Доржи Банзаров в Иркутске

Летом 1848 г. Д. Банзаров возвращается из Санкт-Петербургской командировки в Казань. Вот как об этом говорится в одном из документов – письме попечителя Казанского учебного округа в правление Казанского университета: «Окончивший курс наук в Казанском университете из бурят Доржи Банзаров, вызванный в ген-варе сего года по высочайшему соизволению в С. Петербург, не может быть скоро определен на службу, за неисключением его из казачьего звания… Г. Министр народного просвещения, считая затем дальнейшее пребывание его там ненужным…» [Доржи Банзаров 1955: 246].

Эта «ненужность» скорее всего уже тогда, в 1848 г., надломила Д. Банзарова и сыграла свою роковую роль в Иркутске. А пока в Казани попечителем Казанского учебного округа ему было определено годовое жалованье в 142 р. 85,5 коп. серебром, что было для ученого крайне недостаточно. Доржи Банзаров, не имея дополнительного заработка жил впроголодь, часто болел. В письмах к своим петербургским друзьям он писал: «Теперь же я хожу заниматься, чем бы вы думали? – делами, т.е. писать доклады, отношения и проч., проч., чтобы приготовиться сколько-нибудь к будущей службе» [Петров 1975: 63].

А будущая служба Д. Банзарова фактически уже была определена. Об этом свидетельствует распоряжение помощника попечителя Казанского учебного округа от 15 ноября 1849 г., направленное в правление Казанского университета. В нем говорилось: «Г. товарищ министра нар. просвещения от 26 минувшего октября №10343 предложил мне сделать распоряжение об отправлении находящегося при Казанском университете окончившего курс наук, из бурят, Дорджи Банзарова, в распоряжение председа- тельствующего в сенате Главного управления Восточной Сибири, с выдачею ему, по требованию моему, согласно с 1243 ст. 3 т. свода зак[онов] прогонов на две лошади и денежного пособия на изложенном в 1241 ст. того же тома основании. Вследствие того сделать распоряжение о выдаче Банзарову прогонов и пособия и об отправлении его в Иркутск…» [Доржи Банзаров 1955: 247-248].

Так подающий надежды ученый-востоковед, член-корреспондент Русского археологического общества становится чиновником особых поручений при генерал-губернаторе Восточной Сибири. Кстати, о дате отъезда Доржи Банзарова в Иркутск существуют разноречивые сведения. Например, в комментариях к четвертому тому писем Г.Н. Потанина сообщается, что Д. Банза-ров «переехал в Иркутск» в 1848 г. [Письма Г.Н. Потанина 1990: 358]. Исследователь Л.А. Петров утверждает, что, еще находясь в Казани, ученый «тяжело заболел ревматизмом и несколько зимних месяцев 1849 г. пролежал в постели» и что из Казани в Иркутск Д. Банзаров выехал 12 апреля 1850 г. [Петров 1975: 63]. Да и сам молодой исследователь в одном из своих писем из Казани от 2 февраля 1850 г. отмечал: «Я все еще собираюсь в Сибирь…» [Санжиев 1998: 105].

На приеме у генерал-губернатора Восточной Сибири Н.Н. Муравьева ему было сообщено о производстве 24 января 1950 г. в чин коллежского секретаря. Как бы то ни было, уже с 1850 г. Д. Банзаров окунается в иркутскую чиновничью жизнь, а вскоре он отправляется в длительную командировку в родные края для расследования ряда дел.

Исследователь жизни и творчества Д. Банза-рова Л.А.Петров, ссылаясь на работу И.О. Асал- ханова «Новые материалы о служебной деятельности Доржи Банзарова» (Улан-Удэ, 1956), отмечал, что «версия, исходящая от первых биографов Банзарова, о том, что он после возвращения в Сибирь жил у родных в течение года, неверна» [Петров 1975: 73]. С этим утверждением можно, наверное, согласиться, так как командировка Д. Банзарова, начавшаяся 20 августа 1850 г. в Селенгинскую и Кударинскую степи, длилась более полугода и могла создать иллюзию длительного проживания ученого у родственников.

Нет необходимости пространно говорить об этой служебной командировке чиновника по особым поручениям, насчет этого имеется достаточно обширный материал. Стоит лишь заметить об оценке поездки самого Д. Банзарова: «…на руках у меня бывали такие дела, от которых другие толстеют; я же от них худею, потому что ездить по уездам всегда стоит мне дороже, чем жить в Иркутске… Я долго прожил между бурятами, производил следствия строго, одним словом, дела вел не политично; меня на десять дней посадили на гауптвахту, но все-таки ничего со мной нельзя было сделать. Я остался на месте и теперь с губернатором в таких же отношениях, как и прежде. Но всего того, что ему было насказано на меня теми, которым нравится мое место, не хочу описывать…» [Санжиев 1998: 95].

Что же касается действительного отношения к Д. Банзарову генерал-губернатора Н.Н. Муравьева, то по тону высказываний самого ученого и мнению большинства его биографов иркутский вельможа относился к нему ровно и уважительно. И это несмотря на все доносы, которые посылали на Д. Банзарова генерал-губернатору недоброжелатели. Известно, например, что именно генерал-губернатор поведал Д. Банзаро-ву о жизни в Селенгинске декабриста Н. Бестужева. Сам Н.Н. Муравьев трижды навещал ссыльного и во вторую поездку взял с собой и своего чиновника по особым поручениям. О том, что начальство было к Д. Банзарову благосклонно, говорит и тот факт, что 19 апре-ля1853 г. высочайшим приказом, отданным по гражданскому ведомству, ученый был произведен в титулярные советники, а в особой графе было указано: «Аттестован способным и достойным» [Петров 1975: 74].

Можно задаться и вопросом: а как жилось Д. Банзарову в Иркутске в бытовом отношении? Судя по отзывам самого ученого, жизнь была тяжелой. В Иркутске он снимал комнату в доме казачьего урядника Бутакова, недалеко от одной из центральных улиц города – им. К. Маркса (Большая). Приходится сожалеть, что дом Бута- кова сгорел во время иркутского пожара 1879 г. и на его месте был выстроен другой дом. Относительно денежного довольствия сам Д. Банза-ров замечал: «Получать в Иркутске 2000 р. жалованья то же, что получать в Казани только 300 р. сер. Такова здесь дороговизна во всем!» [Санжиев 1998: 95].

Чисто бытовые трудности иркутской жизни усугублялись и недостаточной возможностью общения с теми, с кем бы ученому было действительно интересно. Казалось, можно было бы найти отдушину в общении с коллегами из Сибирского отдела Русского географического общества. Но, как свидетельствовали современники, за все время пребывания в Иркутске Д. Бан-заров лишь дважды посетил заседания Отдела [Доржи Банзаров 1955: 30]. Вполне возможно, ученого отдаляло от Отдела и понимание того, что некоторые сотрудники из чиновников и духовенства были весьма далеки от науки, но пытались играть в этой, в принципе единственной в то время в Иркутске, научной организации ведущие роли. Скорее всего, Д. Банзаров, видя это, действительно глубоко переживал свою оторванность от круга казанских и петербургских ученых друзей.

Непростые отношения сложились у Доржи Банзарова и с архиепископом Восточной Сибири Нилом. Как свидетельствовали современники, «Высокопреосвященный Нил, знаток монгольского языка, очень хотел сблизиться с Бан-заровым и желал, чтобы он советами своими был полезен при переводе литургии на монгольский язык. Вместе с тем преосвященный пламенно желал, чтобы Банзаров принял христианство. Монгол сердился за эти попытки и перестал посещать преосвященного» [Доржи Банза-ров 1955: 29]. На наш взгляд, именно архиепископ Нил мог стать тем человеком, общение с которым, в том числе и на научную тематику, могло в какой-то степени восполнить недостающие Д. Банзарову возможности в его совершенствовании как ученого-востоковеда. Но, как видим, и этого не случилось.

В итоге целый комплекс причин привел Д. Банзарова к одиночеству и затворничеству. Правда, есть сведения, что около трех лет жизни ученого в Иркутске рядом с ним неотлучно находился его ученик Халзан Мазоев, которого тот привез из Балаганска. Отмечает Л.А. Петров: «Он был грамотным, учился у Банзарова, наблюдал последние годы его жизни, но, к сожалению, это был не тот человек, который мог бы решительно помочь Банзарову справиться с его недугом и скрасить его одиночество» [Петров 1975: 79].

О научных исследованиях Д. Банзарова в Иркутске

Если казанский и непродолжительный петербургский периоды жизни и научной деятельности Д. Банзарова изучены биографами и востоковедами достаточно основательно, то иркутский период еще требует дальнейших изысканий. Один из исследователей его научного творчества профессор Б.С. Санжиев даже сетовал на то, что некоторые авторы продолжают придерживаться представления о том, что в иркутский период Д. Банзаров отошел от научных занятий. У Б.С. Санжиева мы отметим девять положений, которые он выделил в качестве опровержения данного представления:

1)    Банзаров внес много исправлений на географических картах монгольских названий: жилых мест, гор, рек, озер, но не успел завершить начатое дело; 2) отлично пояснил на карте пункты китайской границы, в соответствии с российскими и маньчжурскими данными; 3) совершил поездки в Тункинский край для исследования сойотов и их соседей урянхайцев (тувинцев); 4) занимался объяснением древних надписей Ман-гутской пещеры; 5) открыл место рождения Чингисхана в пределах России – невдалеке от «Большого острова» (Ехе арал) по р. Онон: Де-люн-Болдок, на правом берегу реки, в семи верстах выше ее течения и в трех верстах от Кочу-евского караула; 6) готовил историю перехода различных монгольских племен через границы в сторону Байкала; 7) на полях некоторых книг сделал многочисленные исправления к монголь- ским текстам и переводам с них академика Шмидта, особенно такие исправления сделаны переводу летописи «Санан Сэцэна»; 8) исследование «Объяснение монгольской надписи на памятнике князя Исунке, племянника Чингисхана», начатое в Петербурге, закончил в Иркутске; 9) «Путешествие Зая-хамбы в Тибет» – перевел с монгольского [Санжиев 1998: 34].