фаустовского сюжета были изучены в работах Е.Н. Проскуриной [Проскурина 2012] и Н.В. Ковтун [Ковтун 2015], а также в монографии ГВ. Якушевой «Фауст в искушениях XX века: гетевский образ в русской и зарубежной литературе» [Якушева 2005], в которой дана типология героев этого сюжета.

В данном исследовании мы предпримем попытку рассмотреть рассказ А.Н. Толстого «Дьявольский случай» как реализацию сюжета о договоре человека с дьяволом и выделить его инвариант - фаустовский сюжет, включающий основные элементы «демонологического» сюжета (попытка героя познать тайну, желание господствовать над людьми, подчинение воли личности демоническому существу, принесение в жертву возлюбленной). Накануне Первой мировой войны западноевропейские и русские художники стремились понять причины политического, социального и духовного кризиса и описать происходящие в людях изменения. Сюжет договора человека с дьяволом и его инвариант - фаустовский сюжет - был чрезвычайно востребован в начале XX в. Рассказ «Дьявольский случай» тематически связан с другими рассказами Толстого, в которых писатель связывает «причудливость фантастики с буднями большого города» [Бюллетени 1914, 666]: «Фавн» (1912), о приснившейся жительнице Петербурга встрече с сатиром, и «Американский подводный житель» (1913), герою которого «в руки попал американский черт, или, вернее, черту в лапы попал сам чиновник Мыльников» [Толстой 1946, 331]. В канун Вербного воскресенья чиновник Мыльников на ярмарке покупает так называемого «морского жителя» - небольшого чертика в стеклянной пробирке с водой. С его появлением в доме героя начинают происходить необъяснимые события: откуда ни возьмись, появляется на столе водка, а затем тетрадка, в которой он готов расписаться в обмен на миллион. В последнее мгновение сомневающийся Мыльников одергивает руку и раздумывает, оставляя «Мыл...», но вырвать лист ему уже не удается: чем сильнее он тянет, тем больше откидывается назад. Свалившись со стула, герой в ужасе выбегает на улицу («...словно по нем пауки забегали, заболтал руками, толкнул обе двери, прокатился по лестнице и выскочил на улицу, тяжело дыша» [Толстой 1946, 336]). На мосту через Екатерининский канал он продолжает вести диалог с чертом. Встречу с незнакомцем-искусителем предваряет описание неба: «И он, задрав голову, поглядел на небо. Оно было мутно-лиловое, местами красноватое от огней города, тусклое, скользкое и низкое - гнилое небо» [Толстой 1946, 336]. Мистический пейзаж (небо «мутно-лиловое, местами красноватое») и излюбленные цвета поэтов-модернистов получают в рассказе Толстого реалистическую трактовку («от огней города»).

Рассказ «Дьявольский случай» был опубликован дважды: в газете «Русские ведомости» (1914. № 80. 6 апреля. С. 2, под названием «Из рукописей непризнанного писателя Петра Тараканова, доставленных в редакцию гр. Алексеем Толстым» и подзаголовком «Письмо к одному из читателей», подписью «Гр. Алексей Н. Толстой») и в сборнике «Обыкновенный человек» (М.: изд. «Наши дни». С. 109-117, под названием «Дьявольский случай». Далее в статье: Обыкновенный человек).

В центре повествования - случай из жизни чиновника Абрамова. Однажды, сдавая прикупку, он подсмотрел в ней туза. Вероятно, в рассказе речь идет об игре в преферанс, цель которой - набрать максимальное коли- чество взяток или очков. В тексте описана ситуация, при которой сдатчик (здесь Абрамов) вопреки принятым правилам посмотрел прикупку ранее самого прикупившего, за что приятель назвал его свиньей. Герой теряет душевный покой, и ничто не может вернуть его к привычному образу мыслей: ни утренний кофе, ни прогулка по бульвару, ни разглядывание прохожих. Напротив, в нем начинает звучать «писклявый какой-то голосишко» [Толстой 1946, 443], который побуждает его сначала украсть забытый в кафе кошелек, а затем передать его «приятному господину»: «Поглядел Абрамов на жуликов и, подмигнув, сунул походя ворованный кошелек господину в клетчатом пальто» [Толстой 1946, 445]. [Здесь и далее цитаты даны по изданию: Толстой А.Н. Полное собрание сочинений: в 15 т. Т. 2. М.: ГИХЛ, 1946, в котором текст напечатан по: Обыкновенный человек}. Голос искусителя, овладевающего мыслями, а впоследствии и душой героя, крепнет после молчаливого согласия Абрамова продолжить исследование глубин человеческого (и собственного) падения и внушает ему идею отравить возлюбленную. «Сделав это, - властно заявляет голос, - многое узнаешь, все, до конца <.. .> иначе сойдешь с ума, никогда не поймешь, что позволено, а что нет, и почему» [Толстой 1946, 445].

Появлению голоска предшествовал странный, но названный «вещим», сон, в котором герой видит звезды на небе, превратившиеся в пуговицы его ведомства, и луну в образе швейцара из министерства, который называет его свиньей. Именно видение Абрамова в «Дьявольском случае» подвергается правке в Обыкновенный человек. Толстым снимается подробное описание дыма («Дым поднялся к потолку, потемнел, посинел и пропал вместе с потолком»), в Обыкновенный человек; «Дым колыхался, наполнил всю комнату, и, наконец, она пропала вместе с потолком» [Толстой 1946, 442].

Мотив сна часто использовался Толстым: не только в «Фавне» описанные фантастические события объясняются сном героини, в повести «Большие неприятности» (1914) за минуту до пробуждения Стабесов видит во сне Тверской бульвар, его ловкачей-завсегдатаев и царящего над всеми небольшого сутулого незнакомца с тросточкой. В повторяющемся каждую ночь сне героя в «Больших неприятностях» именно в папиросном дыму появляются глаза странного прохожего: «Он вынул папироску и стал курить, затягиваясь. Дым пошел из его рта розовый. Тогда появились его глаза - ласковые, свиные, тошные... Николай Николаевич не мог уже пошевелиться, понял, что пропал: не надо было ловить этого взгляда» [Толстой 1958, 163].

Проявление нечистой силы в «Дьявольском случае» также происходит постепенно. В тексте, опубликованном в газете «Русские ведомости», непонятный тревожащий героя голосочек крепнет благодаря совершенным низостям (подсмотренная карта, украденный кошелек) и материализуется в финальной сцене. Эта трансформация в Обыкновенный человек не происходит, т.к. автором снимаются связанные с появлением «искусителя» детали и характеристики. Звучащий внутри Абрамова голос был описан в

«Русских ведомостях» очень подробно: «Бессмысленный, непонятный голосок под ложечкой до того настойчиво прицеплялся к малейшему пустяку. ..» Эпитеты «бессмысленный» и «наглый» снимаются в Обыкновенный человек, и описание сокращается до «Непонятный голосок под ложечкой до того настойчиво прицеплялся к малейшему пустяку...» [Толстой 1946, 443]. Затем в кафе писклявый голос, убеждая героя украсть со стола оставленный дамой кошелек, произносит: «Вор, это - понятие только, сегодня ты - вор, а завтра - смелый человек. Всякий должен хватать, что под рукой лежит, иначе тебя самого так схватят, только пискнешь. И покрупнее тебя люди хватали: вспомни ревизии, попался - дурак, а втер очки Гарину - барин» [Русские ведомости 1914, 2]. Фраза становится лаконичнее и проще во второй публикации, она уже не содержит общих рассуждений («Всякий должен хватать, что под рукой лежит, иначе тебя самого так схватят, только пискнешь») и подробностей («вспомни ревизии, попался - дурак, а втер очки Гарину - барин»): «Вор, это - понятие только, сегодня ты - вор, а завтра - смелый человек. И покрупнее тебя люди хватали» [Толстой 1946, 444]. Голос искусителя крепнет в Абрамове, что было передано в тексте газетной публикации: «Сильнейший пот прошиб Абрамова, до того креп в нем, засиливал второй человек, двойник, искуситель... <курсив мой. - А.А> И было непонятно, куда тот <курсив автора. - А.А> гнет, на что наталкивает, куда хочет завести?» Определения «двойник, искуситель» сокращаются. В Обыкновенный человек читаем: «Сильнейший пот прошиб Абрамова, до того засиливал второй человек <курсив мой. -А.А>. И было непонятно - куда тот гнет, хочет завести?» [Толстой 1946, 444].

В финальной сцене в «Русских ведомостях» была описана выросшая из писклявого голосочка «личность», которая подталкивает героя к отравлению возлюбленной, Анюты, и обретению обещанного знания, что позволено, а что нет: «За спиной девушки у комода, на стуле сидела личность. Медленно личность растянула синеватые свои губы, усмехнулась, прищурила глаз. А другим показала на комод, где стоял пузырек с ядом. “Ведь это я сижу, я сам, - подумал Абрамов и поспешно опустил глаза. -Теперь уже не уйти, нельзя”. Он взял стакан, походил по комнате, приближаясь к комоду, походя, всыпал яд в вино...» В сидящем на стуле искусителе, с синими усмехающимися губами и прищуренными глазами, герой узнает себя. В Обыкновенный человек отсутствует описание двойника: «За спиной девушки на комоде стоял пузырек. Походил по комнате, приближаясь к комоду, затем дотронулся до пузырянки, схватил ее, опять зашагал, походя, всыпал яд в вино...» [Толстой 1946, 446]. Решение принимает сам герой, без влияния нечистой силы. Мысли опомнившегося на минуту героя, безуспешно пытающегося остановить девушку («Для чего сейчас умрет? К чему это нужно? Нет, нет, нельзя этого... Бессмысленно... - промелькнуло в голове») также сокращаются автором в результате правки для Обыкновенный человек.

Как и в более поздней повести «Приключения Невзорова, или Иби-кус», в «Дьявольском случае» Толстой совмещает «вечные проблемы с современными» [Извозчикова 2014, 96]. В газетной публикации рассказ открывался предисловием автора, Тараканова, в котором он обращался к читателю с обличительной речью:

«Я знаю, что вы - единственный мой читатель. Но это не обязывает меня быть с вами слащавым. Я вижу вас насквозь. Я вижу все ваши поступки. Вам подают газету, вы посмотрели, не развертывая ее, сверху, слева, какие статьи, заметили: ага, рассказ Тараканова, почитаем; принялись читать, не понравилось, - перевели глаза с середины строки на телеграммы. Вот и все счеты со мной. А вы думаете, для этого я не сплю по ночам, выдумываю, что сказал один, как поступил по этому поводу другой и куда ушел третий? Вы считаете натуральным, чтобы я, рискуя почками, просиживал всю ночь в табачном дыму, а вы бы отправили к вечеру газету с моей статейкой черт знает куда? Нет! Я требую, чтобы вы читали рассказы до конца, чтобы ужасались безнравственности своей, говорили: слава Богу, я спасен, если я указываю на путь спасения, перестали бы играть в карты, распутничать, подлизываться, развращать жен чужих и своих, перестали бессловесно, как животное, переносить побои и ругань и обиды, которыми вас угощают на каждом шагу, и прочее, и прочее... Я прошу, чтобы вы на минуту стали мной самим, который покажет вам сейчас, во что вы превратились за эти десять лет. Вас сжечь надо заживо, милостивый государь, вот мое мнение, а из кучи золы сделать новую личность и ждать, в некотором роде Пигмалиона. На минуту попробую поговорить с вами спокойно, хотя вы больше похожи на бензиновый мотор, на манекен из окошка дамского портного, на прожорливого мертвеца, чем на то существо, которое выше ангелов, - человека. Так вот» [Русские ведомости 1914, 2].

Для Обыкновенный человек была произведена правка, в результате чего и пространное заглавие («Из рукописей непризнанного писателя Петра Тараканова, доставленных в редакцию гр. Алексеем Толстым») с подзаголовком («Письмо к одному из читателей»), и обращение автора к читателю были сняты. Поскольку цель сокращенного предисловия - заставить ужаснуться «безнравственности своей», то финал рассказа также был изменен: свалившись с кровати, Абрамов в ужасе просыпался и думал, «.. .да неужто все это сидело во мне?»; в Обыкновенный человек он произносит: «что бы это все могло значить? Пойти сонник, что ли, купить?» [Толстой 1946, 446].

С другой стороны, в предисловии был очерчен круг интересовавших Толстого в 1914 г. проблем и затронутых в произведениях этого периода. «Ну, еще скажем. Рога наставить тому же Ивану Петровичу? Да, кто ему только не наставлял? Обыкновенное дело...», - размышляет Абрамов. [Толстой 1946, 442]. Герой «Больших неприятностей», Николай Николаевич Стабесов, рассказывает о совращении жены профессора Воронина, женщины «не связанной ни чувством, ни правилами», как об «опасном приключении» [Толстой 1958, 161]. Муж главной героини рассказа 1914 г. «Маша» («Без крыльев», 1927) инженер Притыкин признается в своих изменах и требует признаний от жены: «Еще раз повторяю: если ты увле- клась, полюбила - измени.. .но чтобы я знал... с кем, и когда, и как... тогда мое самолюбие не страдает...» [Заветы 1914, 29].

Камертоном всего повествования в описании московских нравов становится промелькнувшая в голове Абрамова мысль: «Теперь все дозволено, все разрешили, - только живи...» [Толстой 1946, 442]. В начале XX в. была чрезвычайно востребована идея вседозволенности Ф. Ницше («Нет истины, все позволено», «Так говорил Заратустра. Книга для всех и ни для кого», 1883-1885), в изложении героя Ф.М. Достоевского, Ивана Карамазова в романе «Братья Карамазовы» («...так как бога и бессмертия все-таки нет, то новому человеку позволительно стать человеко-богом, даже хотя бы одному в целом мире, и, уж конечно, в новом чине, с легким сердцем перескочить всякую прежнюю нравственную преграду прежнего раба-человека, если оно понадобится. Для бога не существует закона! Где станет бог - там уже место божие! Где стану я, там сейчас же будет первое место... “всё дозволено”, и шабаш!» [Достоевский 1976, 84]). «Стало быть, что недозволено? Чего же я не имею права делать? - стал думать Абрамов, - все, что называется свинством, есть, как оказывается, общее явление. Итак, свинство допустимо» [Толстой 1946, 445]. Рассказ начинается с того, что приятель назвал Абрамова свиньей. Герой пытается дать определение «свинству» как общественному явлению. В «Русских ведомостях» оно характеризовалось следующим образом: «всевозможные пакости, все, что называется свинством, есть, общее явление, я только один расстраивался. А те, с бульвара, давно уж, чай, и думать забыли, что есть такое слово». В Обыкновенный человек фраза сократилась: «все, что называется свинством, есть, как оказывается, общее явление» [Толстой 1946, 445].

Для Обыкновенный человек подверглись правке некоторые детали в описании гуляющей на бульваре публики: у «чревообразного, бритого господина» в газете «Русские ведомости» вместо глаз «два пятиалтынных, прикрытые жирными веками», а в Обыкновенный человек «черт знает что»; глаза болтающих о пустяках барышень - «два заброшенных окна в пустыню, покрытую холодным пеплом» - в Обыкновенный человек исправлены на «два пустынных окошка». Финальная фраза, подводящая итог описанию московской публики, также была изменена: «Абрамову казалось, что все умерли, но продолжают двигаться и делать, что делают живые, но на всем лежит печать гнили» («Русские ведомости»), В Обыкновенный человек все завершается так: «Абрамову казалось, что все умерли, но продолжают двигаться и делать, что делают живые, и на всем лежит свинство и гниль». В толпе особо выделяется «приятный господин» в клетчатом пальто, которому подсовывали краденое. В рассказах Толстого 1910-х гг. отрицательные герои либо герои, связанные с нечистой силой, часто носят одежду в клетку: ср. клетчатое пальто жалкого продавца консервов, мечтающего об авантюрах с убийствами; или нарисованный героем рассказа «Профиль» (1915) господин превращается в существо, обладающее всем злом, на какое только способен человек; его, в клетчатых брюках и башмаках, герой встречает на аллее.

Рассказ А.Н. Толстого «Дьявольский случай», как и другие рассказы периода 1910-х гг, написан в духе «напыщенной загадочности» [Киевская мысль 1913, 313], где традиционный для авантюрно-бытовой литературе сюжет договора человека с нечистой силой придает современной автору действительности мистический и страшный колорит. В отличие от более ранних рассказов Толстого в «Дьявольском случае» окрепший в герое голос искусителя предлагает ему «перескочить нравственную преграду» и убить человека, избавив, таким образом, от сомнений и «неврастенических мыслей» [Толстой 1946, 445], узнать, что запрещено, а что нет. В дальнейшем совмещение фантастического сюжета о договоре с дьяволом с конкретно-историческими реалиями будет использовано автором в повести «Похождения Невзорова, или Ибикус» [подробнее см.: Извозчикова 2014].