Евангельская притча о талантах в жизни и творчестве В. Ф. Одоевского

К н язь Владимир Федорович Одоевский (1804–1869) — один из виднейших деятелей русской культуры и образованнейших людей своего времени. Вся жизнь и деятельность его были посвящены служению Родине, её культуре, науке, обществу.

Смеются надо мною, что я всегда занят! Вы не знаете, господа, сколько дела на сем свете; надобно вывести на свет те поэтические мысли, которые являются мне и преследуют меня; <…> надобно двигать вперед науку; надобно выкачивать из-под праха веков ее сокровища. Там юноши не знают прямой дороги, здесь старики тянут в болото, надобно ободрить первых, вразумить других. Вот сколько дела! ² — восклицал Одоевский в конце жизни.

Будучи потомком рода, восходящего к легендарному варягу Рюрику и происходя по прямой линии от святого мученика князя Михаила Всеволодовича Черниговского, Одоевский, по словам В. А Соллогуба, «стоял во главе всего русского дворянства» [3, 473]. Современники называли князя Monmorancy russe (Русский Монморанси) [1, 472]. Сам Одоевский относился к историческому имени, прежде всего, как к тяжелой ответственности и «избрал путь неустанного, необходимо-полезного служения обществу на любом поприще, какое бы ни предложила ему судьба <…> невзирая на насмешки, ропот недоумения, или даже негодование “толпы”» [5, 200].

Жизненный путь Одоевского — писателя-философа, государственного деятеля, ученого — могущий показаться лёгким и успешным при беглом взгляде, предстает в ином свете после знакомства с произведениями и, особенно, дневниками писателя. Одоевский жил напряженной внутренней жизнью, находясь в беспрестанном поиске решений как вечных, «проклятых» вопросов человечества, так и злободневных социальных и государственных задач.

Одоевский оберегал свой внутренний мир от посторонних взглядов и скрывал сокровенные мысли под маской чудака-мистика и ученого-философа. Вместе с тем определяющее значение в мировоззрении писателя имели Библия, прежде всего Евангелие, и учение святых отцов Православной церкви. О знакомстве Одоевского со святоотеческими трудами, собранными Паисием Величковским в четырёхтомном издании «Добротолюбие», и об их влиянии на него свидетельствует сам писатель в письме к Е. П. Ростопчиной:

Может быть, в Воронеже Вы отыщите книгу под названием «Добротолюбие». <…> В ней вы нейдёте много высокого, отрадного, поэтического — много такого, перед чем исчезнут все ребяческие мнения английских и французских так называемых философов [4].

«Лучшей» книгой называет он Библию, в которой содержится все нужное для жизни человека, особливо в Новом Завете, который яснее Ветхого, ибо к символам первого надобно иметь некоторую привычку [4].

Одной из важнейших и мироустрояющих новозаветных притч была для Одоевского притча о талантах. В дневнике 1842 года он пишет:

Не уж ли крест мой — жить в вечном вопросе! перерыть все, что позволяли силы, и не шагнуть вдаль ни пяди; видеть вечное столкновение должностей противоречащих, быть уверенным, что должно отдать свой талант в куплю и удвоить его и между тем беспрестанно бояться растратить его даром, страшиться каждого наслаждения и между тем не находить никакого, которое бы удовлетворяло моему духу. О! узок путь твой, Невыразимый! [2, 459].

Одоевского — человека богато и разносторонне одаренного — глубоко мучил вопрос о том, в чем же состоит истинное служение Богу и людям. Согласно святоотеческому толкованию притчи о талантах, в ней речь идет, прежде всего, о восхождении человека по духовной лестнице. Но подобное самосовершенствование невозможно вне деятельной жизни: «Нельзя жить без труда, и никто не венчается без подви-га»3, — говорили преподобные Варсануфий и Иоанн.

Своим долгом как дворянина, человека образованного и облеченного определенным влиянием Одоевский считал мирское служение людям.

Если бы я не почитал грехом оставить свое призвание в этой жизни, и своевольно переменить данное Провидением, то давно бы бросился в какой-нибудь монастырь или пустынь <…> [2, 460] — писал он в том же дневнике 1842 года.

Однако в чем же состоит истинное служение человечеству: в поэзии искусства или в прозе жизни, то есть в литературе или же в государственной и общественной работе? Этот вопрос мучил Одоевского на протяжении не одного десятилетия и не раз отразился в творчестве писателя.

Отношение Одоевского к литературной деятельности в конкретных исторических условиях правления Николая I было сложным и неоднозначным. В «Петербургских письмах», опубликованных в 1835 году, Вячеслав, стремясь быть истинно полезным своему Отечеству, едва ли не с досадой говорит об одолевающем его «бесе поэзии», вопреки которому он «твердо решился оставить литературу»4, так как хочет «служить — и служить в полном смысле этого слова».

Толкуй мне что хочешь про почтенное высокое звание поэта, ученого, про его обширный круг действия — все это справедливо, да не у нас, — пишет Вячеслав другу и поясняет, — Что у нас Литература? — Ведь охота же писать для тех, которые ничего не читают. Будь хоть семи пядей во лбу — твое сочинение не перейдет за круг твоих приятелей и тех еще надобно заставить тебя слушать или подарить им по экземпляру; у нас нет врожденного, непроизвольного стремления к просвещению ⁵ , — печально заключает герой.

Размышления Вячеслава носили глубоко автобиографический характер: в 1826 году Одоевский тоже попытался избавиться от «беса Поэзии» и посвятить себя государственной службе. Но сделать это ему удалось только двадцать лет спустя.

Однако же, если Вячеславу государственная служба кажется важнее литературы, то для коллекционера из «Себа-стияна Баха» история творчески одаренного семейства Бахов представляется много выше политической истории целого народа:

Здесь идет дело не о спорах удельных князьков за дюжину деревянных избушек, не о куньих мордках, но многочисленном семействе, в продолжение нескольких поколений сохранившем поэтическое чувство ⁶ , — высокомерно заявляет он своим слушателям.

Зачастую путем к обретению гармонии, своеобразным служением Богу и людям для одаренных героев Одоевского становится искусство. Великие композиторы из повестей «Последний квартет Бетховена» и «Себастиян Бах» наделены даром выражать « невыразимое »⁷ (курсив В. Ф. Одоевского), пробуждать в слушателях сокровенные чувства, «в храме Господнем возвышать души христиан духовною музыкою»⁸.

Совсем иной образ художника предстает в повести Opere del Cavaliere Giambattista Piranesi [Труды кавалера Джамбаттисты Пиранези]. Особую роль в её понимании играет эпиграф (снятый в «Русских ночах»):

Этот артист, не найдя применения редким талантам, которыми он был одарен, увлекался тем, что рисовал воображаемые здания, громоздил строения на строения и изображал архитектурные массы, для возведения которых были бы недостаточны труды многих веков и доходы нескольких царств ⁹ .

Главная вина, и беда, Пиранези заключается в том, что он, увлечённый жаждой славы и земного бессмертия, ослеплённый грандиозными, исполненными гордыни замыслами, направленными не на преображение и улучшение мира, а на его переделывание, губит свои таланты, «закапывает их в землю» (Мф. 25:18). Пиранези ставит себя над миром и над законом, стремится не к созиданию Божьего храма, но к возведению Вавилонской башни.

«Русским Пиранези» назвал Одоевский в рукописи повесть «Бригадир», что играет немалую роль в понимании этого произведения и усиливает мотив пусто прожитой жизни, главный грех которой заключается в презрении даров, данных Богом, в том, что человек, погружаясь в животный сон или предаваясь страстям, зарывает свои таланты в землю.

Бригадир, пусто, в беспамятстве изживший жизнь и только на смертном одре внезапно прозревший, претерпевает невыносимые муки:

<…> страшная судорога потрясла мои нервы, и как завеса упала с глаз моих. Все, что тревожит душу человека, одаренного сильною деятельностию, <…> запылало в голове моей; предо мною раскрылась бездна любви и человеческого самосведения. Страдания целой жизни гения, неутолимые никаким наслаждением, врезались в мое сердце — и все это в ту минуту, когда был конец моей деятельности ¹⁰ .

Страшнейшим наказанием оказывается для Бригадира прозрение, осознание своего греха: « Мое все со мною !»¹¹ — восклицает он в отчаянии (курсив В. Ф. Одоевского).

Человек задыхается в пустом, лишенном высшего смысла мире; он либо ищет забвения в пороке, опускаясь на дно жизни, подобно юноше из «Насмешки мертвеца», либо приспосабливается к бездушному обществу, сам становясь неотъемлемой его частью. Такую судьбу выбирают красавица из «Насмешки мертвеца» и Княжна Мими из одноименной повести.

Чтобы сохранить свою личность, найти место в жизни, реализовать таланты и выполнить свое предназначение, человек должен принять настоящее «духовное сражение»12, как принимает его герой повести «Сильфида». В ней мотив нереализованных возможностей и загубленных талантов получает новое развитие. Михаила Платоновича одолевают разочарование и хандра. Ни наука, ни чтение книг не могут удовлетворить его метущийся в беспорядочных поисках дух. Героя мучит сознание собственной ничтожности, то, что он «кончил свой карьер»13, прожил жизнь впустую, ничего не добившись и не создав. Случайно ему в руки попадают сочинения алхимиков и каббалистов, и воображение Михаила Платоновича поражают «гигантские замыслы средневековых мудрецов, их вера в возможность достигнуть „до последних пределов человеческой силы“»14. Но грубая действительность разрушает фантастические мечты героя и окончательно засасывает его в пучину житейской суеты. В этой повести Одоевский показывает хрупкость мечты и болезненность веры, зиждущихся не на прочных основах религии, но на иллюзорных апокрифических книгах, которые способны разбудить душу человека и увлечь её в мир прекрасного, но не могут дать твёрдой, жизнестойкой опоры, просветления и покоя. Одоевский писал Е. П. Ростопчиной о различных мистических и неохристианских учениях как о том, что «изобретено людьми, которых тревожило беспокойное внутреннее чувство и которые, не следуя единому узкому пути, забрели в лабиринт безвыходный!» [5]. Тогда как, пишет он далее, существует только «один путь к душевному спокойствию, к истинной силе, к высокому наднебесному состоянию духа <…> Вера!» [5].

Жизнь была для Одоевского полем брани, на котором человека подстерегают бедствия, неизвестность, и, главное, могучий

...противник, более страшный, более взыскательный, более докучливый, более недовольный — он сам » ¹⁵ (курсив В. Ф. Одоевского).

Порою в произведениях писателя появляются грустные размышления о тщете земного бытия, резко контрастирующие с его убеждением в необходимости активной деятельности и реализации своих талантов.

В «Ночи I» из «Русских ночей» Ростислава мучают мысли о несовершенстве и кажущейся абсурдности настоящего. Он с ужасом всматривается в действительность, в извечную «вражду», «смешение языков, казни без преступлений и преступления без казни», в ожидающие «на конце поприща смерть и ничтожество»16 . Подобные размышления невольно наводят юного романтика на мысли о тщете человеческого существования, прямо перекликаясь с вопросами Екклесиаста: «Ибо кто знает, что хорошо для человека в жизни, во все дни суетной жизни его, которые он проводит как тень? И кто скажет человеку, что будет после него под солнцем?» (Еккл. 6:12). И все же герой Одоевского находит выход — единственной, но твердой опорой оказывается для него вера в Бога и в Провидение.

К середине 1840-х годов служба, общественная и просветительская деятельность постепенно поглощают всю жизнь Одоевского. Свой уход из литературы, как и Вячеслав в «Петербургских письмах», писатель объясняет так:

В России еще нет ни отдельного пространства, ни отдельного времени для искусств. В такие эпохи отказываться от скучного, сухого дела для труда более привлекательного было бы при известной личной обстановке до некоторой степени эгоизмом, особливо теперь, когда Россия зажила новой жизнию <…> ¹⁷ .

Но оставив писательскую деятельность, Одоевский продолжал живо интересоваться искусством, внимательно следил за литературой и поддерживал молодых писателей.

В конце жизни, отвечая на полное отчаяния «Довольно» И. С. Тургенева, Одоевский напишет «Недовольно», где скажет с полным убеждением:

Прочь уныние! прочь метафизические пеленки! не один я в мире, и не безответен я пред моими собратиями <…> не умирает сотворенное мною, но живет в других жизнию бесконечною. Мысль, которую я посеял сегодня, взойдет завтра, через год, через тысячу лет ¹⁸ .

И теперь, в год двухсотдесятилетия со дня рождения Одоевского, труды его, пройдя испытание временем, продолжают жить. Органичное стремление писателя к духовному просветлению, его понимание жизни как бесконечно разнообразного феномена, любовь Богу, человеку и человечеству наполняют творчество Одоевского непреходящей ценностью. Большое влияние на писателя оказали Библия, прежде всего Евангелие. Важнейшее значение для Одоевского имела притча о талантах. Она отразилась и в мировоззрении, и в жизни, и в творчестве писателя, где с особой остротой встают вопросы о ценности содеянного, полноте выполнения предназначения, о преумноженных или зарытых в землю талантах.

Примечания

Публикация подготовлена в рамках поддержанного РГНФ научного проекта № 14-34-01225

Одоевский В. Ф . Русские ночи: Роман. Повести. Рассказы. Сказки. М.: Эксмо, 2007. С. 10.

Добротолюбие. Сергиев Посад: Троице-Сергиева Лавра, 1992. Т. 2.

С. 577.

Одоевский В. Ф . Петербургские письма // Московский наблюдатель. 1835. Ч. I, № 1. С. 57.

Там же. С. 58.

Одоевский В. Ф . Сочинения: В 2 т. М.: Худ. лит. 1981. Т. 1. С. 151.

Там же. С. 169.

Там же. С. 151.

Одоевский В. Ф . Opere del Cavaliere Giambattista Piranesi // Северные цветы на 1832 год. М.: Наука, 1980. C. 26.

Одоевский В. Ф . Сочинения: В 2 т. Т. 1. С. 75.

Там же. С. 71.

Там же. С. 292.

Одоевский В. Ф . Сочинения: В 2 т. Т. 2. С. 71.

Там же. С. 71.

Одоевский В. Ф . Сочинения: В 2 т. Т. 1. С. 168.

Там же . С. 35–37.

Одоевский В. Ф . Музыкально-литературное наследие. М.: Гос. муз. изд-во, 1956. С. 517.

• ¹⁸ Одоевский В. Ф . Сочинения: В 2 т. Т. 1. С. 318.

Yuliya Nikolaevna Sytina

Ph.D., junior researcher