Джордж Элиот и Вирджиния Вулф: об одной юбилейной публикации

Нередко, когда речь заходит о восприятии творческих открытий одного писателя другим, а тем более о влиянии его на целую эпоху, начинается поиск конкретного и прямого воздействия писателя «А» на писателей «В», «С», «В» и т.д. Достаточно часто подобный поиск увенчивается значительными успехами: например, открывает большие перспективы в понимании искусства Т.Шарпа или ПГ.Вудхауса (и даже Д.Лоджа) осмысление едва ли не прямой «реинкарнации» в поэтике их романов диккенсозских традиций. Однако в случае с Дж.Элиот поиск подобных «прямых наследников» - дело очень сложное, поскольку судьба ее наследия в истории национальной литературы последующих этапов была более противоречивой, нежели у Диккенса: «наследство» писательницы знало и периоды непонимания его значимости, пренебрежения и полного забвения, и периоды взлета и вознесения. Однако непредвзятый анализ показывает, сколь велико значение творчества Элиот для

О Б.М.Проскурнин, 2006

исторической динамики английского романа, сколь значителен вклад Элиет i английскую национальную реалистическую традицию. Поэтому уместнее i плодотворнее говорить о «проницающем» характере воздейстззя художественного мира Элиот на писателей последующих поколений, когда н* один сколько-нибудь серьезный художник слова конца XIX и XX вв. в той ига иной степени не обошелся без ее «уроков» и без обращения к ее опъ-ij Размышления об активном присутствии «наследства» Элиот в английсгзё литературе XX в. как раз подчеркивают, насколько национальная литера—72 системна и насколько в ней плотно сосуществуют синхронические ж диахронические связи. С другой и, пожалуй, наиболее важной стороны, влияние Джордж Элиот на последующие литературные эпохи связано i большей степени не с непосредственным переосмыслением ее опыта каким-гг конкретным писателем или даже направлением, а с той ролью, которузг сыграло викторианство как социокультурная целостность в динамита общественного сознания, культуры и литературы Англии от вежа девятнадцатого к веку двадцатому. Творчество Джордж Элиот, пришедшееся как раз на пик развития этой эпохи, получившего название «High Victorianisn справедливо считается одной из ее вершин.

Не случайно Д.Сесил, еще один крупный английский исследователа, литературы XIX века, пожалуй, первым в 1930-е гг. остро поставивший вопро: о пересмотре принижающего восприятия романистики Элиот как старомодней и тяжеловесной, полагал, что если «первый период развития английскс— романа, который начинается творчеством Филдинга, завершает Троллоп», тс «второй период, период Генри Джеймса, Мередита и Голсуорси,... начинается : Джордж Элиот» [Cecil 1964: 215]. Литературовед имел в виду, что в отличие or «инстинктивных романистов» - Диккенса, Гаскелл, Бронте, писавших го наитию, когда «сознание не играет роли в процессе творений», а сердце г воображение были главными источниками вдохновения, Дж.Элиот была «интеллектуальным писателем», и «ее художественное воображение вступало а работу прежде всего для анализа», вдохновленное «не тем, что она чувствовала или любила, а мыслью» [Cecil 1964: 217]. По мнению лорда Сесила, это был: особое воображение, базирующееся не на чувстве или эмоции, а на анализе: «интеллект был двигателем, запускавшим механизм воображения» [Cecil 1964: 250]. Сознание Дж.Элиот, продолжает исследователь, «всегда было активным, оно преображало всякий воспроизводимый ею опыт в постоянный, сиюминутный и инстинктивный анализ» [Cecil 1964: 217]. Английский исследователь полагает, что в связи с этим и мир, преображенный такой художественной установкой, представал как система определенных принципов, будучи лишь во вторую очередь облеченным в одежды определенного места Е определенных индивидуальностей, функционирующих в «логическом развитии идеи» [Cecil 1964: 217], которая легла в основу сюжета, композиции, характеров персонажей, повествования.

При всем излишнем стремлении Д.Сесила во что бы то ни стало обнаружить и подчеркнуть «инновационный» характер творчества писательницы на фоне викторианского мышления, мы все же можем согласиться: есть все основания считать творчество Элиот весьма отличным от предшественников, с одной стороны, а с другой, - видеть, насколько созвучны были поиски Элиот литературе двадцатого века с ее художественным «опрокидыванием» времени в сознание героя и новыми отношениями субъективного и объективного.

* * *

В связи с этим совершенно не случайным кажется интерес к произведениям Дж.Элиот со стороны тех, кто, казалось бы, должен был яростно отрицать все викторианство как гнездилище консерватизма, лицемерия, художественной тяжеловесности и засилия грубой миметичности, - со стороны тех, кого принято называть модернистами. Однако критики «устаревшего реализма» - В. Вулф и Д. Г.Лоуренс - оказались не только благосклонными к творчеству писательницы, но и испытали мощное воздействие ее мастерства, причем не только опосредованное, как в случае с Вулф (хотя столь уж и опосредованное?), но даже и прямое, на уровне «цитации» (или, как модно сейчас говорить, интертекстуальности), как было с Лоуренсом.

Так, среди специалистов хорошо известна статья В.Вулф «Джордж Элиот», написанная писательницей для «Литературного приложения к ’’Тайме”» от 20 ноября 1919 г., затем включенная ею в знаменитую сейчас книгу «Простой читатель» («Соттоп Reader»; 1925). Написанная к столетию Дж.Элиот статья звучала определенным диссонансом общему «хору» критиков в писателей 1910-х гг. (Э.Госс, Э.М.Форстер, Форд М.Форд и др.), в котором преобладала мысль о том, что Элиот была хороша для своего времени, что действительно она поднимала важные для времени вопросы и выступала суровым критиком многих несуразностей жизни, но, как утверждал Форд, в настоящий момент «Джордж Элиот стала писателем по сути своей нечитабельным и незначительным», созданные ею характеры «необыкновенно безжизненны», а ее стиль «исключительно скучен» [Ford 1911: 55]. Он даже называет ее «еще одним Франкенштейном» [Ford 1911: 57], имея в виду, что писательница стремится заменить собою Бога, беря на себя право все знать, все видеть и все понимать, таким образом пафосно выступая против викторианской традиции «всезнающего повествователя», противоречащей, как полагали экспериментаторы начала XX в., настоящему сближению литературы и жизни своей излишней конвенциальностью.

Если Форд писал все это, ничуть не пытаясь непредвзято посмотреть на творчество критикуемой им Элиот, поскольку она символизировало столь неприятное ему викторианство, то статья В.Вулф полна сожалений о том, что ее современники так мало знают писательницу, чье мастерство ею даже не оспаривается. В начале статьи Вулф констатирует, что Элиот стала «одной из мишеней насмешек молодых», которые, пренебрегая авторитетами, перестали верить на слово, например, лорду Актону, считавшему Элиот более великой, чем Данте, или Герберту Спенсеру, который, желая вообще изъять из Лондонской библиотеки все романы из-за их губительного воздействия на публику, тем не менее не включал в список изымаемых произведения Элиот [Woolf 1942:205].

Одной из причин забвения Элиот в ее время Вулф видит в том, чтг мужчины-критики никак не могут согласиться с самой возможностью наличия таланта такого уровня у женщины-писательницы. При этом Вулф нарочит: подчеркивает, что Элиот не была строго женской писательницей уже хотя бы потому, что не стремилась во что бы то ни стало обаять читателя, чтобы бытг как можно ближе к нему, и не отличалась эмоциональной эксцентричностью I внушающей особую любовь детской незатейливостью [Woolf 1942:207].

Отметим, что Элиот была в достаточно сложных отношениях с женским движением*, зарождавшимся как раз в ее время и вообще в вопросе с социальной роли женщины у писательницы была весьма не простая позиция. С одной стороны, своим открытым сожительством в гражданском браке, ве освященном церковью, с неразведенным Дж.Г.Люисом Элиот бросила вызог обществу, третировавшему право женщины на выбор своей судьбы. Вот почем;-в ее романах немало женщин, ищущих себя за пределами знаменитых «трех "к"» (Kirchen, Kuchen, Kinder) и пытающихся утвердиться и самоутвердиться не обязательно за счет чисто женских личных качеств (кротость, хрупкость, нежность, красота): миссис Трэнсом («Феликс Холт, радикал»), М э т («Мельница на Флоссе», Ромола из одноименного романа, княгиня Холм-Эберстайн («Дэниел Деронда»). Хотя одновременно и есть героиня, которая нарочито бросает вызов обществу, как раз разыгрывая «карту» своей мощно! женской привлекательности, при этом, правда, терпя сокрушительное поражение (Гвендолен Харлетт из романа «Дэниел Деронда»). С другой стороны, Элиот, будучи «человеком своего времени», не дает героиням шанса на успешность в жизни вне их социальной подчиненности мужчине (трактуемой, правда, как соратничество). Это особенно драматично ощущает Доротея Брук из романа «Миддлмарч», и об этом свидетельствует наличие персонажей, которых можно было бы назвать «голубыми героинями^, настолько они соответствуют тогдашнему представлению об идеальной женщине: Эстер Лайон («Феликс Холт, радикал»), Энни («Сайлас Марнер>к отчасти Тесса («Ромола»). Именно поэтому феминистки нередко называли (и называют) Элиот «предательницей», тем самым подчеркивая резкий контраст между радикальным характером личного поведения Элиот и героинями, ею созданными. Такого рода дихотомия, как мы знаем, не была редкостью а викторианские времена: вспомним, как воспевал и идеализировал семейный очаг Диккенс, чья семейная и личная жизнь шли вразрез с этими благостными картинками. Конечно, можно утверждать, что Диккенс воплощал в романах свою мечту, рисовал то, чего не было, но чего ему страстно хотелось. Можно также утверждать, что и Мэриэн Эванс вела при помощи своих романов некий оправдательный диалог с публикой и, главным образом, с братом Исааком, который после ее решения жить с Льюисом прервал с ней всякие отношения, что долгие годы было особой болью писательницы. Любопытно, что В.Буле именно в этом контрасте увидела едва ли не источник творческой манеры

* См. об этом подробнее: Millet К. Sexual Politics. London, 1970; а также: Вершинина Д.Б. Грани женскс* эмансипации в судьбах и творчестве британских писательницXVIII - XIX вв. // Проблемы метода и ПОЭТИКЕ 5 мировой литературе: Межвуз. сб. науч. тр. / Пермский ун-т. Пермь, 2005. С. 5-12.

писательницы, основу ее художественного мира, не обратив внимание на его чантифеминизм».

Еще раз напомнив о том, из какой интеллектуально ограниченной семьи зышла Элиот и чего она достигла самообразованием и тренировкой интеллекта, Вулф по сути трактует все творчество Элиот как некую интроспективную реминисценцию (перекликаясь в этой оценке с Г. Джеймсом, что отметит зпоследствии Ливис [См.: Leavis 1962: 45]), тем самым в значительной степени обнаруживая близость ее манеры своей собственной, да и многих своих современников (восторженные отзывы о ретроспективном психологизме Элиот М. Пруста и К. Мэнсфилд лишь подчеркивают то поэтическое родство, которое обнаруживает Вулф между собою и писательницей, внимание современников к которой она стремится возродить). Вулф совершенно убеждена в том, что «удивительная интеллектуальная энергия восторжествовала» в искусстве Элиот потому, что обретенное ею личное счастье с Дж. Г. Льюисом одновременно на долгое время разъединило ее с текущей жизнью общества (поскольку из-за незаконности связи она была социальной «персоной нон грата»), заставило сосредоточиться на внутренних личных переживаниях и «обратило ее разум к прошлому, к деревенскому быту, к покою, красоте и простоте детских зоспоминаний» [Woolf 1942: 209], превратив повествования в «поток памяти и юмора» [Woolf 1942: 211], где «грустная меланхолическая добродетель терпимости», «непритязательность обычных радостей и горестей» [Woolf 1942: 210], «романтика прошлого» [Woolf 1942: 213] становятся центральными. Доминирующий в прозе Элиот, по мнению Вулф, взгляд в прошлое несет с собою ретроспективность, соединенную с психологической аналитичностью, и здесь явно воздействие вордсвортианской традиции, необычайно мошной и значимой для всей английской литературы (и по-прежнему недооцениваемой отечественной англистикой).

То, что Вулф обращает особое внимание на этот «поток памяти» у Элиот, безусловно, напрямую связано с интенциями художественного мира самой Вулф: поисками адекватных художественных средств передачи непрерывности временного континуума человеческого бытия, его длительности, растворенных в течении психической жизни персонажа. Джордж Элиот тогда особенно близка Вулф, когда сосредоточивается на «непритязательности обычных радостей и горестей», на «участи повседневности» [Woolf 1942: 210] и «детальном и проницательном изображении»лоо№ 1942: 212] ее, но при этом оказывается способной к «большому охвату огромного скопления главных составляющих человеческой природы» [Woolf 1942: 212], когда создаваемые характеры наделены «скрытыми вместимостью и границами», из «темноты выступающими» лишь при усилии читателя [Woolf 1942: 212]. Как известно, именно это качество прозы - быть «больше», чем написано, - особенно привлекало Вулф в русских писателях: Толстом, Достоевском, Чехове, когда, как пишет Вулф, читая рассказы Чехова «практически ни о чем», мы вдруг чувствуем, как «расширяются наши горизонты», но не за счет обилия слов и описаний, а за счет «тонкости и изящества» прозы [Woolf 1942: 225], стимулирующих читательскую аналитическую деятельность.

Вот почему так восхищалась Вулф романом «Мидцлмарч» - magnum орш, Элиот. По мнению Вулф, это книга для взрослых, где мощь интеллект;! писательницы особенно явлена. Именно это обстоятельство не делает Элкет женской писательницей, полагает Вулф. Хотя Элиот и «присутствует» • большинстве своих героинь, которые, как и она, «не могут жить без религии:» [Woolf 1942: 217], а потому обретают веру большую, чем христиане—*: (знаменитая «религия гуманности», почерпнутая Элиот у Фейербаха), и хотя | центре ее художественного анализа «древнее самопознание женщин, пропитанное страданиями и восприимчивостью, а потому в течение векс= хранящее молчание», но «переполняющее их и льющееся через край», тем не менее для нее «просто долг и сложность женской судьбы былж недостаточными; она стремилась за их спасительные пределы» [Woolf 1942: 217], поскольку «страстно искала больше знания и больше свободы» [Woo л 1942: 218]. Вулф, сама ставившая вопросы онтологического характера, имение это так высоко оценила в художественном мышлении Элиот, увидев в нем попытку сосредоточиться не на плоти, а на душе ищущих себя героев, которые при этом «не могут найти того, чего так ищут» [Woolf 1942: 217]. Хота одновременно Вулф восхищается огромной степенью правдоподобия воссоздаваемого Элиот мира и героев, его населяющих: все эти «Додсонк. Гилфилы, Бартоны и другие, их окружающие и от них зависящие», наделены «плотью и кровью, так что мы движемся среди них, иногда скучая, иногда выказывая симпатию, но всегда бесспорно приемля все, что они говорят и делают...» [Woolf 1942: 211.]. По мнению Вулф, именно поэтому Элиот достигает высокого уровня мастерства в воспроизведении «целостной ткани жизни старой сельской Англии», уровня, «оставляющего мало места для критики». Вулф отмечает далее: «Мы принимаем [эту картину. - Б.П.]; мы ощущаем восхитительное тепло и ощущаем некое высвобождение духа, пробудить который в нас способны только великие творческие личности» [Woolf 1942:211].

Трудно не заметить, что в эссе об Элиот Вулф постоянно использует слово mind для определения того, что стоит в центре внимания ее старшей соотечественницы. Это слово, как известно, весьма многозначно в английском языке и, помимо разума, означает и душу, особенно когда выступает в паре со словом body. Именно на этом контрасте построено немало размышлений в статье Вулф, как собственно доминирует этот контраст и в поэтике Элиот -порою явно, порою подспудно: достаточно вспомнить образы Мэгги («Мельница на Флоссе»), Гвендолен («Дэниел Деронда»), Сайласа («Сайлас Марнер»), Гарольда («Феликс Холт, радикал») или Гетти («Адам Бид»). Да и само сознание понималось Вулф как рефрактор прежде всего «мириад впечатлений - бесхитростных, фантастических, мимолетных, запечатленных с остротой стали. Они повсюду проникают в сознание непрекращающимся потоком бесчисленных атомов» [Цит.по: Модернизм в зарубежной литературе 1998: 59 - 60]. Поэтому восклицание Вулф в одном из писем «Джордж Элиот очаровывает меня!» [Woolf 1976: 385] не кажется излишне эмоциональным: из эссе и последующего творчества Вулф становится очевидным, что опыт Элиот убеждает в верности собственных художественных экспериментов над человеческим сознанием, душой, памятью и временем, их цементирующим, как, по Элиот, скрепляет время в единое целое жизни и мысли людей (наиболее ярко это продемонстрировано в прологе и начальных главах «Феликса Холта, радикала» - романа гораздо более сложного, чем до сих пор кажется отечественным исследователям английской литературы XIX века).

Как видим, искусство Дж.Элиот оказалось особенно востребованным в той его части, где сосредоточены достижения писательницы в области психологического реализма, когда художник предельно внимателен к мотивам и последствиям поступков своих персонажей, когда он погружает читателя в мир оценок и систему ценностей своих героев, через них «меряющих» мир, других и себя главным образом. При этом повествование Элиот базируется в первую очередь на аналитическом воспроизведении функционирования интеллектуальной сферы человеческого бытия, когда персонажи романов писательницы «пропускают» свою «жизнь» через сознание.

Нет сомнений, весьма необходимыми для литературы XX века оказались элиотовские традиции интеллектуальности, лежащей в основе сюжетноповествовательного единства произведения, построенного как интеллектуальные поиски героев и героинь, а то и как некие интеллектуальные самоисследования и «детективы» (позднее блестяще реализованные Дж. Конрадом, Гр. Грином, Уиндманом Льюисом, Р. Хьюзом. У. Алленом); хотя отрицать историко-литературную роль и значение поисков и обретений старших и младших современников Элиот - Ш. Бронте, Э. Гаскелл или Дж. Мередита - в этом направлении было бы крайне несправедливо.

Одним из самых существенных и востребованных вкладов Элиот в динамику английской романной традиции было выведение местного, внешне даже областнического материала на более высокий уровень обобщения, превращение его в источник значительной художественности, сопрягающий местное с общечеловеческим. Эти тенденции были блестяще подхвачены Т.Гарди, а через него, а то и напрямую - Д.Г.Лоуренсом, А.Комптон-Барнетт, А.Коннардом, Т.Повисом, «рабочими романистами» 1960-х годов и некоторыми другими (М.Брэггом**, например). Однако вновь нельзя замалчивать, насколько мощно это делали до и одновременно с Элиот Э.Бронте или Э. Гаскелл, например.

Еще один урок Элиот - это развитие в новых условиях эпического («шекспировского») взгляда на веши, умение видеть большое в малом и, как вариант, во внутреннем, лирическом - внешнее, эпическое, в обыденном -драматическое (а то и трагическое), комическое и ироническое - в серьезном, неявное - в явном, имплицированное - в эксплицированном, достигая их синтеза через субъективизацию повествования и через способность увидеть и продемонстрировать течение жизни в его сколь угодно малом отрезке, растворив время в переживаниях и эмоциях героев; наиболее яркие примеры в " * Об этом М. Брэгг говорил автору во время личной встречи в августе 1993 г. в Лондоне.

этом смысле Дж.Кэри и У.С.Моэм, которые не раз говорили о своих урокаь. взятых у предшественников.

Не менее важен урок Элиот в придании «женскому вопросу», так сказать общечеловеческого и общехудожественного значения, когда она изображает героиню, находящуюся в напряженных интеллектуальных поисках, которые оказываются напрямую соотнесены сдвижением «большой» жизни, Более тоге сомнения, боли, потери и приобретения героини воплощают глобальные переливы мысли и общеисторические процессы, а не только сугубо феминные и тендерные проблемы. Причем именно в таком сопряжении женского • общечеловеческого и видится основа глубокого психологического аналитизма (с выходом в сферу сексуально-подсознательного) писательницы. Хоп. безусловно, женская проблематика, связанная с ощущаемым Элиот процессе* женской эмансипации, мощно дающем о себе знать именно в это время отражается в особом внимании писательницы к проблеме нравственно : становления женщины как самостоятельной «единицы» общества; отсюда частое изображение ситуации трудного проживания героиней ее превращения из ребенка во взрослого человека. Эти поиски Элиот окажутся особенис восприняты Вулф, Лессинг, Дрэббл, X. Мэнтел, Дж. Уинтерсон, Картер, Байетт.

Совершенно очевидно, что искусство Джордж Элиот на протяжении XX века постепенно стало неотъемлемой частью высокого искусства, важнейшим звеном английской культуры и в таком виде функционирует как мощный эстетический комплекс в национальной литературной системе.