Функция архитектурного экфрасиса в новелле Э.Т.А. Гофмана "Церковь иезуитов в Г."

Эрнст Теодор Амадей Гофман (1776-1822) – один из самых ярких талантов XIX в., романтик второго этапа, оказавший воздействие на писателей последующих литературных эпох вплоть до настоящего времени. Гофман создаёт в своих произведениях тип художника-энтузиаста, для которого обыденный мир вторичен по сравнению с красотой и гармонией музыки, искусства вообще. В новелле «Церковь иезуитов в Г.» он показывает трагедию души Бертольда – «истинного художника», который ищет неземную красоту, стремится к идеалу, но вынужден страдать. Слова Бертольда отражают состояние раздвоенности, присущее героям Гофмана: «Der das Himmelische gewollt, fühlte ewig den irdischen Schmerz» [Hoffmann 1981: 483] / «Тот, кто лелеял небесную мечту, навек обречён мучиться земной мукой» [Гофман 1990: 138].

Гофман писал новеллу «Церковь иезуитов в Г.» с ноября 1815 г. до начала февраля 1816 г. в Берлине, и до осени 1816 г. дорабатывал. Он использовал воспоминания о тех временах, когда жил у своего дяди, судебного советника Людвига Дёрфера в Гло-гау, во время подготовки к экзаменам. 20 июня 1796

г. он написал своему другу Теодору Гиппелю: «Eben kehrte ich aus der Jesuiterkirche zurück – sie wird neu gemalt, und ich habe den exzentrischen Einfall, zu hel-fen – das wird mir wahrscheinlich juristischerseits übel-genommen werden!» [Hoffmann 1981: 742]. Гофман действительно был причастен к обновлению церкви иезуитов. Позднее он придал фигуре Бертольда черты художника Молинари, с которым тогда познакомился.

Новелла «Церковь иезуитов в Г.» представляет внутренний конфликт художника через историю создания картины [см. Бочкарева 1995: 27], но архитектурный экфрасис, акцентируемый в названии произведения, с самого начала указывает на философско-эстетическое содержание этого конфликта. Гофман противопоставляет «итальянский» и готический стили архитектуры. Это противопоставление обнаруживается сразу в описании архитектуры иезуитов: «Überall sind die Klöster, die Kollegien, die Kirchen der Jesuiten in jenem italienischen Still gebaut, der auf antike Form und Manier gestützt, die Anmut und Pracht dem heiligen Ernst , der religiösen Würde vorzieht» [Hoffmann 1981: 477] / «Монастыри, коллегии и церкви иезуитов всюду построены сходно в том итальянском стиле , который, основываясь на античных формах , отдаёт предпочтение изяществу и роскоши перед суровой набожностью и религиозной торжественностью » [Гофман 1990: 132].

От общей характеристики рассказчик переходит к конкретному описанию внутреннего пространства иезуитской коллегии, отмечая то же противоречие: «…die hohen , luftigen , hellen Säle mit reicher Architektur geschmückt , und sonderbar genug stachen gegen Heiligenbilder , die hie und da den Wänden zwischen ionischen Säulen hingen, die Superporten ab, welche durchgehends Genientänze der gar Früchte und Leckerbissen der Küche darstellten» [Hoffmann 1981: 477] / «… высокие просторные залы , полные света , отличались богатым архитектурным убранством , а развешенные между колоннами ионического ордера картины с изображениями различных святых составляли престранный контраст с росписью на суперпортах : то был сплошной хоровод античных гениев, а кое-где попадались даже плоды и лакомые изделия поварского искусства » [Гофман 1990: 132].

Гофман не описывает подробно архитектуру здания (отмечая лишь некоторые детали и полагаясь на читательский опыт), а передает ощущения, вызываемые жизнерадостной «итальянской» архитектурой и суровой готической. Анализ этих ощущений составляет предмет философского спора рассказчика с профессором Вальтером.

Иезуит подтверждает впечатление рассказчика от показавшейся ему странной архитектуры: «Wir haben jene düstern Ernst, jene sonderbare Majestät des niederschmetternden Tyrannen, die im gotischen Bau unsere Brust beklemmt, ja wohl ein unheimliches Grau-en erregt, aus unseren Gebäuden verbannt, und es ist wohl verdienstlich, unsern Werken die regsame Heterkeit der Alten anzueignen» [Hoffmann 1981: 477] / «Мы и впрямь изгнали из наших строений эту угрюмую суровость, это странное величие всесокрушающего тирана, от которого в готическом здании у нас замирает дух и стеснённая грудь начинает томиться таинственным ужасом; мы усвоили для своих построек бодрую жизнерадостность древних» [Гофман 1990: 132].

В ответ рассказчик указывает на несовместимость земного начала античности с христианским идеалом, адекватно выраженным только в готической архитектуре: «Sollten aber nicht eben jene heilige Würde, jene hohe zum Himmel strebende Majestät des gotischen Baues recht von dem wahren Geist des Christentums erzeugt sen, der, übersinnlich, dem sinn-lichen, nur in dem Kreis des Irdischen bleibenden Geis-te der antike Welt geradezu widerstrebt?» [Hoffmann 1981: 478] / «Но разве в этой торжественности святыни, в этой величавой устремлённости к небесам , свойственных готическому храму , не выражается истинно христианский дух, чья отрешённость от всего низменного и мирского несовместима с земным чувственным началом , которым насквозь пронизана античность?» [Гофман 1990: 132].

Как мы понимаем из слов самого Вальтера, роскошь здешних строений можно отнести только к приятности форм, так как в этих краях «мрамор – вещь недоступная и приходится обходиться суррогатами», «мраморы по большей части – создание живописца». Тем самым профессор сам указывает на создание иллюзии реальности, которая даже приветствуется им. Так возникает новый виток конфликта – противостояние между искусством как не просто подражанием природе, а стремлением приблизиться к ней, понять её сущность и передать её в своих творениях, и между созданием иллюзии, призванной обмануть не только зрение человека, но и, возможно, даже саму природу.

Можно проследить связь между архитектурными стилями и разными сторонами конфликта в новелле. Иезуитская архитектура основывается на античных формах, отдаёт предпочтение изяществу и роскоши, она усвоила жизнерадостность древних античных зданий; акцент делается на материализм и украшательство; ее сторонники – филистеры, самодовольные мещане, невежественные обыватели с лицемерными, ханжескими повадками, такие как Алоизий Вальтер, знакомые Бертольда в Италии, Филипп Хаккерт. Готическую архитектуру отличает суровая набожность и религиозная торжественность, суровость и величие; акцент делается на отрешённости от всего низменного, мирского, материального, стремлении к духовному, возвышенному; ее сторонники – рассказчик, мальтиец и Бертольд – человек искусства с высокими духовными ценностями, стремящийся к идеалу, к преодолению своего несовершенства, желающий «показать природу, постигнув в ней то высшее начало, которое во всех существах пробуждает пламенное стремление к высшей жизни» [Гофман 1990: 149]. Совместить это «высшее начало» с земной жизнью не под силу простому смертному, даже художнику.