Дромосные погребения в курганах Нижнего Дона

Интерес к изучению дромосных погребальных конструкций в отечественной археологии стабильно высокий ( Смирнов , 1978. С. 56–64; Железчиков , 1992; Сиротин , 2021. С. 160–168; Гуцалов , 2009. С. 69–79, Мошкова и др ., 2011. С. 306–321). При этом исследуемое явление оказалось распространено гораздо шире первоначального очага обнаружения, что ставит перед исследователями и более широкие задачи, требующие масштабного понимания явления, ухода от региональной проблематики и преодоления миграционизма как всеобщего и единственного способа распространения обрядовой практики, лежащей в основе распространения идей.

Впервые на этот вид могильных сооружений обратил внимание К. Ф. Смирнов, отметивший появление дромосных могил в Южном Приуралье еще в сав-роматское время VI–V вв. до н. э. ( Смирнов , 1978. С. 56–64). Распространение обряд получает в раннесарматское время. С момента обнаружения явления исследователи однозначно определяли эти объекты как семейные усыпальницы типа подкурганных склепов. Определение К. Ф. Смирнова вызывало доверие, но не рассматривалось с идеологической точки зрения. На первый план вышел формально-типологический анализ конструкции. Наличие входа-дромоса – яркая региональная отличительная черта подкурганных склепов. Центральная функциональная составляющая сооружения – это погребальная камера, имевшая разные конструктивные особенности:

• 1.    Шатровая конструкция, составленная из радиально уложенных бревен.

• 2.    Бревенчатый накат над могильной ямой.

• 3.    Сруб над ямой или на погребенной почве.

• 4.    Конструкция из сырца над могильной ямой.

• 5.    Столбовые конструкции как опора перекрытия или крепеж отделки стен.

При внешнем разнообразии оформления конструкции она дополнялась дро-мосом-входом, служившим для проникновения в склеп, для подзахоронения или посещения усопших. Конструкция служила реализации одной цели – поддержание связи с усопшими и обеспечение загробного существования умерших, для чего необходим доступ к телу для проведения неких ритуалов. Смерть воспринималась как инобытие, из которого предки могли влиять на существование живущих. Поддержание постоянной связи с ними и обеспечение их загробного существования – важнейшая функция общины ( Антонова , 1990. С. 3–5).

Нерасчлененное сознание первобытных народов не выводило умерших за пределы социума. Они продолжали бытование, правильнее сказать, инобытование, из которого оказывали помощь и поддержку родственникам. К ним можно было обратиться за советом, с ними можно было общаться с помощью шаманов и напрямую. Они являлись во снах, требуя внимания и предупреждая о превратностях судьбы. Этот круг представлений требовал и особого оформления жизни после смерти. От обычного зарывания трупов человечество перешло к оформлению загробной жизни.

Произошло это еще в эпоху ранней бронзы, и в разных регионах оформлялось различно. «Отражением прочности родственных связей было почитание своих умерших, предков. Оно же выражалось в почитании одних и тех же сил природы, отношения с которыми могли строиться или как с сильными сородичами, или как с соседями, которых опасались, с которыми обменивались дарами и от которых ждали ответных благоприятных для себя действий» (Антонова, 1990. С. 12).

Однажды возникнув, идея развивалась. На Северном Кавказе В. И. Марко-вин истоки традиции возникновения склеповых построек связывал со становлением религиозных представлений: изоляцией трупа от земли, сохранением мертвого тела в целостности и необходимостью поддерживать связь с умершими ( Марковин , 1978. С. 120–129).

В раннеземледельческих обществах Ближнего Востока желание сохранить связь с умершим нашло выражение в совершении погребений под полом жилища. Здесь Е. В. Антонова фиксирует появление обряда kispu (шум. KI.SI.GA). Слово kispu производят от глагола kasapu ‘делить на куски’, что служит указанием на одну из целей его – раздел продуктов между живыми и мертвыми для установления связи с ними.

Иранские народы находились в стороне от этих новаций. Судя по всему, применили круг этих представлений к собственной культуре только в начале I тыс. до н. э. И если в Южном Приуралье эти идеи реализуются лишь в VII в. до н. э., то на Северном Кавказе мы их наблюдаем в конце VIII – VII в. до н. э.

Первоначальные истоки этого импульса определить пока невозможно. Мы будем вынуждены прибегать к множеству гипотез, уводя тему в область фантазии, что вряд ли будет способствовать решению проблемы.

К. Ф. Смирнов и Б. Ф. Железчиков видели в появлении дромосных могил практику последовательных захоронений, которую они возводили к сакам При-аралья, а появление ее в Южном Приуралье связывали с миграцией этого населения. В результате смешения культурных практик идет формирование новой культуры. Исследователи спорили об истоках новой традиции. По Р. Б. Исмагилову, это Южный Казахстан ( Исмагилов , 1996. С. 44). Эту точку зрения разделял А. Д. Таиров ( Таиров , 2005. С. 24). Напомним, что эти выводы были сделаны еще до открытия памятников филипповского круга. По мнению М. Г. Мошковой, В. Ю. Малашева и Д. Б. Мещерякова, это движение осуществлялось в несколько этапов, и появление дромосных погребений в Филипповском могильнике связывалось с повторным движением с начала V в. до н. э. и шло откуда-то с юго-востока. ( Мошкова и др ., 2011. С. 166). Л. Т. Яблонскому истоки традиции виделись в движении элитарных групп населения из лесостепного Зауралья ( Яблонский , 2011. С. 238).

Были выделены два типа подземных конструкций, представленные округлыми и прямоугольными ямами. Над ямами отмечается наличие двух типов перекрытий: шатровой конструкции из радиально расположенных бревен и поперечных накатов, иногда двойных поперечно-продольных накатов бревен, опиравшихся на столбовые конструкции. Отмечались случаи строительства над могильной ямой прямоугольного сруба. Выявлено, что стены большинства ям были облицованы деревом наподобие срубов и закреплялись вертикально вкопанными столбами. Сооружение окружалось могильным выкидом и иногда каменной крепидой. Сверху формировалась курганная насыпь. Для входа в сооружение отрывался специальный коридор-дромос, также перекрытый бревнами. У входа в камеру в дромосе существовал каменный заслон. Земляной склеп использовался неоднократно для последовательных подзахоронений, вероятно, членов некой социальной группы. Происхождение таких сооружений К. Ф. Смирновым выводилось из традиционных жилищ населения лесостепного Зауралья. Предполагалось, что аналогичные жилища могли быть и у ранних кочевников на местах традиционных зимовок.

Б. Ф. Железчиков предположил, что этот погребальный обряд появился вследствие миграции саков Приаралья, где подобные сооружения появляются в предскифское время, в Южноуральский регион, что привело к образованию прохоровской культуры ( Железчиков , 1992. С. 92–93).

Л. Т. Яблонский связывал появление этих погребений из степных и лесостепных территорий Зауралья ( Яблонский , 2011. С. 238). Р. Б. Исмагилов считал, что они пришли из Казахстана в Южное Приуралье ( Исмагилов , 1996. С. 44).

В сводке дромосных погребений, представленных в коллективной статье, сделано предположение, что эти погребения связаны с элитарной, а не этнической группой кочевников-аристократов ( Мошкова и др ., 2011). Наиболее раннее погребение этого типа открыто в Западном Казахстане и в Зауралье – это погребение Кумкуль ( Боталов и др ., 2016). Особый тип дромосных сооружений представляют собой срубы над ямой. Массовое распространение дромосные погребения получают в IV–III вв. до н. э., трансформируясь в памятники филипповского круга.

Важно отметить вывод исследователей о том, что в Южном Приуралье погребения на горизонте и в квадратной яме по содержанию сопутствующего инвентаря и таким чертам обряда, как деревянные конструкции на уровне древнего горизонта, а также применение огня для этих конструкций, ничем не отличаются от дромосных могил ( Мошкова и др ., 2011. С. 166).

Исследователи дружно видят трансформацию дромосных погребений в погребения в катакомбах, выводя катакомбный обряд из традиции устройства заупокойного жилища. Таким образом, катакомба является продолжением склепо-вой конструкции в обряде.

Открытие дромосных погребений на Северском Донце в 1976–1977 гг. К. Ф. Смирновым связывалось с исходом носителей обрядовой традиции из Южного Приуралья. При этом, как человек широкого научного кругозора, К. Ф. Смирнов не мог не отметить, что «аналогичные сооружения известны в богатых курганах южных районов среднедонской культуры в пределах Воронежской и Белгородской областей. Особенно близки им могилы IV–III вв. до н. э. у д. Дуровка Белгородской обл. Дромосы в некоторых больших прямоугольных могилах, ориентированных с юго-запада на северо-восток, примыкали к южному углу могилы почти так же, как дромос могилы Сладковского кургана, который был смещен к юго-восточному углу могилы» ( Смирнов , 1984. С. 42). Эту же связь отмечал и В. Е. Максименко ( Максименко , 1983. С. 55–56).

Специальное исследование южноуральских дромосных могил, предпринятое С. В. Сиротиным, привело его к выводу, что «к концу IV – началу III в. до н. э. сооружение больших курганов, имеющих дромосные погребения, деревянные надмогильные конструкции и сложную организацию подкурганного пространства, прекращается. Данное обстоятельство связывается с миграцией основной части южноуральских кочевников в западном направлении и трансформацией погребальных традиций и вещевых наборов в классические прохоровские формы» (Сиротин, 2021. С. 164).

В. Е. Максименко отметил существование дромосных могил на Нижнем Дону¹. Над квадратной могилой устраивалась конструкция наподобие шалаша. Он обратил внимание, что аналогичные конструкции курганов известны на Среднем Дону, в Поволжье и Приуралье, и указал, «что вопрос об истоках традиции погребений в деревянных гробницах достаточно сложен» ( Максименко , 1983. С. 55).

Позже, исследуя комплекс Песочинского могильника на Северском Донце, С. Ю. Гуцалов пришел к заключению, что комплекс связан с продвижением на запад групп южноприуральского населения ( Гуцалов , 2009. С. 69–79). Эти наблюдения создавали иллюзию мощной миграции приуральского населения, связывавшегося с савроматами Геродота, на запад. Из чего вырастает саврома-то-сарматская гипотеза Смирнова – Максименко, которую нам уже приходилось критиковать ( Лукьяшко , 2009. С. 227–229). Сопряжение этой версии с близкими по форме погребениями среднедонского кочевого населения скифского времени, которых, с легкой руки Б. Н. Гракова, считают населением «скифоидным», не могло не встретить сопротивления со стороны приверженцев скифской версии происхождения среднедонской культуры. П. Д. Либеров решительно отрицал связи с Южным Приуральем и савроматским миром. На этой почве между двумя ведущими специалистами – К. Ф. Смирновым и П. Д. Либеровым – происходили жесткие дискуссии в рамках сектора скифо-сарматской археологии. К сожалению, материалы этих дискуссий практически не отразились в печати ( Лукьяшко , 2018). Итак, феномен дромосных погребений на Нижнем Дону объяснялся миграцией с востока носителей этой традиции.

Этой точке зрения противостоит позиция А. П. Медведева, который обосновал существование на Среднем Дону в скифское время двух лесостепных субкультур: оседлого населения, представленного городищами, и степного кочевого, представленного подкурганными погребениями. Этот тезис не вызывает возражений. Одна из этих субкультур, представленная поселениями и городищами земледельческо-скотоводческого населения, а истоки этой культуры, не имеющей местных генетических корней, как убедительно доказал

А. П. Медведев, связаны с миграцией лесостепного населения Левобережья Днепра на неосвоенную территорию ( Медведев , 1999. С. 86).

Близкая картина связана с истоками традиции подкурганных погребений и курганной культуры скифского времени на Среднем Дону. Истоки появления традиции дромосных подкурганных склеповых конструкций на Среднем Дону А. П. Медведев выводил также из Днепровского левобережья (Там же. С. 118 и далее), где они соотносились с большими квадратными могильными ямами со столбовыми конструкциями. Этот вывод был повторен исследователем и позже: «…на мой взгляд, эти типы погребальных сооружений восходят к столбовым и дромосным могилам лесостепного днепровского Право- и Левобережья VII–V вв. до н. э., где им известны многочисленные аналогии» ( Медведев , 2004. С. 31). В лесостепном Подонье первые курганы скифского времени в могильниках типа Частых и Мастюгинских сооружаются лет на сто позже посульских – с конца VI в. до н. э. По мнению автора, здесь курганный обычай захоронения появился не из степи, а из более западных лесостепных районов в результате расселения на Средний Дон части приднепровских воинов-скотоводов – потомков «старших», по терминологии С. А. Скорого, или «ранних», по терминологии Д. С. Раевского, скифов. Истоки ядра культуры, включая не только отдельные компоненты, но и целые блоки, обнаруживаются в более ранних курганных некрополях Днепровского право- и особенно левобережья. Сейчас эту концепцию разделяют большинство скифологов, занимающихся проблематикой Среднего Дона, как считает А. П. Медведев (Там же. С. 36–37).

Следует заметить, что А. П. Медведев, привычно всматриваясь на запад в Скифию, упускает из виду единство Евразийского степного коридора, где на востоке в Приуралье происходят масштабные культурные сдвиги. Прежде всего это открытие Филипповских курганов, в погребальном обряде и культуре которых исследователи усмотрели истоки раннесарматской прохоровской культуры. Оговоримся, что мы рассматриваем археологию, а не этническую историю, и отойдем от этнической терминологии. Но и в этом случае невозможно не заметить формирования новой погребальной обрядности в виде появления разных типов подкурганных склеповых конструкций, например ранее неизвестного обряда ингумации, когда под курганной насыпью возводится склеп, в который последовательно производятся подзахоронения. Не будем касаться вопроса о социальных связях погребенных, остановимся на погребальной конструкции.

Для К. Ф. Смирнова и В. Е. Максименко обнаруженные в Сладковском и Шолоховском курганах комплексы представлялись пришельцами с востока и связывались с савроматской культурой, внутри которой шло формирование новой сарматской культуры, и погребенные в донских курганах становились первой волной сарматского движения на запад – сирматами. Видимая связь этого бело-калитвенского комплекса со среднедонской культурой требует соотнесения ее либо с мигрантами с востока, либо с мигрантами с запада.

Данную тему мы неоднократно обсуждали с В. И. Гуляевым и приходили к выводу, что комплексы Нижнего Дона представляют мигрантов с территории Среднего Дона. Эта гипотеза строится, во-первых, на географической близости. Среднедонскую и белокалитвенскую группы разделяет расстояние менее 300 км, это типичное расстояние сезонного цикла для полукочевника. Кроме того, с точки зрения ландшафта это единое пространство: сухие степи, сильно изрезанные балками и суходолами. И на Среднем, и на Нижнем Дону тонкий почвенный слой подстилают меловые отложения с чистыми водами-ключами, вытекающими из-под меловых обрывов. Территории обитания соединены долинами степных речушек, текущих с севера на юг и впадающих в Северский Донец.

При рассмотрении погребальных памятников этих двух групп хорошо заметно единство погребального обряда, выражающееся в широком распространении подкурганных склепов с дромосами. В дне камер белокалитвенских памятников обнаруживаются т. н. бофры, под которыми П. Д. Либеров для среднедонских захоронений понимал углубления в полу, заполненные углем и кальцинированными костями. Материальную культуру пока, к сожалению, сравнивать достаточно трудно, т. к. количество комплексов несоизмеримо – на Нижнем Дону их всего три, а на Среднем – 230. Материалы среднедонских погребений, конечно, дадут большее многообразие, которое и воспринимается как отличие. Но все же имеются и общие черты, например значительное количество защитного вооружения. Чешуйчатые панцири в погребениях Нижнего Дона не лежат под или на погребенном, а повешены на стену, как на Среднем Дону. Можно отметить также большое сходство наборов наконечников стрел, по три – пять колчанов в погребениях. Также нужно отметить и наличие на Нижнем Дону совершенно идентичных крючков, характерных для Среднего Дона.

Хронологический принцип показывает, что белокалитвенская группа населения появилась на Нижнем Дону позже Среднего Дона, не ранее IV в. до н. э. Поэтому мы предполагаем, что эта группа появляется в регионе в результате освоения среднедонскими кочевниками степей, располагавшихся вдоль малых степных речушек, впадающих в Северский Донец. Река Северский Донец была естественной географической границей, отделяющей население лесостепного Подонья от населения нижнедонского правобережья, в котором К. Ф. Смирнов видел неких западных савроматов: «…западными землями савроматов уже во времена Геродота могли быть некоторые районы Северного Приазовья и правобережья Нижнего Дона» ( Смирнов , 1984. С. 20). На мой взгляд, это население было скифским кочевым и оставило хотя и немногочисленные, но яркие памятники своего присутствия в регионе: Беглицкий могильник, Ростовские курганы, соседствующие с Елизаветовским комплексом.

Таким образом, наша гипотеза утверждает происхождение белокалитвенской группы памятников от лесостепных кочевников Среднего Дона, что, впрочем, не исключает влияния кочевого мира Приуралья. Незначительное количество раскопанных курганов не позволяет сегодня делать категоричные утверждения, но не мешает попыткам осмысления ситуации.