Фронтирная модернизация в истории России

Представляется, что модернизацию в условиях незавершенного освоения можно трактовать как фронтирную. Как известно, концепция фронтира, сформулированная в начале 1890-х гг. американским исследователем Фр. Дж. Тернером для объяснения истории США XIX в., стала удобным познавательным инструментом для изучения стран, в прошлом которых существенную роль играли колонизация, континентальная экспансия, имелись «свободные земли», были свои «запад» и «восток»; длительное время сохранялись и играли немаловажную роль фронтирные территории [1; 5; 14; 16; 26–28; 31; 35].

Попытаемся концептуализировать фрон-тирную модернизацию применительно к истории России. Следует начать с того, что условия присоединения и освоения оказывали воздействие на дальнейший ход модернизации. А. Каппелер выделяет пять этапов-направлений формирования территории Российской империи: 1) «собирание русских земель» с середины XV до начала XVI в.; 2) борьба за наследие Золотой Орды на восточноевропейской и североазиатской территории со второй половины XV до конца XVI в., сопровождавшаяся завоеванием Россией Казанского, Астраханского и Сибирского ханств (в какой-то мере продолжением собирания земель монгольской империи стало в XIX в. присоединение Казахстана и Средней Азии, завершившееся уже в контексте типичной колониальной экспансии); 3) присоединение в XVII в. Сибири, главной движущей силой чего выступали экономические цели, прежде всего добыча драгоценных мехов; 4) добровольное подчинение власти московского царя в XVII в. Украины; 5) имперская экспансия со времен Петра I как в западном, так и в восточном направлении. При этом А. Каппелер справедливо указывает на разнообразие методов интеграции новых территорий и их населения в состав России, что обусловливалось множеством факторов: было ли оказано жителями регионов военное сопротивление русским или присоединение осуществлялось добровольно; насколько обоснованными были притязания России на новые территории; насколько отличались новые области и их население от России и русских в экономическом, социальном, политическом, культурно-конфессиональном плане; каковы были международная ситуация и возможные реакции других государств [13]. Для нас важно то, что исторически формировавшиеся в первичном русско-православном ядре и в зонах нового освоения регионы в итоге различались административно-управленческими, хозяйственными, социально-сословными, этнокультурными ландшафтами, что создавало предпосылки для вариации степени их проницаемости для импульсов модернизации.

Для России как страны фронтирной модернизации был характерен освоенческий синдром, что выразилось в подвижности населения; дифференциации пространства страны на центр (ядро) и периферию, различавшиеся по демографическим, социальным, экономическим, административным, культурным признакам; в наличии доступных пограничных областей, богатых ресурсами и служивших клапаном для разрядки социальных проблем более плотно заселенных регионов; в возможности для лиц и групп, считавших себя незаслуженно обиженными, не сумевших обеспечить себе удовлетворительных условий существования, мечтавших культивировать нетрадиционные представления, переселиться в пограничные области; в потребности в дополнительной рабочей силе, необходимой для разработки избыточных ресурсов; в проблеме адаптации и ассимиляции, возникавшей вследствие притока мигрантов на периферийные территории; в растянутости по времени колонизационных процессов (заселение, аграрное, промышленное освоение); в экстенсивном характере аграрной экономики; в региональных, этнокультурных контрастах и диспропорциях, в различной степени заселенности и освоенности территорий; в социально-сословной и этно-конфессиональной мозаике и т. п.

Хорошо известно, что присоединение новых территорий продолжалось и в XIX в. (Кавказ и Закавказье, Средняя Азия, Дальний Восток). Наличие больших массивов слабозаселенных территорий создавало предпосылки для дальнейшего переселения, миграций, разрядки демографического давления в густонаселенных районах. Колонизация тормозила переход от экстенсивных к интенсивным методам освоения пространства, закрепляла низкотехнологичные уклады в центре страны, транслировала их на периферию, ослабляя таким образом целый ряд модернизационных по своей природе процессов, таких как урбанизация, индустриализация и т. д.

Расширение территории, с одной стороны, увеличивало ресурсы для хозяйственного развития, способствовало складыванию обширного внутреннего рынка, но при этом, с другой стороны, объективно создавало предпосылки и возможности для ориентации на самодостаточное развитие. Необходимо также учитывать что доминирующий восточный вектор российской колонизации со временем увеличивал удаленность страны от моря, способствуя росту транспортных издержек при перевозке товаров и усложняя интеграцию страны в систему международного разделения труда

[22, с. 593]. Недооценивать данное обстоятельство в контексте модернизационных процессов не следует, так как транспортный фактор имел решающее значение для становления современного индустриального общества.

Хорошо известно, какое значение для индустриализации и интеграции стран имело железнодорожное строительство в США и Канаде в XIX в. В России железные дороги также содействовали ускорению развития окраинных регионов, стимулировали рост в них промышленности, городов. Благодаря созданию общеуральской железнодорожной сети был образован рынок промышленного сырья и топлива, получили развитие внутрирегиональные экономические связи, был дан импульс регионализации социально-экономических и социокультурных процессов в крае. Единственная в России к началу XX в. трансконтинентальная железная дорога, Транссиб, соединившая Сибирь с европейской частью страны, сразу же способствовала ликвидации былой обособленности региона, интенсификации хозяйственного освоения восточных районов, стимулировала миграцию и переход сельского хозяйства к рынку. Строительство Транссибирской магистрали явилось крупнейшим событием промышленной революции в Сибири, которая в регионе, как считают специалисты, начиналась именно с транспорта, с водного транспорта, а затем – с железной дороги, которые создавали условия индустриализации прочих промышленных секторов [6; 8; 29; 30; 32].

Необходимо при этом учитывать, что значительная часть вновь присоединенных территорий, особенно на востоке, отличалась суровыми природно-климатическими условиями (холодный, засушливый континентальный климат), малоблагоприятными для ведения сельского хозяйства, сезонного и находившегося в сильной зависимости от климатических колебаний, что не могло не сказываться негативным образом на общей динамике экономических и социальных отношений.

Земли, которые присоединялись или относительно недавно присоединенные территории, к которым, в частности, можно отнести восточные регионы России – Урал и Сибирь, продолжали осваиваться в эпоху модернизации, когда страна в целом проходила прото- и раннеиндустриальную стадии модернизации. Так, только с середины XVIII в. началось мощное земледельческое освоение Южного Урала. Большие массивы свободной земли были распаханы в Башкирии, Предуралье и Зауралье во второй половине XIX – начале XX в. Что касается Сибири, то в XVIII–XIX вв. продолжался процесс присоединения и закрепления территорий на юге региона, а также на Дальнем Востоке; нарастающими темпами шла аграрная колонизация. Кроме того, интенсивное развитие на Урале, а затем и на юге Сибири, на Алтае, в Забайкалье, получила промышленная колонизация, развернувшаяся в первой половине XVIII в.

Еще одно важное следствие продолжающегося фронтира – необходимость обеспечения условий для мирного стабильного развития в ситуации «пограничья» и наличия порой враждебного «соседства». Раннее формирование достаточно эффективного традиционалистского государства, накопившего длительный опыт централизованного управления в противостоянии внешним угрозам, имело серьезные последствия для динамики и характера начавшейся позднее модернизации. Именно традиционалистские правительства обыкновенно инициировали программы ограниченной или защитной модернизации, разрабатывавшиеся в значительной степени для консервации традиционного общества и защиты его от более интенсивных и радикальных изменений.

Что касается «фронтирных» территорий, то их характерным признаком являлась заметная милитаризация, проявлявшаяся в размещении фортификационных сооружений, регулярных воинских частей, поселенных иррегулярных формирований (Донское, Кубанское, Терское, Астраханское казачество на юге европейской России, Яицкое (Уральское), Оренбургское казачество, Башкиро-мещерякское войско на Урале; Сибирское, Семиреченское, Забайкальское, Амурское, Уссурийское казачьи войсковые организации – в Сибири и на Дальнем Востоке) [3, с. 7–8; 4; 7; 11; 17; 23; 25], установлении особых военизиро- ванных форм администрации (военный губернатор, генерал-губернатор, наместник) [18–21; 24].

Хорошо известно, что пограничье – зона не только разделения, но и в то же самое время соединения людей и предметов потребления друг с другом, «часто в очень материальной и телесной форме», «главные места гибридизации, местоположение множественных идентификаций и изменяющихся форм» [34, с. 103, 109]. В связи с этим маркером фрон-тирной модернизации становится разновекторная диффузия. Процесс освоения новых пространств требовал максимального разнообразия культурных навыков и мог быть облегчен этнокультурным взаимодействием и заимствованиями из культур автохтонных народов, уже приспособившихся к специфической среде обитания. С другой стороны, контакт местного населения с пришлым создавал и для первого предпосылку для совершенствования собственной культуры. На все эти процессы диффузионного характера модернизация накладывала трансфер технологий, социальных институтов, культурных ценностей западного, преимущественно – западноевропейского, происхождения [2; 10; 15].

Естественным следствием погранично-сти периферийных регионов, продолжения на их территории освоенческих процессов, межэтнической миксации, интерференции диффузий традиционного и модерного типов становилась конгломератность, т. е. длительное сосуществование и устойчивое воспроизводство разнородных структурных компонентов.

Когда модернизация исторически запаздывала, проводилась как вынужденная, она могла усиливать фрагментарность общества, способствовать не нивелировке (социокультурной, региональной, хозяйственной – естественный модернизационный процесс), но, напротив, росту социальной асимметрии. Асимметрия могла нарастать и в рамках субстрановых регионов. Так, экономическая модернизация на Урале на протяжении XVIII–XIX вв. привела к возникновению горнозаводского сектора промышленности, но при этом существенно усилила конгломератность региона. Очаговый характер модернизации резюмиро- вался созданием промышленных анклавов, окруженных сохранявшейся традиционной аграрной периферией [9]. В еще большей степени неравномерность и очаговость были характерны для модернизации зауральской части России.

Региональные и субрегиональные общности по-разному ведут себя в общестрановом модернизационном контексте: выступают региональным фактором модернизации или, напротив, тормозом, «якорем» отсталости, амортизирующим модернизационные импульсы, исходящие из центра или более продвинутых регионов. Помимо субстрановых регионов-моторов модернизации (например, Урал как очаг активной протоиндустриальной модернизации в XVIII в.), всегда существовали ее периферийные зоны. К числу последних, в частности, относился север Сибири, экономика которого, как, впрочем, и экономика северных регионов Северной Америки (в частности, канадских), на протяжении фактически XVII–XIX вв. носила ярко выраженный «фронтирный» характер.

Фронтир имеет свою логику, которая, однако, не является раз и навсегда заданной. Обыкновенно, по мере присоединения, первоначально происходила фронти-ризация – формирование пограничных зон. Затем пограничные – фронтирные – территории постепенно утрачивали «фронтир-ные» черты, интегрируясь в общестрановое пространство (происходила дефронтириза-ция). Причем данный процесс нельзя сводить к какому-либо одному измерению. Фронтир многослоен (это географический фронтир между различными природноклиматическими зонами, социальный фронтир между различными жизненными укладами, милитарный фронтир между враждебными сообществами, социокультурный и конфессиональный фронтир между различными ценностными и культурными традициями [12, с. 48]), поэтому и изживание фронтирности может быть «многослойным».

Например, «периферийность» недавно присоединенного Урала в XVI–XVII вв. подчеркивалась подчиненностью его территории, входившей тогда в состав обширной Сибири, специальным центральным органам управления с региональной компетенцией – Посольскому приказу (1580– 1590-е гг.), приказу Казанского дворца (в начале XVII в.), наконец, Сибирскому приказу, учрежденному в 1637 г. Постепенно шли процессы унификации и гомогенизации. Но и в XVIII–XIX вв. признаком «незавершенной» интегрированности, своеобразной пограничности Урала выступала заметная милитаризация, проявлявшаяся в размещении здесь иррегулярных формирований (Уральское, Оренбургское казачество), в установлении особых военизированных форм администрации, в частности, на юге региона (пост оренбургского генерал-губернатора был упразднен лишь в 1881 г., после того, как край утратил значение пограничного), в запоздалом распространении на регион общероссийских институций. В частности, земства как органы местного самоуправления, введенные в стране в 1864 г., появились в Вятской губернии в 1867 г., в Пермской – в 1870-м, в Уфимской – в 1875-м, а в Оренбургской – лишь в 1913 г. Столь поздние сроки организации земского общественного самоуправления в двух последних губерниях были обусловлены их нетипичностью – наличием значительной доли инородческого населения в Уфимской губернии и казачьего – в Оренбургской.

В действительности возможны и процессы рефронтиризации, что действительно наблюдалось, например, в результате распада СССР, фактически приведшего к превращению российского Дальнего Востока в экономическую, национальную и геополитическую пограничную область между российским Приморским краем и северо-восточным Китаем (провинция Хей-лунцзян) [34].

Представляется, что концепция фрон-тирной модернизации применима и к российской истории XX в., по крайней мере к районам нового промышленного освоения (многие сибирские регионы, Север, Дальний Восток), для которых были характерны такие черты, как малая заселенность, миграционная активность, подвижное население, проблемы адаптации к новым условиям, находящиеся в процессе формирования транспортная и социальная инфраструкту- ра, неоднородность населения, постоянное балансирование между традициями и новациями, которые неизбежно привносились социально-профессиональными, социокультурными и этническими группами людей, активно прибывавшими на индустриальные новостройки [33].

В целом к характеристикам фронтир-ной модернизации в России можно отнести сохранявшее значимость освоение в разнообразных проявлениях, особую роль военно-административного элемента, социальную-экономическую, культурно-конфессиональную разнородность пространства страны. Фронтирная модернизация в общем способствовала еще большему усложнению механизмов развития России, подчеркиванию ее цивилизационно-культурного своеобразия. В формирование институциональнокультурной «палитры» страны вносили свой вклад различные региональные этно-конфессиональные, социокультурные группы, каждая из которых обладала своеобразным, порой уникальным, историческим опытом, своими приверженностями и предрассудками. При этом соотношение между уровнями фронтирности и модернизации вряд ли можно свести к прямой пропорциональной зависимости. Характер и динамика модернизации могли существенно различаться во фронтирных обществах и регионах и обусловливались целым рядом факторов: размерами территории; временем ее присоединения и начала модернизации; этносоциальным составом; геополитическим положением региона и степенью безопасности; ресурсной обеспеченностью; доминирующими в обществе институтами; выбором стратегии экономического развития; ролью государства и рынка как механизмов развития и т. д.