Достоевский для детей: провал или успех первого детского издания, составленного А. Г. Достоевской (1883)

В России второй половины XIX в. становление литературного канона для детей происходило в том числе и через адаптацию произведений для взрослых. Адаптированные произведения публиковались в специализированных журналах и сборниках. Если поначалу этот процесс был обусловлен причинами литературно-педагогического характера: еще с эпохи В. Г. Белинского русская критика отмечала объективную нехватку писателей для детей [Хеллман, 72–76] [Лучкина], — то со временем он подчинился и коммерческой логике, способствуя расширению развивающегося рынка детской книги [Книга в России, 18], [Сытин: 76–83].

Приступая к выпуску издания «Русским детям: из сочинений Ф. М. Достоевского» в 1883 году, А. Г. Достоевская стремилась прежде всего осуществить заветную мечту мужа: «Была у Федора Михайловича мечта выбрать из своих сочинений, которые можно было бы дать в руки детям 12–14 лет»1. Однако под градом критики вскоре Достоевская вынуждена была тщательно пересмотреть свои издательские планы, прежде чем вновь вернуться к проекту, который, как оказалось, таил в себе множество опасностей и грозил навеки связать литературную репутацию ее мужа с «жестокостью» его таланта2.

Попытки создать репутацию Достоевского как «писателя для детей», предпринятые в 1880-е гг., проводились на фоне растущего уважения интеллигенции к педагогической практике и большего осознания ею своей культурно-просветительской миссии по отношению к русскому народу. «Гуманическое» направление (согласно известному выражению Н. А. Добролюбова) романов Достоевского отвечало потребностям народников-культурников, среди которых стоит упомянуть Х. Д. Алчевскую, не один раз выдвигавшуюся на защиту дидактической ценности произведений Достоевского [Алчевская, 1881], [Алчевская, 1884: 289–291].

Тем не менее «культ страдания» в романах Достоевского озадачивал не только его литературных врагов, но и даже почитателей его таланта. Характерно, что имя Достоевского не фигурировало в самых авторитетных исследованиях 1860-x и 1870-х гг., восхвалявших нравственный вклад отечественной литературы в воспитание детей. Даже В. П. Острогорский и В. Я. Стоюнин, которые разделяли философские и педагогические взгляды Достоевского и отчасти содействовали появлению его произведений на детском книжном рынке (см., напр.: [Федорова, Андрианова]), не включили его в свои обзоры «образцовых» писателей для школьников [Острогорский], [Стоюнин]. В связи с этим появление первого детского издания произведений Достоевского вызвало острые дебаты и вынудило Анну Григорьевну проявить весь свой талант профессиональной издательницы. Ей нужно было сохранить моральное значение литературного наследия Достоевского и в то же время обеспечить его творчеству право на существование на издательском рынке.

Как известно, еще одной мечтой Достоевского, за исполнение которой после его смерти взялась Анна Григорьевна, была публикация Полного собрания его сочинений. В своих воспоминаниях Достоевская много места уделяет истории этого проекта [Достоевская, 2015: 480–489], но даже не упоминает о проекте издания для детей, хотя их подготовка должна была вестись параллельно. Идея второго из них обрела конкретную форму, когда профессор Петербургского университета и давний почитатель творчества Достоевского О. Ф. Миллер, по поручению Анны Григорьевны работавший над биографией писателя для Полного собрания сочинений, взял на себя роль редактора сборника «Русским детям»3.

Мы располагаем немногими отрывочными сведениями об этапах подготовки сборника: главным образом их можно почерпнуть из двух писем Миллера Достоевской. Всего сохранилось 53 письма профессора к вдове писателя. Следует отметить, что даты почти на всех из них проставлены рукой Достоевской — вероятно, с этим связана неточность их датировок. По-видимому, именно это произошло и c письмами о проекте сборника «Русским детям». Впервые этот проект упоминается в письме Миллера Достоевской, на котором она рядом с датой, проставленной Миллером — «9 июня» — поставила и год — «1883». В этом письме Миллер сообщал Достоевской, что договорился с одним из братьев Пантелеевых (владельцев типографии, где должен был печататься сборник) о порядке следования отрывков, отобранных для публикации:

« Былъ у меня г. Пантелѣевъ и я ему объяснилъ, въ какомъ порядкѣ набирать. Вслѣдъ за доставленными Вамъ отрывками должны слѣдовать три изъ “Дневника”: “Мужикъ Марей”, “Мальчикъ у Христа на елкѣ” и “Столѣтняя”, а затѣмъ изъ “Подростка” — разсказы его о посѣщенiи матерью въ пансiонѣ. Въ заключенiе — дѣтскiя сцены изъ “Карамазовыхъ” »⁴.

В другом письме, датированном Достоевской 6-м сентября 1883 г., Миллер обсуждал с ней идею включить в сборник несколько отрывков из «Записок из Мертвого дома» и рассказывал о том, как продвигаются работы в типографии:

« Что касается дѣтской книжки, то мнѣ вдругъ пришло въ голову включить въ нее изъ «Мертва<го> Дома» — Лѣтнюю пору (ч. II, гл. 5) и Каторж-ныхъ Животныхъ (гл. 6). Какъ Вы объ этомъ думаете? Отпечатано пока только 3 листа — Пантелѣевъ не спѣшитъ» ⁵ .

Однако, учитывая, что сборник «Русским детям» вышел на Рождество 1883 г. и что первые рецензии на него появились весной того же года, логично заключить, что вышеуказанные письма Миллера относятся не к 1883, а к 1882 г., когда велась подготовка сборника.

Илл. 1

Сборник «Русским детям: из сочинений Ф. М. Достоевского» был напечатан тиражом в три тысячи экземпляров, в изящно-издательском формате (см. Илл. 1 ). Переплет был украшен золотым овалом с портретом писателя в обрамлении переплетенных лавровых ветвей. Название сборника не оставляло сомнений относительно адресатов книги: в подтверждение той репутации «писателя-патриота», которую Достоевский заслужил в последние годы своей жизни, адресатами сборника были русские дети. Коннотативную функцию названия сборника усиливало посвящение «Лиле и Феде Достоевским», ставшим своего рода гарантами той «отеческой» ауры, которую составители хотели придать автору (см. Илл. 2 ). Уточнить, кто был аудиторией сборника, можно также исходя из его стоимости. Она составляла 2 р. 50 к. (в переплете — 3 р. 25 к.), что позволяет предположить, что эти «русские дети» принадлежали к семьям высшего и среднего сословий, способным позволить себе подобную покупку⁶.

В книгу вошли следующие отрывки: «Бедные люди» ( Из записок Вариньки Доброселовой ), «Неточка Незванова» ( Неточка и Катя ), «Униженные

и оскорбленные» ( Рассказ сиротки Нелли ), «Записки из Мертвого дома» ( Летняя пора в тюрьме ), «Преступление и наказание» ( Смерть Мармеладова ), «Дневник писателя» ( Мальчик у Христа на елке , Столетняя , Фома Данилов, замученный русский герой ), «Подросток» ( В барском пансионе ), «Братья Карамазовы» ( Старец и послушник : Из воспоминаний инока Зосимы — Алеша; Илюшечка : — Школьники — У капитана — Коля Красоткин — Жучка — У Илюшечкиной постельки — Доктор — Проводы). Из двух процитированных выше писем Миллера можно сделать вывод о том, что выбор отрывков из романов принадлежал Достоевской, за исключением, по-видимому, «Дневника писателя» и фрагмента из «Записок из Мертвого дома», идея использовать который, очевидно, принадлежала Миллеру⁷.

Обоснование выбора Миллера и в целом raison d’être1 сборника проясняются в написанном им предисловии. Несмотря на представление сборника как «загробного исполнения» желания Достоевского издать книжку для детей и на заявленное намерение посвятить этот «подарок к елке» детям, слова Миллера также были адресованы и другому, скрытому собеседнику. Ведь еще слишком свежа память о статье Н. К. Михайловского «Жестокий талант», чтобы Миллер и Достоевская могли ее забыть. Поэтому, пытаясь предупредить возражения тех, кто счел бы произведения Достоевского неподходящими для детей, в предисловии Миллер обосновывал их публикацию, ссылаясь на опыт страдания, своего или чужого, как фундаментальный момент нравственного и когнитивного развития ребенка и как необходимый этап перехода к взрослой жизни:

«Подарок покойнаго покажется многим слишком грустным для детского возраста. В нем, действительно, много говорится о детском горе, да и о всяком горе. <…> Горе ведь никак и не скроешь даже от самых приголубленных судьбою детей. Пусть же они заранее запасаются силой противостоять ему. Пусть познакомятся и с теми людьми, которые никогда и понятия не имели о неге и холе, с детства, можно сказать, боролись с жизнью, должны были твердо стать на ноги, да еще поддерживать собою других» [Миллер, 1883: I].

Как и в случае с другими отобранными для сборника текстами, выбор отрывка из «Записок из Мертвого дома» объяснялся той присущей Достоевскому поэтикой страдания, а точнее, духовного перерождения через страдание, которую Миллер и Достоевская стремились отстоять от нападок Михайловского:

Но пусть узнают они и то, что есть люди, не выдерживающие жизненной борьбы, под тяжестью ее доходящие до таких поступков, которые <…> могут наконец довести заблудившихся до лишения свободы — до заключения в тюрьму. Но пусть дети научатся знать и то, что большею частью это случается если другие, более счастливые, не умеют во время протянуть руку падающему, не дать ему упасть или же поднять его тотчас же после падения [Миллер, 1883: II].

Можно даже сказать, что Миллер попытался переиначить обвинения Михайловского, указывая на то, что воспитательное значение произведений Достоевского состоит не в изображении положительных моделей этики и поведения, а в том, чтобы показать пагубные последствия антимоделей и таким образом подготовить детей к жизненным испытаниям. Однако и сама аргументация Миллера явно противоречила педагогическим воззрениям эпохи с ее постулатами о постепенном развитии личности ребенка и внушении ему положительных ценностей, которые бы стимулировали его врожденную склонность к оптимизму. Редакторские правки, которым подверглись тексты Достоевского, также опровергали тезис Миллера. В них видится стремление дать молодому читателю лишь смягченный образ страдания, лишенный деталей, которые могли бы показать его слишком реалистично. Судя по опубликованным отрывкам, редакторское вмешательство в основном заключалась в урезании текста в соответствии со следующими общими критериями:

• •    сокращение текста и изложение его содержания (например, из романа «Неточка Незванова» была напечатана только пятая глава, озаглавленная в новой редакции «Неточкой и Катей»; ей предшествовал пересказ истории Неточки перед ее приходом в семью князя);

• •    устранение отступлений повествователя и вообще ослабление авторского голоса, с тем чтобы сохранить хронологическую и причинную последовательность фабулы (например, в рассказе «Мальчик у Христа на елке» вырезаны начальные и заключительные строки от лица повествователя-романиста);

• •    устранение намеков на поведение или настроения, характерные для взрослой жизни, которые могли бы ввести в заблуждение маленького читателя (например, из романа «Неточка Незванова» устранено признание в любви Неточки к Кате, в частности удалены подобные предложения: «Да, это была любовь, настоящая любовь, любовь со слезами и радостями, любовь страстная» ( Д30 ; 2:207)⁸. Это также относится к фрагменту из седьмой главы второй части романа «Преступление и наказание» — «Смерть Мармеладова», в котором пропущено описание того, как одета Соня при входе в комнату, где лежит ее умирающий отец);

• •    исключение отрывков, которые могли бы расстроить нервы и травмировать маленького читателя слишком резким изображением болезни и смерти (так, из того же отрывка «Смерть Мармеладова» изъяты отдельные предложения Катерины Ивановны о Мармеладове: например, фраза, адресованная маленькой Поленьке: «…как этот пьяница погубил меня и вас всех погубит» ( Д30 ; 6:138]) — и упоминания об окровавленной одежде Раскольникова. Также в воспоминаниях Варвары из романа «Бедные люди» выпущено описание смерти Покровского);

• •    исключение тех отрывков, которые могли бы погубить невинную душу ребенка или подорвать его доверие ко взрослым (например, в рассказе «Мальчик у Христа на елке» пропущено предложение о «блюстителе порядка», который «отвернулся, чтоб не заметить» ( Д30 ; 22:15) замерзшего ребенка; в романе «Бедные люди» обойдено молчанием чувство ненависти, которое отец Покровского испытывает к Анне Федоровне, и пропущена фраза о «загадочности» занятий Анны Федоровны).

Нельзя, однако, сказать, что процесс переделки текстов подчинялся унитарным и последовательным критериям. С одной стороны, не были вырезаны отдельные фразы, которые могли бы произвести слишком сильное впечатление на маленького читателя или вызвать в нем опасное желание подражать поступкам героев. С другой стороны, произведенные сокращения рисковали извратить первоначальный смысл произведения. Здесь достаточно привести лишь несколько примеров: в романе «Неточка Незванова», несмотря на перечисленные выше сокращения, сохранены такие сцены, как поцелуи между двумя девочками и недоумение княгини по поводу «ненатуральности» их отношений. Само собой разумеется, что, вырванные из контекста неудачной семейной истории девочки-сироты, отношения между Неточкой и Катей казались еще более «ненатуральными», в то время как характер Неточки, женское воплощение мечтателя Достоевского 1840-х гг., лишался своего первоначального значения. Что же касается рассказа «Мальчик у Христа на елке», то устранение голоса повествователя-романиста отнимало у истории нищего малыша-сиротки присущий ей поэтический характер, фактически придавая ей суровый тон физиологического очерка. И наконец, сцена прощения в отрывке «Смерть Мармеладова» из «Преступления и наказания» была непонятна из-за удаления композиционной мотивировки, т. е. первой встречи между Мармеладовым и Раскольниковым, раскрывающей причины, вынудившие Соню «пойти по желтому билету».

Подобные противоречия вызвали строгое порицание как педагогической, так и литературной критики. В первую очередь претензии касались адресата сборника, прямо указанного в названии: больше чем книга «для детей» собрание Миллера могло рассматриваться как книга «о детях», возможно даже способная принести пользу воспитателям как подборка детских психологических типов⁹. Так, рецензент «Санкт-Петербургских ведомостей» в доказательство этого тезиса привел отзыв тринадцатилетнего мальчика, который, несмотря на принадлежность к бедной семье, был сродни детям, населяющим романы Достоевского, но не узнал себя ни в одном из персонажей и нашел книгу «неинтересной», за исключением рассказа «Мужик Марей»¹⁰. Рецензент журнала «Педагогический сборник» также пришел к выводу, что сборник может быть полезен для воспитателей, но никак не для юных читателей, которым следовало бы дать возможность вступить во взрослую жизнь «с розовыми взглядами, с верой в свои силы, и с надеждой на счастливый билет жизненной лотереи»¹¹. Однако самые серьезные вопросы у критики вызвала цель издания. В рецензии, опубликованной в журнале «Педагогический листок» и не случайно озаглавленной «Мимо цели», писательница М. К. Цебрикова отмечала, что наряду с гуманитарными целями, заявленными Миллером в предисловии, ей виделись в нем и иные, идеологические цели, связанные с желанием одурманить сознание юных читателей славянофильскими концепциями и мистическими настроениями:

«Много гашишу дают “русским детям” издательница и редактор! А на детей гашиш действует тем сильнее, что запас жизненного опыта скуден, что в детской душе мало представлений, которые могли бы явиться противоядием к виденьям, вызываемым гашишем»12.

За исключением отрывка из «Записок из Мертвого дома», «в котором», по ее мнению, «есть наименее болезненное и наиболее реальное из произведений Достоевского»13, Цебрикова сочла почти все остальные тексты неподходящими для детского чтения. По мнению автора рецензии, отрывки в сборнике «Русским детям», либо изобилующие сценами страдания и смерти, либо, напротив, насыщенные излишне идеализированными образами, являли собой воспитательную антимодель и собрание самых грубых педагогических ошибок:

«В Достоевском нет гармонии художника, который создаст потрясающую картину страданий в той мере, которая, произведя необходимое впечатление, вызовет сочувствие, скорбь, но не будет преследовать вас, как страшный кошмар, неотступно мучительски бередить нервы. Достоевский в высшей степени обладал этим даром мучительства»14.

Именно идея «жестокого таланта», как представляется, лежит в основе всех рецензий на сборник Миллера, включая и отзыв самого Михайловского, появившийся на страницах «Отечественных записок». Рецензия Михайловского открывалась саркастическим замечанием, что сборник «Русским детям» служит неопровержимым доказательством того, что у самого Миллера детей нет. Затем Михайловский обвинял составителя в том, что он нарушил элементарнейшие педагогические принципы, предложив детской аудитории писателя для взрослых и поставив единственным критерием отбора текстов наличие в них детских персонажей. Столь же неудачным посчитал Михайловский и решение отобрать именно отрывки из текстов, что противоречило потребности юных читателей в единстве и завершенности фабулы. Но главное, возвращаясь к одному из своих основных упреков Достоевскому как «жестокому таланту», Михайловский отмечал чрезмерное количество смертей, описанных в книге, и беспричинность страданий, которые Миллер пытался представить юным читателям как добродетель, к которой стоит стремиться:

«Не будем спорить о педагогическом принципе, допустим целесообразность прогулок с детьми на кладбище и в покойницкую: но надо же во всяком случае, чтобы это были в самом деле целесообразные прогулки, а не бесцельные, потому что никакая педагогия не оправдает подобных прогулок, если ими достигается только раздражение нервов»15.

В провокативной манере Михайловский предлагал родителям дать детям прочитать этот «мартиролог» с конца, а именно с отрывка из «Братьев Карамазовых»: по мнению критика, одного описания агонии и смерти Илюши, как и садизма, на который оказались способны его товарищи, было бы достаточно, чтобы убедить родителей избавиться от книги и таким образом уберечь детей от бессмысленных мучений. Подтвердив снова, что творчество Достоевского совершенно не подходит для детского чтения, Михайловский в конце рецензии нашел случай еще раз уколоть Миллера:

«Был у нас довольно известный “писатель не для дам”. Так точно есть писатели не для детей и уж, конечно, Достоевский чуть не на первом месте в числе их стоит. Нет, впрочем, худа без добра, и мы отчасти рады появлению книги, изданной г. Миллером: неразумие идолопоклонства не могло быть доказано выразительнее, нагляднее…»16.

Явный неуспех у критики был уравновешен относительным успехом у публики. В опросе, опубликованном в майском номере за 1883 год журнала «Педагогический сборник», официального органа Главного управления военно-учебных заведений, приводился отчет о книгах, которые на рождественских каникулах читали 84 ученика второго класса (от 11- до 14-летнего возраста) одного среднего учебного заведения17. Согласно этому опросу, самым читаемым автором был Ж. Верн, за которым следовали другие иностранные писатели (Томас Майн Рид, Вальтер Скотт, Чарльз Диккенс), а Достоевский, упомянутый пять раз, занял место среди самых читаемых русских авторов, после А. С. Пушкина, Н. В. Гоголя, Л. Н. Толстого, А. К. Толстого, но до М. Ю. Лермонтова и Н. А. Некрасова. Из произведений Достоевского упоминаются «Записки из Мертвого дома» (2 раза) и «Русским детям» (3 раза). Представив некоторые данные статистики, автор исследования продолжал свое рассуждение и задавался вопросом о зависимости круга чтения от социального происхождения детей. Юные читатели распределялись в основном на две категории: дети из интеллигентных семей с благополучными экономическими условиями и дети из семей среднего класса — главным образом дети мелких служащих, купцов, фабрикантов. Отмечая среди первых тенденцию читать издания, специально предназначенные для детей, а среди вторых — склонность «подпольно» знакомиться с произведениями для взрослых, автор заключал, что это различие объяснялось разницей в качестве и уровне воспитания и в количестве внимания, которое родители детей из первой и второй группы уделяли им. Неслучайно из двух упомянутых выше изданий Достоевского дети в первой группе читали «Русским детям», в то время как дети из второй — «Записки из Мертвого дома». Эти данные, пусть и только частично отражающие картину, подтверждают, что сборник «Русским детям» имел определенный успех среди детей, принадлежащих к верхним слоям среднего класса. Кроме материальных средств на покупку сборника, у них была возможность получить комментарий по поводу прочитанного от компетентых воспитателей, а потому противоречия и неясности книги, отмеченные критикой, могли нанести им меньше вреда.

Еще одно свидетельство успеха, который, несмотря ни на что, сборник «Русским детям» имел у публики, можно обнаружить в документах А. Г. Достоевской. Всего лишь три года спустя, в письме А. С. Суворину от 18 декабря 1886 г., она вспоминала, что « изданіе давно разошлось и сильно требу-ется »¹⁸. В еще одном письме Суворину, от 12 апреля 1897 г., она более точно указала, за какой срок были распроданы три тысячи экземпляров «Русским детям»:

« Книга эта имѣла большой успѣхъ — три тысячи экз<емпляровъ> разошлись въ полтора года »¹⁹.

Продолжение этого письма Суворину также подтверждает убежденность Достоевской в том, что издание сборника «Русским детям» не было полным провалом и что для читателей и определенных кругов педагогической критики вопрос о «Достоевском для детей» еще не закрыт:

« За послѣдніе годы многіе родители и педагоги упрекали меня зачѣмъ я не издаю Сборника отрывковъ изъ произведеній покойнаго мужа, говорили, что хорошихъ книгъ для дѣтскаго чтенія у насъ мало, что они на опытѣ видѣли какъ многое изъ его сочиненій, съ толкомъ и умѣніемъ выбранное, производило отличное впечатленіе на дѣтей. Говорили, что дѣти, читая въ школѣ отрывки изъ Достоевскаго, захотятъ впослѣдствіи познакомиться со всѣми его сочиненіями, и что такимъ образомъ благотворное влияніе его произведеній будетъ продолжаться. Все это заставило меня издать новый сборникъ »²⁰.

Эти слова Достоевской, помимо изменения обстоятельств для публикации, свидетельствуют о росте ее профессиональной сознательности: берясь за публикацию нового издания для детей в 1897 г., она руководствовалась уже не только желанием исполнить мечту мужа, но и уверенностью в том, что она выполняет определенный запрос публики.

Где Достоевская черпала эту уверенность, учитывая отнюдь не благоприятные отзывы критики о сборнике «Руcским детям»?

Прежде всего, стоит отметить, что любопытным образом именно нелицеприятная критика принесла начинанию Анны Григорьевны неожиданную известность, выполняя скорее функцию рекламы21 последующих детских изданий сочинений Достоевского22. В рецензиях на эти издания сборник «Русским детям» то и дело упоминался как неудачный эксперимент и пример, которому нельзя было следовать. В этой связи особенно смелым выглядело решение А. В. Круглова начать предисловие к сборнику «Достоевский для детей школьного возраста» именно с воспоминания о нападках на Миллера:

«Можно было бы обойтись без предисловия, если бы не мысль, что люди, привыкшие думать по шаблонам, заметят наверное: “Достоевский — не для детей”. Это даже кто-то высказал в печати, когда вышел в свет сборник “Русским детям”, составленный проф. О. Ф. Миллером. Конечно, целиком, весь — Достоевский не для детей. Но ведь нет ни одного писателя, которого целиком можно было бы взять для библиотеки юных читателей» [Круглов: III].

Детальный анализ этого и других изданий для юных читателей, выпущенных Достоевской после сборника «Русским детям», выходит за рамки данной работы, тем не менее позволим себе несколько предварительных замечаний.

В вышеупомянутом письме Суворину от 12 апреля 1897 г. Достоевская делает важное заявление относительно книги «Русским детям»: « Но встрѣчена она была критикою до того недружелюбно, что я не рѣшилась повторить изданіе »²³. Еще точнее Достоевская выразилась в письме Суворину от 18 декабря 1886 г.: « Первый опытъ мой — книга «Русскимъ дѣтямъ» — былъ неудаченъ; изданіе давно разошлось и сильно требуется, но я не рѣшилась повторить его въ томъ же видѣ »²⁴. Как видно, осознав опасность повторения ошибок, Достоевская решила пересмотреть свой подход к юным читателям. Судя по всему, главный вывод, который она сделала из истории со сборником «Русским детям», заключался в значимости формы издания, или, по определению Ж. Женетта, паратекста . Французский исследователь неслучайно называет паратекст «a privileged place of pragmatics and a strategy, of an influence on the public, an influence that — whether well or poorly understood and achieved — is at the service of a better reception for the text and a more pertinent reading of it»² [Genette: 2]. Потребность в формировании читательского опыта «теоретической публики» [Escarpit: 52] ее изданий (видимо, состоящей как из юных читателей, так и из критиков) привела Достоевскую к смене издательской стратегии и заставила ее более внимательно подойти к оформлению книги. Оставив прежние текстовые варианты, Достоевская обогатила детские издания новыми паратекстуальными элементами, иногда в ущерб прежним: например, в дешевых (5 и 10 к.) иллюстрированных изданиях, напечатанных в типографии А. С. Суворина в 1885 и 1886 г.²⁵, не был напрямую указан адресат книги, который двумя годами ранее вызвал такое негодование рецензентов сборника «Русским детям». О том, что издание предназначено для юных читателей, можно судить только по косвенным признакам, на основании других элементов паратекста, таких как иллюстрации

Илл. 3

Илл. 4

сухой и ясный, но нисколько

холодный и ветреный; л-Ьто на исход-t и скоро надо -Ьхать въ Москву опять скучать всю зиму за французскими уроками, и мн-b такъ жалко покидать деревню. Я прошелъ за гумна и.,спустившись въоврагъ, поднялся въ Лоскъ, — такъ назывался у насъ густой кустарникъ по ту сторону оврага до самой роти. И вотъ я забился

Илл. 5

(см. Илл. 3 и Илл. 4), оформление буквиц (см. Илл. 5) и отметка о том, что чистая прибыль от продажи направлялась в пользу школы им. Достоевского в Старой Руссе (см. Илл. 6)26. Разработка паратекста заключалась также в выборе бумаги, что позволило Достоевской снизить цены и увеличить тиражи, диверсифицируя схемы дистрибуции и расширяя контингент читателей Достоевского. Широкое распространение книжек, отпечатанных в суворинской типографии, подтверждается как огромным количеством переизданий в последующие годы, так и свидетельством Достоевской, которая в письме к С. А. Толстой точно указывала сумму прибыли от продажи одного только «Мальчика у Христа на елке»: «Это дает ей некоторый доход, например, “Мальчик у Христа на елке” приносит ежегодно руб. 150–200»27.

МАЛЬЧИК!

У ХРИСТА НА ЕЛКЗ

ШИНН fl. И. ДОСТОЕВСКАГО ВЪ Г. СТАРОВ PSCC11.

С.-ПЕТЕРКУРГЪ

Илл. 6

Иным образом решалась проблема определения адресата в более поздних изданиях сочинений Достоевского для юных читателей²⁸, где в самом заглавии указывались возрастные рамки адресатов. Выбор названия представлял для Достоевской проблему даже годы спустя. Одно из ее писем Круглову в период его работы над сборником, который первоначально собирались также озаглавить «Русским детям», подтверждает, что память о критических отзывах 1883 г. еще не угасла: « Не будетъ ли это ошибкой? <…> Не назвать-ли ее “Русскимъ юношамъ<”>, <“>Русскому юношеству<”> чтобъ избѣгнуть упрека въ томъ, что Достоевскiй своими произведенiями производитъ тяж<елое> впеч<атлѣнiе> на д<ѣтей> »²⁹.

Решение доверить подготовку новых изданий людям с заслуженной репутацией в области педагогики и детской литературы, таким как педагог В. Я. Стоюнин и популярный детский писатель А. В. Круглов, также принадлежит к сфере паратекста. Сама Достоевская не скрывала, что возлагает надежды относительно успеха издания на именитых редакторов и их многолетний опыт в педагогике:

« Настоящая книга издана подъ редакціею Вл. Я. Стоюнина. Не берусь рѣшать удаченъ-ли выборъ: я слишкомъ пристрастный судья, но думаю, что Стоюнинъ, какъ талантливый педагогъ, десятки лѣтъ знающій дѣтей, на вѣрно съумѣлъ выполнить свою задачу »³⁰.

« Я обратилась къ А. В. Круглову. Онъ считается однимъ изъ талантли-выхъ дѣтскихъ писателей: онъ понимаетъ дѣтскую душу и дѣти любятъ его произведенія. Можно надѣяться, что онъ съумѣлъ выбрать изъ произведеній Достоевскаго только то что можетъ благотворно дѣйствовать на дѣтей »³¹.

Как можно судить из имеющихся у нас источников, выбор текстов Достоевская доверяла редакторам. Впрочем, она оставляла за собой право оспорить их решения в случае, если они могли вновь спровоцировать критику. Ответ Стоюнина на одно из несохранившихся писем Достоевской явно отражает ее беспокойство о возможных упреках экспертов детского чтения:

« …удачный ли выборъ мною сдѣланъ, я и самъ не знаю и не увѣренъ, такъ какъ желалъ бы, чтобы онъ имѣлъ воспитательное значенiе; а этотъ во-просъ рѣшить нелегко: кто захочетъ, придраться можетъ безъ затрудненiя; а отвѣчать и заводить полемику, нѣтъ охоты съ нашими умниками и кри-кунами »³².

Те же сомнения преследовали Достоевскую при работе над сборником под редакцией Круглова. Хотя Круглов расширил репертуар произведений Достоевского для детей, включив в него «Рассказ о купце» из романа «Подросток», «Музыкант Ефимов и его семья» из «Неточки Незвановой» и новые отрывки из «Братьев Карамазовых, его протесты не смогли повлиять на решение Достоевской больше не включать в сборник отрывки из «Преступления и наказания». На опасения, выраженные Достоевской, что они « произведутъ тягост<ное> впечатл<ѣнiе> и помѣшаютъ успѣху книги и дадутъ поводъ лишнiй разъ напасть на Достоевскаго за его будто “мучи-тельство” »³³, Круглов ответил, пытаясь ее переубедить:

« Жаль, что Вы выкидываете все изд<анiе> “Пр<еступленiя> и Наказанія”.

Вы напрасно боитесь упрековъ и не вѣрите совсѣмъ мнѣ. Да, впрочемъ, и пе-дагогъ Острогорскій взялъ въ свою книгу “Раздавили”. Видите! »³⁴.

Осторожность Достоевской была награждена уважением педагогической критики: ее внимание не только к содержанию, но и к форме более поздних изданий, последовавших за сборником «Русским детям», заслужило высокую оценку в специализированных журналах35. Некоторые из детских изданий Достоевской были включены в главные справочные книги по детскому чтению — как правило, в разделе «Старший возраст»36. Столь же значимым было признание воспитательной ценности некоторых из этих изданий со стороны правительственных учреждений. Огромные усилия, предпринятые Достоевской, для того, чтобы произведения мужа попали в библиотеки учебных заведений, иногда увенчивались успехом: например, издания «Мужик Марей. Столетняя» (СПб., 1885) и «Выбор из сочинений Ф. М. Достоевского для учащихся среднего возраста» (под ред. В. Я. Стою-нина. СПб., 1887), наряду с «Записками из Мертвого дома» (СПб., 1883) и «Бедными людьми» (СПб., 1887. Изд. А. С. Суворина. Серия «Дешевая библиотека») были одобрены Ученым комитетом Министерства народного образования для ученических библиотек средних учебных заведений37. Несколько лет спустя Ученый комитет Министерства Народного Просвещения одобрил издание «Мужик Марей. Столетняя» (СПб., 1885) также для ученических библиотек низших училищ38.

В заключение стоит отметить, что многое из истории подготовки и рецепции детских изданий сочинений Достоевского еще предстоит выяснить. В России они прекратились после 1917 г., время от времени появлялись в литературе эмиграции39, а в 1970-е гг. окончательно вернулись на книжный рынок с помощью советского издательства «Детская литература». Рассмотренный нами эпизод издательской деятельности вдовы Достоевского позволяет понять, какими были литературно-идеологические предпосылки проекта, который оказался смелым издательским шагом и сыграл важную роль не только в истории литературной репутации писателя, но и в дальнейшем развитии профессиональной деятельности А. Г. Достоевской. Столкнувшись с «провалом» издания «Русским детям», она постаралась выработать адекватную издательскую политику для той читательской аудитории, к которой планировала обратиться. Оказавшись умелым посредником, Достоевская показала, что она способна решить основную задачу, лежащую перед каждым настоящим издателем.