Февральская революция как продукт реализации левоэкстремистской идеологии построения нового типа гражданской и религиозной общности

П олитическая наука знает два противоположных типа радикализма. В зависимости от выбранного идеала они подразделяются на правый и левый.

Если правый радикализм борется за сохранение или реставрацию традиционной модели управления, то идеология левых преследует иную цель. Она доказывает, что совершенное социально-политическое устройство ждет нас впереди, вызревая в недрах старой формации. Именно к такому типу левого радикализма относится мысль о строительстве «морального сообщества», способного «выковать для всех наций новый мировой порядок, намного более прочный и безопасный, чем любой, какой нам до сих пор известен» [Киссинджер 2015: 409-410].

Характер используемых способов, ведущих к достижению поставленного идеала, делит радикализм на умеренный, стремящийся мирным путем получить вотум доверия от власти и общества, и крайний, идущий к намеченной цели через революции и войны. Это и есть экстремизм (extremus – крайний). Он также делится на правый и левый. Однако левый экстремизм умело сочетает вооруженную борьбу с принципом двойных стандартов, до поры пряча свои реальные ценности и цели под маской патриотизма. Понимая, что любая власть не может носить идеальный характер, левая оппозиция видит свою ближайшую цель в том, чтобы тайно вредить неугодному режиму и подавать обществу его ошибки как закономерное явление. Здесь трудно надеяться на победу в борьбе со скрытым врагом, наносящим удары в спину. Поэтому разговор о том, что самодержавие в России к 1917 г. себя изжило и не могло устоять «даже при фантастически благоприятных условиях» [Ковалев 2008: 173], надо считать идеологическим выпадом его противников.

Разобраться в этом попробуем, обратившись к логике исторических событий. Пока в Европе держалась христианская система организации власти и общества, представители всех видов бизнеса занимали самую низшую ступень в иерархии социальных статусов. Христианство считало сребролюбие корнем всех зол, призывая иметь «нрав несребролюбивый, довольствуясь тем, что есть»1. По этой причине вместо денег главным универсальным товаром стала земля (феод) и система натурального хозяйства. Люди освобождались от разъедающих нравственность рыночных отношений, а все управление находилось в руках светских и духовных феодалов. Сопротивление им считалось восстанием против «Божия установления», и буржуа были поставлены в двойную зависимость, будучи вынуждены отдавать до половины своих доходов в пользу сеньора и церкви.

Благоприятная обстановка для них стала складываться на западе Европы в VIII в., когда Каролинги в союзе с папами решили освободить себя от политической и религиозно-культурной опеки Византии. Альтернатива ей была найдена в обращении к прошлому Первого, а не Второго Рима. Сначала это привело к появлению Священной Римской империи, а затем спровоцировало раскол церкви в 1054 г. и создание на западе своих университетов. В их стенах неприязнь к православию стимулировала интерес к римской культуре, что в свою очередь с конца XIII в. ввело католический мир в эпоху Ренессанса. Его отличие от византийского Возрождения заключалось в частичной реанимации ценностей и целей античного мира в римской трактовке. Вбирая в себя его культуру, Запад все больше «привязывался» к материальным благам, а вместе с ними все больше попадал в финансовую зависимость от тех, кто выступал посредником между производителем и потребителем благ. Став кредиторами светской и духовной власти, торгово-ростовщические круги заметно богатели, их социальная значимость росла, но социальный статус все еще был низок. Они по-прежнему входили в третье податное сословие и не имели прямой власти, что лишало их возможности получать сверхприбыль.

Радикально положение в пользу буржуазии изменилось в XVI в., когда в ходе Реформации духовные феодалы Северной Европы вслед за властью потеряли богатства и земли, значительная доля которых перешла в руки бизнесменов. Подрыв авторитета церкви помог снять «клеймо проклятия» с буржуазии. Но в борьбе дворян с духовенством третье сословие, играя вспомогательную роль, не могло надеяться на политическое господство. Чтобы его получить, его надо было сначала теоретически обосновать. Такое обоснование в XVII–XVIII вв. дал либерализм. Осудив государственное устройство христианства, он отрекся от фундаментальных понятий греховности и святости, мешавших накоплению капитала. Индивид был признан высшей ценностью. Социально-политические свободы также стали рассматриваться как высшая ценность, данная индивиду с рождения. Признание формального (юридического) равенства отринуло сословность как явное зло, подавляющее свободу индивида и лишающее его неких естественных прав. Вместо учения о деградации человечества, ведущей в царство Антихриста, утверждалась вера во всеобщий прогресс и построение нравственного общества. Успех прогресса ставился в зависимость от морально-религиозной терпимости, антитрадиционализма, рационализма и антиэтатизма, требующего ослабить контроль государства над бизнесом, сведя его отношения с индивидом до уровня договорных. Церковное право должно уступить место светскому, признав справедливость правового государства и гражданского общества, либеральной схемы разделения властей, включающей в себя принципы многопартийности, конституционализма и парламентаризма, дающих простор свободной конкуренции во всех сферах общественной жизни.

Принять к реализации подобный «сатанинский проект» христианская власть европейских государств не могла и встала на путь укрепления абсолютизма. В этих условиях мирный переход всей власти в руки крупного капитала был невозможен. Оставался только один путь – путь левого экстремизма. Добиться данной цели буржуазия могла, опираясь на экономическую группу ресурсов, которыми она почти целиком завладела в ходе Реформации и последующего обнищания дворянства. К этому времени уже не земля, а деньги стали универсальным товаром. Они открывали доступ к другим ресурсам власти и к бюрократическому аппарату. Используя эти преимущества, крупная буржуазия в период Нового времени, развязав революции и войны, сумела победить в ряде западных государств.

Но эти успехи к концу ХIХ в. носили половинчатый характер. Ведь на другом политическом полюсе ей противостоял мощный блок имперских стран, размеры которых и общий военно-экономический потенциал обеспечивали им внутреннюю стабильность и успешное движение вперед, что перечеркивало мечты либеральной буржуазии о господстве над миром. Из этой ситуации у нее было два выхода. Во-первых, развить в имперских странах деятельность всех оппозиционных сил, способных расшатать внутренний мир, и навязывать им через доверенных лиц свою схему поведения. Во-вторых, предотвратить появление нового Священного союза, созданного в сентябре 1815 г. Россией, Австрией и Пруссией для защиты христианских монархий и подавления «мятежного революционного духа».

К 1830 г., разыграв «русскую карту», этот Союз удалось развалить. Страх перед «русской угрозой» пересилил у монархов Европы страх перед собственной либеральной буржуазией и укрепил ее политические позиции как союзника власти. Это обстоятельство в 1887 г. привело к распаду и «Союз трех императоров», созданный «в интересах мира» в 1873 г. Отныне главный интерес военных коалиций свелся к личным геоэкономическим выгодам. Отставка Бисмарка в 1890 г. похоронила также надежду и на сохранение русско-германского союза. Антигерманские настроения русских правых во главе с Катковым были использованы русскими левыми для сближения с Францией, а затем и с Англией, за которой стояли корыстные интересы США.

Быстрый рост влияния их капитала и ценностно-целевых установок на общественное сознание и российскую власть привел к реализации двух левоэкстремистских проектов. С одной стороны, либеральные страны, объединившись в Антанту, втянули в свой союз Россию и, получив с ее помощью решающий перевес над Четверным союзом, столкнули в 1914 г. великие монархии друг с другом. С другой стороны, политизация российского общества шла одновременно с активным размыванием православно-монархических устоев. Революционная ситуация 1905 г. вынудила власть действовать с оглядкой на своих новых союзников и отринуть православное понимание государства, власти и общества, закрепленное в Афинской синтагме.

Николай II встал на путь уступок левой оппозиции и перестал быть самодержцем. Глава I указа об утверждении Основных государственных законов давала понять, что с 1906 г. «император осуществляет законодательную власть в единении с Государственным советом и Государственною думою». А в главе IV прямо говорилось: «…законопроекты, не принятые Государственным советом и Государственною думою, признаются отклоненными»1. Значение этого документа оказалось так велико, что в научных кругах он стал трактоваться как акт конституционного значения.

Царь уже не мог создать ни одного политического органа, работающего на укрепление православной монархии. Более того, он отказался от союза с «черносотенцами», готовыми положить на алтарь православия, самодержавия и народности свою жизнь. Не случайно в споре П.А. Столыпина и Н.Е. Маркова, представлявшего «Союз Михаила Архангела», победила позиция П.А. Столыпина, призвавшего строить не Святую Русь, как того требовал Марков Второй, а Великую Россию. Этот призыв был весьма выгоден левой оппозиции, составлявшей на тот момент думское большинство. Ведь левые строительство Великой России увязывали не с духовным, а материальным обогащением, вписанным в идейный контекст западных либералов и марксистов, в прогнозах которых важное место уделялось созданию Соединенных Штатов Европы, а не союзу христианских монархий. Уверенность в своих силах позволила левым экстремистам устами лидера кадетской фракции П.Н. Милюкова обвинить 1 ноября 1916 г. правых в измене и фактически потребовать отстранения царя от власти.

Об угрозе подобного переворота в 1915 г. докладывал царю ненавидимый Милюковым министр МВД Н.А. Маклаков. В своем докладе он подчеркивал: «…то направление, которое принимает Ваше правительство, скоро приведет нашу родину к тяжким испытаниям. Государь. Сила, власть и влияние сейчас в руках людей частью до изумления равнодушных к судьбам России, частью политически изменчивых». Но Николай II предпочитал назначать на ведущие посты лиц, умеющих «договариваться» с думским большинством, и отстранил от дел этого недипломатичного генерала. В начале декабря 1916 г. Н.А. Маклаков в последний раз умолял царя разогнать Государственную думу и совершить переворот, поставив у руля правления верных православной монархии лиц. Об этом же писал царю накануне 1917 г. и великий князь Александр Михайлович, утверждая, что «правительство есть сегодня тот орган, который подготовляет революцию… и вполне в этом успевает. Мы присутствуем при небывалом зрелище революции сверху, а не снизу»2. Но все эти призывы остались без последствий.

Сконцентрировав в своих руках решающую долю ресурсов власти, включая поддержку международной буржуазии, левоэкстремистская оппозиция перешла в конце февраля 1917 г. в наступление, и самодержавие легко рухнуло. В России на короткий срок победил либеральный тип гражданской и религиозной общности. Вслед за ней схожий тип общности утвердится в странах Четверного союза, обреченных на поражение в Первой мировой войне. Таким образом, мы можем предположить, что успех данной революции зависел не от наличия революционной ситуации, а от умения оппозиционных сил легализовать свои действия и овладеть ресурсами власти, направив их на реализацию своих политических интересов.

Статья написана при финансовой поддержке РФФИ, проект № 17-03-00644 «Гражданский и религиозный типы общности в современном политическом процессе».