Философия поприща Н. В. Гоголя и идея «Сродности» Г. С. Сковороды

Творчество Гоголя неоднократно рассматривалось в контексте философии Григория Сковороды. Однако постановка проблемы «духовного влияния» осложняется, во-первых, отсутствием каких-либо свидетельств знакомства Гоголя с учением и наследием «украинского Сократа». Как отмечает Ю.Барабаш: «Ни в одном из сочинений Гоголя, ни в черновых материалах, ни в письмах имя Сковороды не встречает-ся»1. Во-вторых, методологические затруднения вызывает необходимость изучения взаимоотношения идеологии и поэтики, поэтому часть исследований по данной проблеме осуществляется в русле «сравнительно-типологического сопоставление и сбли-жение»2, выявления «типологического сходства религиозно-этических взглядов», изучения «односторонне-негативной реализации сюжетов»3. Но в силу отсутствия лексико-стилистического сходства произведений Гоголя и Сковороды, у Чижевского, например, возникает сомнение в правомерности постановки проблемы: «Можно было бы предположить обширное влияние Сковороды на Гоголя – можно было бы, если бы не было известно, что оба они – украинский писатель и украинский мыслитель – вдохновлялись общими источниками, писаниями отцов церкви и (хотя в разной мере) назидательной литературой «Киевской школы XVII века»4.

Тем не менее, контекст Сковороды, анализ конкретных элементов его художественнофилософской системы5, понимание им человека как существа долженствующего и исполняюще-

го замысел Бога о нем помогают понять антропологию Гоголя. Пафос углубленного самопознания, стремление к самодовлеющей суверенности внутренней жизни человека, утверждении значимости личного нравственного самосовершенствования перед идеей преображения мира создает поле для сравнения системы Гоголя и Сковороды. Мотив поприща в системе Гоголя позволяет перевести самопознание, одинокое отношение к себе в качественно другой план. Происходит движение от знания о себе к знанию о себе в мире. Эти два аспекта соединяются и в учении о «сродности» Сковороды, то есть о том, что человек должен верно «угадать себя» и сообразно своему содержанию избрать сродную стезю или какой-либо род общественной деятельности. Пребывание в «сродном труде» и усердное следование Богу «есть сладчайший источник в мире счастья и мудрости». Но в концепции Сковороды путь к нему открывается только тому, кто «знает свою природу и искушает, что есть благоугодно Богу». Принцип «познай самого себя», который направлен на то, чтобы «вырвать сердце из клейкой стихийности мира», является началом всякого дела, осуществляемого в мире человеческих отношений. Благодаря верному пониманию своего места «самый тесный, жесткий и крутой путь бывает легким, если сам бог указывает дорогу к намерению и, конечно, указывает тому, кого родил к сему»6. Занимая определенное ему поприще, человек выбирает самого себя и исполняет план Бога, данный ему и миру.

Философия поприща, на котором человек служит Богу, развивается в текстах Гоголя, становится залогом спасения. «Если взглянешь на место и должность, как на средство к достиженью не цели земной, но цели небесной, во спасенье своей души — увидишь, что закон, данный Христом, дан как бы для тебя самого, как <бы> устремлен лично к тебе самому, за- тем, чтобы ясно показать тебе, как быть на своем месте во взятой тобою должности»7. Отголоски идей Сковороды о неповторимости пути и поприща каждого человека при единстве их цели – нахождение «внутреннего человека»8 – проникают в рассуждения Гоголя о «воздаянии всякому, исполнившему честно свой долг». По Гоголю, достижение идеала «прекрасного человека» освещается чудной милостью, уравнивающей царя и последнего нищего: «все внидут в радость Господина своего и будут пребывать равно в Боге». Нивелирование любых иерархических отношений на пути к Христу и обретение в нем радости соответствует миропониманию философа. Для Сковороды «с богом святым низкое возводится, а без него низводится и высокое», благодаря ему, человек может достичь счастья, которое зависит «от сердца, сердце от мира, мир от звания, звание от бога. Тут конец, не ходи дальше. Сей есть источник всякой утехи, и царствию его не будет конца»9.

Другим моментом, сближающим философию поприща Гоголя и учение о сродности Сковороды, является тема несоответствия человека своему месту. Вмешательство человека в несродное для себя дело расценивается как противостояние Богу («Что ж сильнее — бог ли, или ты…»10). В этой связи особенно острым для Гоголя становится вопрос о его личном предназначении и соответствии своему поприщу. Его сомнения приводят к попытке отказа от художественного творчества, равносильной для писателя самоотречению. Он признается, что «нелегко было отказаться от писательства». Но этот шаг может быть понят в логике религиозной аскезы, тем более что автор не раз просил думать о нем как о христианине в первую очередь. Это самоотречение, коренящееся в сомнении в своем деле и значении писательского труда, демонстрирует, что «нельзя построить словом, если разорять делом»11. Самоотречение Гоголя не получает логического завершения, так как возможность судить о соответствии его художественному поприщу он оставляет публи- ке и в тоже время полагается в этом вопросе на божественное провидение.

Сюжет поприща затрагивает тему самоопределения и сводится к способности осуществлять главный выбор – выбор самого себя. Подобный выбор, как и самоотречение (отказ от осуществленного выбора), восходит к аскетической традиции и может функционировать «в ее меланхолическом проявлении – акедии»12. Ситуация самоопределения с равной вероятностью может привести либо к «изоляции в духе аскетизма», либо к романтической фиксации на собственном «Я» и своих ощущениях. Обе поведенческие стратегии прослеживаются в биографии Гоголя, но ситуация выбора для писателя имеет не только личное значение, но и социальное, связывает индивидуальную жизнь с жизнью всеобщей. Поэтому, выбирая себя как художника («Мне казалось, что уже не должен я связываться никакими другими узами на земле, ни жизнью семейной, ни должностной жизнью гражданина, и что словесное поприще есть тоже служба»13), он считает необходимым объяснить свое понимание назначения искусства («….Как произвести таким образом свое творенье, чтобы доказало оно, что я был также гражданин земли своей и хотел служить ей»14; «искусство исполнит свое назначение и внесет порядок и стройность в общество»15) и утвердить равнозначность поприща художника государственной службе. («Государь должен увидеть меня тогда, когда я на своем скромном поприще сослужу ему такую службу, какую совершают другие на государственных попри-щах»16).

Служение на своем поприще имеет выраженную этическую ценность и соотносится с категорией блага. В одном из первых писем из «Выбранных мест из переписки с друзьями» Гоголь утверждает, что всем нам «нужно подумать теперь о том, как на своем собственном месте сделать добро», вопреки тому «вихрю возникших запутанностей, которые <…> отняли почти у каждого простор делать добро и пользу истинную своей земле». В «Авторской исповеди» он также декларирует необходимость личного служения для общего блага: «Мне всегда казалось, что я <... > сделаю даже что-то для общего добра (курсив мой – О.Н.). Я думал, просто, что я выслужусь, и все это доставит служба государственная»17. По Гоголю, человек должен жизнью соответствовать своему поприщу, тогда и оно, как истинное призвание, раскроет человеку путь обретения себя («Как угодно почитайте меня, но только с настоящего моего поприща вы узнаете настоящий мой характер... и что я всю жизнь свою обрек благу»18).

В схожей логике развиваются и мысли Сковороды о сродном труде, пребывая в котором человек обретает себя и себя в мире. Только тогда «мир отворяет мыслям твоим храм покоя, одевает душу твою одеждою веселья, насыщает пшенична тука и утверждает сердце». Связь внутреннего мира и внешнего приобретает символический смысл («Сей мир, будто неоцененное сокровище, в доме нашем внутри нас самих зарыто»), оставаясь при этом установленной человеком на пути преодоления двойственности своей природы и природы мира. Согласно взглядам философа, человеку достаточно самому о себе знать, что он выполнил дело «совершенных сердцем», достиг «силы царствия божего и правды внутри себя», «живет во внутреннем сердце нашего мира, а мир в согласии с богом»19.

У Гоголя же возникает потребность увидеть себя сторонним взглядом, убедиться в своем соответствии избранному поприщу. Он готов судить о себе не по внутренним стимулам, а по объективному результату («…чтобы увидал читатель, переменял ли я поприще свое, умничал ли сам от себя, желая дать себе другое направление, или и в моей судьбе так же, как и во всем, следует признать участие того, кто располагает миром не всегда сообразно тому, как нам хочется, и с которым трудно бороться челове-ку»20). Вероятно, такое переживание своего предназначения коренится в понимании поприща как места исполнения гражданского долга. В ответе на письмо Белинского Гоголь утверждает: «Надобно, чтобы каждая единица исполнила должность свою <...> Нужно вспомнить человеку, что он вовсе не материальная скотина, но высокий гражданин высокого небесного гражданства. Покуда он хоть сколько-нибудь не будет жить жизнью небесного граж- данина, до тех пор не придет в порядок и земное гражданство». Идея гражданства, как она сложилась в римской культуре, действительно требует точки зрения другого на поступки субъекта. Человек сам по себе не может являться судьей своего поведения. Единственным зеркалом, в котором он может видеть себя, свою честь и достоинство, являются подобные ему люди, сограждане. Эта интенция гражданского служения художника, ответственности перед собой и обществом за действия на занимаемом поприще имплицитно вводит идею чести, честного имени, которое следует оберегать от молвы, способной нивелировать значение человека в общественной реальности. В «Авторской исповеди» критика «Выбранных мест из переписки с друзьями» представляется Гоголю жестокой и порочащей его имя: «Я еще не признан публично бесчестным человеком, которому бы никакого доверия нельзя было оказывать»21. Идея ущерба, нанесенного чест-ному имени несправедливым мнением читателей и резкими суждениями критиков радика-лизируется настолько, что ее переживание объединяется с темой смерти («Над живым телом еще живущего человека производилась та страшная анатомия, от которой бросает в холодный пот даже и того, кто одарен крепким сложеньем»22). Эта метафора коллективного неприятия, приравненного к социальному уничтожению субъекта, также как и пафос гражданского служения художника, на наш взгляд, может быть прочитана в контексте античной культуры, в которой общественное отчуждение прямо уподоблялось pestis (гибели, разрушению), а выражение «живой труп» (ср. «над телом еще живущего человека производилась страшная анатомия»), обозначающее социально отвергнутого человека, связывалось с внешним событиями, объектом которых оказался человек, а не с внутренней опустошенностью субъекта. Такой образ встречается и в у Софокла, в монологе-плаче Филоктета в одноименной пьесе. Герой называет себя ἄ πολις (вне полиса), а затем объявляет живым трупом («Где сам меня ты бросил одиноким, Покинутым, умершим для живых», – в пер. Ф.Зелинского). Схожая характеристика есть и у Аристотеля в первой книге «Политики». Человека, не нуждающегося в другом, способного существовать вне полиса, он называет либо нравственно неразвитым, либо считает богом (Pol I 1 1253 a 4, 1253 a 26 – 29).

Знание своих поступков, понимание искусства как «собственного, родного дела», требую- щего должного и честного исполнения позволяет Гоголю во втором письме по поводу «Мёртвых душ» имплицитно противопоставить себя общественному мнению и упрекам: «не знаю, много ли из нас таких, которые сделали все, что им следовало сделать, и которые могут сказать открыто перед целым светом, что их не может попрекнуть ни в чем Россия…». Затем он доводит идею служения до того предела, когда для художника на первый план выходят внеэстетические, социальные задачи. Он должен «служить земле своей, а не себе, помня ежеминутно, что взял он место для счастия других, а не для своего». «Поприще», «призвание», «место в жизни» – эти понятия в системе Гоголя тесно связаны с категорией блага и акцентируют обращенность субъекта во вне, ведь «узнав себя», он вступает на путь служения для достижения некой общей пользы.

Таким образом, у Гоголя, как и у Сковороды, идея поприща и сродного труда формирует отношение человека к миру. Для обоих – писателя и мыслителя – отношение человека и мира раскрывается через осознание субъектом своего призвания и способности нести ответственность за свою деятельность в мире. Осуществление призвания/сродного занятия «благотворно для общества и является источником внутреннего удовлетворения»23, объединяет волю и разум человека24 направляет его к обретению себя. Познание себя приводит к сродности, к постижению себя как фокуса бытия. Сродность оказывается тем местом в бытии, в котором человек только и может быть самим собою. Но в отличие от Сковороды, Гоголь не переживает мир как надежду. Для Сковороды существует определенное равенство между миром и Богом: «Для чего же не зваться ему миром и мира имущею крепостью, естли он показует, где мир, и побуждает к нему, находясь сам всему благу началом и источником»25. Поэтому осознание своей свободы от мира внешнего и одновременное стремление к Богу, в котором «весь мир рождениями своими, как прекрасное, цветущее дерево, закрывается в зерне своем и оттуда ж является»26, создает мистическую интуицию переживания мира как надежды, так как подлинный мир открывает человеку бытие и самого себя.

Для Гоголя, напротив, из отчуждения от мира и из отсутствия мира рождается присутствие и ощущение Бога. Жизнь в миру предполагает игнорирование природы человека, познание которой основано на отказе от мира и внутри-мировой жизни. «Если бы я знал, что на каком-нибудь другом поприще могу действовать лучше во спасенье души моей и во исполненье всего того, что должно мне исполнить, чем на этом, я бы перешел на то поприще. Если бы я знал, что я могу в монастыре уйти от мира, я бы пошел в монастырь <…> нет поприща и места в мире, на котором мы бы могли уйти от мира…»27.

Проблема сродности и места, занимаемого человеком, стягивает в одно проблемное поле, во-первых, тему отношений индивида с миром, во-вторых, отношений с самим собой и, в-третьих, отношений с Богом. Так, согласно взглядам Сковороды, выбирая сродное дело, человек обретает себя, так как верный выбор может быть только результатом работы самопознания, действует на благо общества и реализует божественный дар. Об этом философ пишет в разговоре «Алфавит, или букварь мира»: «И как сродность к званию, так и склонность к дружбе ни куплею, ни просьбою, не насилием не достается, но сей есть дар духа святого, все по своему благоволению разделяющего; и последующий благому сему духу человек каждое звание хвалит, но принимается за сродное»28. Мысли Сковороды в целом созвучны представлениями Гоголя. Идея сродности актуализирует вопрос о способе гармоничного существования человека в мире, но у Гоголя подобный вопрос не решается положительно, он ищет поприще, на котором может быть независимым от окружающей действительности. Это рождает разлад между человеком и миром, преодоление которого создает трудности для Гоголя, но решается в концепции сродности Сковороды.

GOGOL’S WALK OF LIFE PHILOSOPHY AND SKOVORODA’S «AFFINITY» CONCEPT