Две паремиологические заметки о «делосском ныряльщике»

I

«Делосский ныряльщик» и византийская паремиография

Анекдот о книге Гераклита Эфесского, знаменитый выражением «делосский ныряльщик», Диоген Лаэртий упоминает дважды. Первый раз в биографии Сократа: «Говорят, Еврипид, давши ему [Сократу] сочинение Гераклита, спросил: “Как тебе?”, а тот ответил: “Что я понял – превосходно, как и то, думаю, чего не понял – да только тут нужен делосский ныряльщик (πλὴν Δηλίου

γέ τινος δεῖται κολυμβητοῦ)”» (D.L. II, 22). О том, что этот анекдот заимствован им у Аристона, которого обычно принимают за перипатетика Аристона Кеосского, Диоген Лаэртий вспоминает много позже – уже в жизнеописании самого Гераклита (D.L. XI, 11; ср. Aristo. Ceus. fr. 29–30 Wehrli; fr. 24a–b SFOD). Тут же он приводит и вторую версию анекдота, которую сообщает грамматик Се-левк Александрийский (I в. до н.э. – I в. н.э.) со ссылкой на Ныряльщика некоего Кротона. Согласно этой версии, Гераклитову книгу в Элладу доставил некто Кратет, и это он, а вовсе не Сократ, сказал, что для той: «Требуется делосский ныряльщик, который в ней не захлебнется», Δηλίου τινὸς δεῖσθαι κολυμβητοῦ, ὃς οὐκ ἀποπνιγήσεται ἐν αὐτῷ (D.L. XI, 12 = Seleuc. Alex. FGrHist 1056 F 3).

Заманчиво предположить, как это делает, например, Вальтер Буркерт, что выражение «делосский ныряльщик», отражая мастерство некоего ныряльщика с Делоса, являлось провербиальным: «The skill of a certain “Delian diver” was proverbial».1 Иными словами – что выражение представляло собой поговорку, или, говоря языком античных филологов, – паремию. То, что оно было таковым прямо утверждается в Суде, византийском энциклопедическом лексиконе X века, в посвященной ему статье Δ 400: καὶ παροιμία· Δήλιος κολυμβητής, ἐπὶ τῶν πάνυ ἐμπείρων νήχεσθαι, «Есть и паремия “Делосский ныряльщик” – о весьма опытных в плаванье» (Suda Δ 400). Известно выражение и поздневизантийским паремиографам. Оно вошло в обширное собрание Михаила Апостолия, писателя и копииста XV столетия, чьи материалы затем воспроизвел его сын Арсений в сочинении Иония: Δηλίου κολυμβητοῦ· ἐπὶ τῶν ἄκρως νηχομένων, «“Делосский ныряльщик” – о превосходно плавающих» (Apostol. Paroem. V, 100 CPG II = Arsen. Ionia 179 Walz). Кроме того, наряду с толкованиями сновидений, оно попало в небольшую анонимную подборку, найденную в Иверской рукописи 4199/79, которая датируется XV в. или даже сер. XIV в.2 Любопытно отметить, что интересующая нас паремия сопровождается здесь не объяснением, а обоснованием: Δήλιος κολυμβητής. παρ’ ὅσον οἱ Δήλιοι καλῶς νήχονται, – то есть так говорят, «поскольку жители Делоса прекрасно плавают» (No. 13 Sotiroudis).3

Если довести гипотезу о провербиальном характере Δήλιος κολυμβητής до логического конца, то мы вынуждены будем признать, что и Сократ и Кратет анекдота в своем знаменательном отклике на книгу Гераклита прибегают к ходившей в просторечии паремии. Но насколько верным будет такое заключение? И не правильнее ли будет допустить обратное – что паремия сама произошла из анекдота о книге Гераклита, представляя собой, скорее, крылатое слово или что-то в этом роде, нежели настоящую фольклорную поговорку? Ответ на эти вопросы подспудно, как кажется, содержится у самих византийских паремиографов.

При знакомстве с имеющимися у них материалами трудно не заметить одной странности: предлагаемые паремиографами толкования Δηλίου κολυμβητοῦ в общем-то не соответствуют жанру народной поговорки. Во-первых, они определенно приписывают выражению буквальный смысл, коль скоро подразумевают под «делосским ныряльщиком» хорошего или опытного пловца. В то время как настоящая поговорка, равно как и пословица, предполагает образную семантическую мотивировку, то есть ее общее значение не выводимо из прямых значений входящих в нее слов. Как верно заметил еще Аристотель: «Паремии суть метафоры от одного вида [вещей] к другому» (Arist. Rhet. III, 11, 1413a, 14–15). Или, попросту говоря, поговорка, как и пословица, имеет переносный смысл. Во-вторых, предлагаемые паремио-графические толкования слишком специализированы. Тогда как фольклорная поговорка в силу своей иносказательности обладает широкой применимостью, оказываясь пригодной для самых разных явлений и жизненных ситуаций.

Возьмем для сравнения паремию с легендарным водолазом Скиллием из Скионы, зафиксированную в Розарии Макария Хрисокефала (1300–1382 гг.): Σκιωναῖος κολυμβᾷ· ἐπὶ τῶν ἐμπειρίαν εἰς πράγματα ἐχόντων (Macar. Chruys. Rhodon. VI, 51 CPG II). Как видно по толкованию, «Скионец ныряет» может быть сказано о всяком, кто проявляет опытность в каком-нибудь деле или при определенных обстоятельствах. И хотя сама паремия никому из паремиографов, кроме Хрисокефала, не известна, так что любые сомнения в ее аутентичности будут вполне резонны, все же ввиду приписываемого ей расширительного значения она имеет все шансы оказаться расхожей народной поговоркой.4

На фоне паремии о Скилии становится очевидным, что выражение «де-лосский ныряльщик» явно не предназначалось для характеристики любого человека, обладающего каким-то особым умением, но, если верить толкователям, относилось исключительно к искусным пловцам и никому больше. Предполагая же узкопрофессиональную область применения, оно не могло быть поговоркой в принципе. В свете паремиографических толкований естественнее допустить, что Δήλιος κολυμβητής служило для греческих пловцов чем-то вроде похвалы или высокой оценки, основанной на мастерстве ныряльщиков с Делоса. Иначе понять жанровую природу этого выражения не-возможно.5

Сама по себе узость толкований Δηλίου κολυμβητοῦ обусловлена, по всей видимости, тем, что паремиографы опирались не столько на живое бытование выражения, принимая в расчет все многообразие ситуаций его употребления, сколько на какой-то текст. В этой связи обращает на себя внимание еще одно свидетельство из той же статьи Суды Δ 400: Δηλίου κολυμβητοῦ, ἐπὶ τῶν ἄκρως νηχομένων. Σωκράτει γὰρ δόντος τοῦ Εὐριπίδου ῾Ηρακλείτου τοῦ Σκοτεινοῦ σύγγραμμα, ἐρέσθαι, τί δοκεῖ; τὸν δὲ φάναι· ἃ μὲν συνῆκα γενναῖα· οἶμαι δὲ καὶ ἃ μὴ συνῆκα· πλὴν Δηλίου δεῖται κολυμβητοῦ εἰς τὸ μὴ ἀποπνιγῆναι ἐν αὐτῷ, «“Делосский ныряльщик” – о превосходно плавающих. Ибо после того как Еврипид дал Сократу сочинение Гераклита Темного, он спросил: “Как тебе?”, а тот ответил: “Что я понял – превосходно, как и то, думаю, чего не понял, но нужен делос-ский ныряльщик, чтобы в ней не захлебнуться”» (Suda Δ 400).

Легко видеть, что первые две части приведенного пассажа – выражение и его толкование – дословно совпадают с тем, что мы читаем у Михаила Апо-столия, в отличие от которого Суда, однако, содержит еще и третью часть – пример употребления выражения, которым выступает анекдот о книге Гераклита. Наличие ряда нюансов в данной версии анекдота не позволяет вслед за М. Марковичем утверждать, что составитель Δ 400 почерпнул ее непосредственно у Диогена Лаэртия.6 Неясным до конца остается и характер отношения между Судой и Апостолием. Какой вывод следует сделать из точного совпадения между ними: что поздневизантийский паремиограф опирается на лексикон или что они независимо друг от друга восходят к одному общему источнику, например собранию паремий? И если да, то иллюстрировалась ли паремия о «делосском ныряльщике» в том собрании анекдотом? Для однозначного ответа на эти вопросы у нас, к сожалению, недостаточно сведений ни о предшествующей словарю Суда,7 ни о последующей паремио- графической традиции, включая традицию малых и частных коллекций, подтверждением существования которых служит хотя бы та же анонимная подборка из Иверской рукописи 4199/79. Впрочем, для нас сейчас не так важны отношения между источниками, сколько явное противоречие, присутствующее в приведенном выше пассаже из статьи Δ 400. При том что толкование Δηλίου κολυμβητοῦ, как и у Михаила Апостолия, имеет в ней буквальный смысл, иллюстрирующий анекдот, несомненно, предполагает метафорическое употребление этого выражения.

Как же возникло указанное противоречие? Разумеется, оно вполне могло произойти по оплошности или недосмотру автора Δ 400 или его источника, бездумно добавившего в паремиографическую статью анекдот о Гераклитовой книге. Однако, учитывая то постоянство, с каким Δήλιος κολυμβητής получает буквальное толкование, с одной стороны, и недостаток примеров с «де-лосским ныряльщиком» – с другой, вернее будет предположить, что наблюдаемый в Δ 400 контраст между толкованием и анекдотом не случаен. Очень может быть, что своим объяснением автор статьи в Суде (или его предшественник) стремился не пояснить общий смысл выражения, подкрепив затем сказанное примером, но указать его значение в определенном контексте, которым, по сути, выступал сам пример. Иначе говоря, он пытался не определить общее значение выражения, но лишь уточнить тот семантический аспект, который являлся существенным именно при его использовании в конкретном анекдоте. Отсюда и узость истолкования: Δήλιος κολυμβητής в значении превосходно плавающий говорилось не вообще, но лишь применительно к чтению и пониманию Гераклита.

В самом деле, у нас нет ни одного свидетельства, где бы «делосский ныряльщик» упоминался вне анекдота о Гераклитовой книге.8 Единственным исключением является эпиграмма Льва Философа (ок. 790–870 гг.), где Δήλιος κολυμβητής понадобился не сочинению Гераклита, а Коническим сечениям Аполлония, от лица которых она и написана (Leo. Epigr. VI Westerink = Anth. Pal. IX, 578):

Того, что есть внутри меня, сей книги, друг,

Характер труден и до крайности глубок:

Потребуется тут делосский водолаз.

Но если кто в мои пучины бросится

И глубину обшарит всю старательно,

Тот первый приз получит в геометрии

И мудрым будет признан без сомнения.

Гарантом и свидетелем тому Платон.

В действительности же это исключение лишь подтверждает правило. Ведь и тут Δήλιος κολυμβητής требуется сочинению, где рассматриваются, по слову эпиграмматиста, глубокие и трудные проблемы. «Делосский водолаз» Льва Философа – не более чем аллюзия на известный образ, призванная продемонстрировать эрудицию автора эпиграммы, недвусмысленно отсылая читателя к исходному контексту «ныряльщика». И эта аллюзия лишний раз доказывает, что тот неразрывно связан с анекдотом о книге Гераклита, вне которого просто-напросто не мыслится.

Выражение Δηλίου κολυμβητοῦ почти наверняка возникло вместе с анекдотом и никогда не было подлинной фольклорной поговоркой. Больше всего оно похоже на выразительный авторский оборот, который с легкой руки некоего филолога попал однажды в паремиографическую традицию, после чего стал переходить из сборника в сборник вместе с прочими паремиями.

II

Δήλιος κολυμβητής и Δήλιος κυρτεύς

Есть и другое небезынтересное соображение в пользу фольклорной природы Δήλιος κολυμβητής. Дело в том, что к данному выражению существует давно подмеченная филологами параллель, которая находится в третьем мими-ямбе Герода, поэта сер. III в до н.э., Учитель. В нем Герод изображает раздосадованную мать Метротиму, которая, обращаясь к школьному учителю Лам-приску, бранит своего нерадивого сына Коттала. Среди ее упреков есть и такой (Herond. III, 50–52):

ὄρη δὲ κοίως τὴν ράκιν λελέπρηκε

πᾶσαν, κατ’ ὔλην, οἶα Δήλιος κυρτεύς

ἐν τῆι θαλάσσηι, τὠμβλὺ τῆς ζοῆς τρίβων.

А глянь, каким спина покрылась вся струпом,

Да он в лесу, что в море твой рыбак с вершей

Делосский, дни влачит своей тупой жизни.9

Сравнение праздного и бесцельного времяпрепровождения Коттала с жизнью Δήλιος κυρτεύς, делосского рыбака, орудующего вершей (снастью в виде корзины с узким горлом), показывает, какой подобная жизнь виделась тогда стороннему наблюдателю. Еще Платон называл ловлю с помощью верши «ленивой охотой» (Plat. Leg. 823e) – вредной для юношей, поскольку она ничему их не учит. Как бы там ни было, перед нами еще одно упоминание о занятом морским промыслом делосце, и сходство Δήλιος κολυμβητής и Δήλιος κυρτεύς совершенно очевидно. Но есть ли между ними какая-то иная связь, кроме того, что и тот и другой промышляли в акватории Делоса?

Пожалуй, самым оригинальным ответом на этот вопрос стала гипотеза Филиппа Брюно, высказанная им в серии посвященных Делосу заметок Deliaca. Предлагая довольно изощренное чтение отрывка из Герода, Ф. Брюно попытался доказать, что упомянутый поэтом Δήλιος κυρτεύς был отнюдь не простым рыбаком, а профессиональным ныряльщиком за багрянкой. На это, по мнению ученого, прежде всего указывает то, что у Герода он проводит время не «на море», κατὰ θάλασσαν, как пристало обычному рыболову, а «в море», ἐν τῇ θαλάσσῃ, то есть ему постоянно приходится погружаться под воду. Примечательно и использование верши, которая может служить ему корзиной для сбора моллюсков, что подтверждается рядом свидетельств, начиная с сообщения Аристотеля, согласно которому багрянок после поимки держали в вершах (Arist. Hist. anim. V 15, 547a; ср. Plin. Nat. hist. XXII, 3). Наконец, в пользу такой интерпретации говорит наличие на Делосе активного производства пурпура, засвидетельствованное эпиграфическими и археологическими источниками. На основании всех перечисленных фактов и наблюдений Ф. Брюно выдвигает следующую гипотезу: будучи ныряльщиком за моллюсками, Δήλιος κυρτεύς всецело тождественен Δήλιος κολυμβητής, о котором сообщает Диоген Лаэртий – а значит, «делосский ныряльщик» и сам был не кем иным, как ловцом багрянки.10

В последующей серии заметок Ф. Брюно приобщает к ним еще и Δήλιος ἁλιεύς, «делосского рыбака» Пирра, которым, по словам Гераклида Понтийского, в предшествующей жизни был Пифагор (Heracl. Pont. fr. 89 Wehrli; fr. 86 Schütrumpf = D.L. VIII, 5), допуская, что тот тоже промышлял добычей пур-пура.11 Правдоподобность предлагаемых исследователем отождествлений при желании можно подкрепить ссылкой как на Гераклида Критика (III–II вв. до н.э.), который, описывая труд анфедонских рыбаков и ныряльщиков, не делает между ними никакого различия, называя тех и других ἁλιεῖς – рыбаками (Heracl. Crit. FGrHist 369a F 1, 24; ср. Aesop. 425 Perry = Diogen. Praef. CPG I, 179), так и на словарь Гесихия, где κυρτεύς толкуется как ἁλιεύς (Hesych. κ 4712).12 Одним словом, все указанные «труженики моря» – Δήλιος κολυμβητής, Δήλιος κυρτεύς и Δήλιος ἁλιεύς, – хотя и назывались по-разному, и впрямь могли заниматься одним и тем же ремеслом.

И все же гипотеза Ф. Брюно не лишена слабых сторон и легко уязвима для критики. Взять хотя бы то, что предложенное им истолкование Δήλιος κυρτεύς как ныряльщика за багрянкой, от которого, без сомнения, требовалось немалое упорство и усердие в работе, полностью расходится с тем, каким его видит сам Герод, у которого он олицетворят вялое и бездеятельное существование. Кстати, помимо замечания Платона до нас дошли две характерные паремии о ловле вершей: пословица Εὕδοντι κύρτος αἱρεῖ – «Спящему верша ловит» (Paus. ε 80 Erbse; Diogen. IV, 65 CPG I; Apostol. VIII, 9 CPG II) и поговорка Εὑδόντων ἁλιευτικῶν κύρτος – «Верша дремлющих рыболовов» (Zenob. IV, 8 CPG I). На их фоне выражение Δήλιος κυρτεύς у Герода приобретает еще большую выразительность.

Плохо согласуется гипотеза Ф. Брюно и с технической стороной дела. Как впоследствии показал Эфраим Литл в кропотливой статье о делосском пурпуре, построения ученого далеко не во всем реалистичны. Как известно, пурпурное производство – предприятие крайне трудоемкое и затратное. Изготовление одного грамма красителя требует огромного количества моллюсков (их счет идет на тысячи), набрать которое под водой вручную едва ли кому-то под силу. Куда эффективнее иной способ ловли, о котором, в частности, сообщает Поллукс, когда заводит речь о финикийских рыбаках. Те не заныривали под воду, а ловили багрянку непосредственно вершами. Начинив корзины приманкой, они опускали их на дно в каменистых местах и держали так до тех пор, пока верши сами не наполнятся моллюсками (Poll. Onom. I, 47–48). В результате

Э. Литл приходит к взвешенному заключению, которое вдобавок не противоречит сценке Герода: Δήλιος κυρτεύς действительно мог быть ловцом багрянки, хотя и совсем не таким, каким его мыслил Ф. Брюно, – ему не приходилось постоянно нырять за ней в воду, а только следить за вершами (где пойманная багрянка и хранилась вплоть до самого окончания лова, как о том сообщает Аристотель). В свою очередь, Δήλιος κολυμβητής, полагает Э. Литл, был не ловцом багрянки, а скорее всего, ныряльщиком за губкой.13

Тем временем Deliaca Ф. Брюно содержат еще одно, куда более интересное для нас сейчас наблюдение. В них он среди прочего подмечает, что выражение Δήλιος κυρτεύς упоминается в Учителе без каких-либо оговорок и разъяснений, не вызывая ни малейшего недоумения у Ламприска, к которому обращается Метротима. Следовательно, оно было знакомо и той аудитории, на которую рассчитывал сам Герод. Отсюда Ф. Брюно делает вывод, что Δήλιος κυρτεύς носил провербиальный характер и что выражения Δήλιος κολυμβητής и Δήλιος ἁλιεύς равным образом надлежит считать провербиальными.14

К сожалению, и это рассуждение Ф. Брюно небезупречно. Но прежде чем перейти к его критике, нелишне сразу упомянуть о другой, не менее изобретательной попытке объяснить сходство между Δήλιος κυρτεύς и Δήλιος κολυμβητής, близкой Ф. Брюно по своей интенции. Она предпринята Лам-берто Ди Грегорио, современным издателем и комментатором Геродовых Мимиямбов. Согласно Л. Ди Грегорио, подобие этих выражений – следствие сознательной шутливой проделки Герода, построенной на контаминации. Возмущенная поведением сына Метротима путает две разные народные поговорки – о «делосском ныряльщике» и о «рыбаке с вершей» (см. выше), – приписывая при этом характеристику первого, Δήλιος, второму. Таким образом Герод изобличает невежество простолюдинки Метротимы, которое в свете ее упреков в адрес Коттала придает всей сценке дополнительный комический эффект. И хотя, по мысли Л. Ди Грегорио выходит, что геродовский Δήλιος κυρτεύς настоящей поговоркой не был, тем не мнее – и в этом он как раз сходится с Ф. Брюно – ей был Δήλιος κολυμβητής.15

Что можно возразить Ф. Брюно и Л. Ди Грегорио? И тот и другой почему-то упускают из виду, что Δήλιος κυρτεύς используется Геродом в качестве второго члена сравнительного оборота, или средства сравнения – то есть в качестве того, чьему прозябанию на море уподобляются бестолковые и бесцельные шатания Коттала. Важной чертой такого рода выражений выступает то, что они по определению имеют прямой смысл, чем кардинально отличаются от пословиц и поговорок, предполагающих образную мотивировку общего значения. Иначе говоря, Δήλιος κυρτεύς у Герода необходимо отсылает к обычному рыболову с вершей и не может быть признано провербиальным. С этой точки зрения неверно говорить даже о «провербиальном сравнении», как при обсуждении идеи Л. Ди Грегорио поступает Х.А. Фернандес Дельгадо, тем самым продолжая признавать Δήλιος κυρτεύς образным выражением.16

Проиллюстрируем сказанное на примере уже приводившейся ранее паремии «Скионец ныряет», которая, если верить Макарию Хрисокефалу, имеет переносное значение и применима к любому опытному в своем деле человеку. Как только мы включим эту паремию в сравнительный оборот – «X делает Y, как Скионец ныряет» или, если приблизить пример к Героду, «X ныряет, будто Скионец», – она тут же утратит свою иносказательность, перестав быть поговоркой.17 В роли средства сравнения она подразумевает лишь профессиональный навык Скиллия, его выдающееся водолазное мастерство. Не остается здесь места и для каких бы то ни было провербиальных аллюзий. В самом деле, странно было бы ожидать, что «Скионец» сравнительного оборота, имея буквальное значение, должен вызывать в памяти некую поговорку. То же самое справедливо и для геродовского Δήλιος κυρτεύς.

Спору нет, сравнение времяпровождения Коттала с жизнью «рыбака с вершей» нетривиально. Однако отсюда автоматически не следует, что оно являлось провербиальным. Если только не понимать саму провербиальность в нестрогом смысле – как нечто само собой разумеющееся и общеизвестное. И, как ни удивительно, именно в таком духе и нужно прочитывать отрывок из

Герода. Сравнить Коттала с Δήλιος κυρτεύς позволило поэту то простое обстоятельство, что ныряльщики и рыбаки с Делоса (в том числе орудующие вершей) были всем хорошо знакомы. Остров издавна славился своими морскими промыслами. Это подтверждает не только Δήλιος ἁλιεύς Пирр, живший до Пифагора, но и ἰχθυβολῆες ἁλίπλοοι, «морские рыболовы, бьющие рыбу острогой», которых Каллимах упоминает в Гимне к Делосу (Call. Hymn. IV, 15).18 Самоочевидность геродовского Δήλιος κυρτεύς, столь верно подмеченная Ф. Брюно, указывает не на провербиальность выражения в строгом смысле слова, а служит еще одним свидетельством популярности делосских ныряльщиков и рыбаков. Что же касается самого сравнения Герода, то его надлежит рассматривать не иначе как удачную поэтическую находку. Не говоря уже о том, что оно имеет важное значение для правильной оценки «делосского ныряльщика».

Геродовский Δήλιος κυρτεύς играет роль своеобразного ориентира, сверяясь с которым легче определить речевой статус Δηλίου κολυμβητοῦ. Ведь если все высказанные выше замечания по поводу «делосского рыбака с вершей» верны, то наличие этой параллели побуждает усомниться в фольклорной природе «делосского ныряльщика», в чем до сих пор убеждены многие ученые, и считать его аналогичным авторским изобретением. Таким образом, сравнение Герода косвенно свидетельствует в пользу того, что Δηλίου κολυμβητοῦ не был поговоркой и в пермиографическую традицию, скорее всего, попал из какого-то литературного произведения. И, пожалуй, не так уж неправы были Г. Дильс и Р. Мондольфо, когда ставили реплику Сократа «Да только тут нужен делосский ныряльщик» в один ряд с прочими суждениями древних о «темноте» и «глубине» книги Гераклита.19