Глоссирование vs. внутритекстовое толкование лексики: терминологические точки соприкосновения в отношении текстов XVIII века

При рассмотрении вопроса о внутритекстовых толкованиях лексики в текстах XVIII века, особенно в текстах первой его половины, исследователь неизбежно сталкивается с необходимостью терминологического обозначения этого явления. Обратившись к отечественной традиции описания подобных случаев, мы можем обнаружить два подхода, которые отличаются друг от друга употреблением или неупотреблением термина глосса при описании интересующих нас случаев пояснения значения лексемы.

Традиционно под глоссой понимается «перевод или толкование непонятного, устаревшего, диалектного слова или выражения, написанного над или под ним… или на полях рукописи или книги» [24: 107]. Н. Б. Мечковская, рассуждая о лексикографических жанрах в славянских культурах XI–XVII веков, отмечает, что «глосса – минимальный комментарий, который может сопровождать слово в рукописном тексте» [26: 290–291]. В. М. Истрин понимал глоссы как добавления переводчика, сделанные им в объяснении отдельных слов [18].

Традиция понимания глоссы как способа пояснения значения того или иного слова исключительно в рукописных текстах опирается на определение глоссы, восходящее к античности. Как пишет И. М. Тронский, в античном обществе глоссами назывались «чуждые разговорной речи слова письменного языка, заимствованные извне или принадлежащие старинному фонду родного

диалекта», то есть выделялись два типа слов, требующих пояснения: заимствования и устаревшая лексика [34: 39–41]. Глоссирование как прием пояснения трудных для читателя слов становится неотъемлемым элементом рукописной традиции, а сами глоссы рукописных памятников – одним из важных источников исторического изучения языка. Так, Л. С. Ковтун подробно писала о том, что сравнение ранних и поздних редакций рукописных текстов нередко именно благодаря глоссам (а также изменению уже имевшихся в тексте пояснений, в том числе и появлению глоссы к глоссе) позволяет сделать выводы об эволюции лексической системы русского языка, формируя при этом лексикографический жанр азбуковников, ставших основой для создания первых толковых словарей национальных языков [20: 206–259], [21] (ср.: [2], [16], [17], [19], [27], [28] и др.). Глоссирование в древнерусских текстах традиционно возводится к перенятой древнерусскими книжниками гуманистической заботе византийских авторов об удобстве понимания и восприятия текста читателем. Вполне очевидно, что в этом случае проблема глоссирования рассматривается исключительно на материале рукописных текстов.

Другие исследователи понимают глоссу более широко, подводя под это понятие толкования непонятных или малоупотребительных слов и выражений, сделанные не только на полях или между строк рукописи, но и в тексте печатной книги, относя такие пояснения к наиболее распространенному типу в текстах более позднего времени, в том числе и в текстах XVIII века [37: 1, 5]. Принципиальным здесь оказывается допущение считать глоссой любое внесенное в текст пояснение вне зависимости от того, рукописный он или печатный (следовательно, теоретически мы вполне можем говорить о глоссах в текстах XVIII, XIX, XX и даже XXI века). Оговоримся, что далее речь пойдет лишь о текстах, которые были написаны и напечатаны непосредственно в XVIII веке; таким образом, речь не идет, например, о рукописном наследии Петра I, активно употреблявшего иностранные слова и глоссировавшего их [13: 17], о записках путешествий рубежа XVII–XVIII веков [29: 17–18] или о рукописных таможенных книгах [25]. С определенной точки зрения печатные тексты XVIII века фактически представляли собой публикацию рукописей XVIII века, выполненную через непродолжительное время после появления этих рукописей. Поэтому мы можем говорить о наличии в этих текстах если не глосс (поскольку читатель все же имел дело с печатным текстом), то глоссирования как приема в широком смысле.

Внутритекстовое толкование лексики в печатных текстах XVIII века – явление нередкое. Подобные толкования отмечаются у многих авторов (Ф. Поликарпов, А. Д. Кантемир, И. Посошков, М. В. Ломоносов и др.), в письмах и бумагах Петра I и его ближайшего окружения и т. д. На протяжении XVIII века такие пояснения с разной степенью активности использовались в лексикографической практике и зачастую могли становиться материалом для прикнижных словарей [6: 168–169]. М. М. Чумандрина справедливо отмечает, что расцвет прикнижной лексикографии приходится именно на первую треть XVIII века, поскольку это связано с «гигантскими усилиями в создании нового словаря, пригодного для новых условий и нового объема коммуникации» [36: 42–43]. Примеры внутритекстового толкования лексики в литературных текстах отмечаются практически на протяжении всего столетия, есть они и в периодических изданиях начала, середины и конца века (в «Примечаниях к Санкт-Петербургским ведомостям», «Ежемесячных сочинениях», «Российском магазине», «Московских ведомостях» и др.), но наиболее часто пояснения встречаются в первой половине XVIII века.

Как отмечалось выше, единой точки зрения о допустимости употребления термина глосса по отношению к пояснениям лексики в печатных текстах XVIII века в научном сообществе не существует. Однако мы можем отметить, что известная аккуратность в употреблении этого термина присуща исследователям, чье научное становление происходило преимущественно в первой половине XX века. Так, В. В. Виноградов в «Очерках по истории русского литератур- ного языка XVII–XIX веков» пишет, что влияние западноевропейских языков в начале XVIII века выражалось «в усвоении слов-названий, в заимствовании терминов и в замене русских слов иноязычными эквивалентами», обнаруживает в текстах А. Кантемира большое число комментариев и объяснений к заимствованиям, а сам механизм комментирования описывает следующим образом:

…бросается в глаза своеобразная особенность делового, публицистического языка Петровской эпохи, прием дублирования слов: рядом с иностранным словом стоит его старорусский синоним или новое лексическое определение, замкнутое в скобки, а иногда просто присоединенное посредством пояснительного союза или (даже союза и), при этом нигде не говоря непосредственно о глоссах [11: 57]. Вероятно, здесь В. В. Виноградов наследует Ф. И. Буслаеву, который отмечал двойственность словоупотребления XVIII века и параллелизм русских и иноязычных слов:

…возле каждого иностранного слова ставилось и русское, разумеется, для того, чтобы чтецы поняли варваризм [5: 253–254].

Г. О. Винокур, рассматривая творчество П. Шафирова и А. Кантемира, пишет о наличии в их текстах переводов и эквивалентов:

Шафиров, как и другие писатели его времени, уснащает свою речь многими иностранными словами, которые тут же переводятся на русский язык <…> Кантемир после почти каждого употребленного им иноязычного термина… ставит в скобках его русский эквивалент [12: 55–56, 67].

П. Н. Берков, описывая «Ведомости» и «Примечания к Ведомостям» в соответствующих главах «Истории русской журналистики XVIII века», обращает внимание на многочисленные случаи «сжатого истолкования» слов в текстах обоих изданий, а также на русские эквиваленты в «Кратком описании Комментариев Академии Наук» [3: 63, 74]. А. И. Ефимов отмечает, что в ряде случаев переводчику XVIII века, очевидно, было проще калькировать или с пояснительным объяснением транслитерировать новое слово, нежели пытаться перевести его или дать аналог этого слова в русском языке [15: 132–133]. И. С. Хаустова, рассуждая о лексической синонимии в текстах «Ведомостей» 1702–1703 годов, пишет о синонимии (контекстуальной, кратковременной, летучей), но не о глоссировании [35: 174]. Ю. С. Сорокин также избегает термина глосса, говоря о синонимах, пояснениях, эквивалентах, лексических и смысловых соответствиях, примечаниях, толкованиях, тождесловах, дублетах и т. д. в текстах XVIII века [31: 543], [32: 27], [33: 60–63, 66–69, 78–80]. В. В. Веселитский неоднократно писал о пояснениях, вариантах, дублетах, синонимах, текстовых параллелях, заменах, толкованиях, пояснениях, разъяснениях, комментариях, эквивалентах в текстах XVIII века, ни разу, по нашим наблюдениям, не употребив термина глосса [9], [10: 18, 39, 128–134 и др.]. Е. И. Голованова, ссылаясь на труды В. В. Виноградова, рассматривает внутритекстовые толкования как устойчивый элемент в текстах XVIII века, посвященных горному делу, также не обозначая такие случаи понятием глосса [14].

В то же время в работах ряда исследователей следующего поколения термин глосса по отношению к случаям пояснения лексики в печатных текстах XVIII века свободно употребляется, хотя упрекнуть их в пренебрежении терминологической точностью вряд ли представляется возможным. И. А. Василевская, наряду с параллельными наименованиями, толкованиями, соответствиями, словами-заменами, переводными эквивалентами, пояснительными словами и др., отмечает наличие в текстах XVIII века глосс , которые собирались затем в прикнижные словари [6: 168], сам же процесс она определяет как глос-сование [8: 132, 146, 147, 150 и др.]. Л. Л. Кутина в работах по истории русского языка XVIII века употребила множество равнозначных номинаций (синонимы, дублет, двойная и тройная номенклатура, двойственная система обозначения, множественность обозначений, разные способы терминирования, параллелизм, параллельное функционирование, чередование, варьирование, вариант, избыточность, ряд конкурирующих обозначений, лексическая пара, цепочка терминов-аналогов, эквивалент, соответствие, двойник, аналог, спутник-конкурент, ориентирующее соответствие и др.; сведения приводятся по [7: 177–178]), в том числе называя внутритекстовые пояснения глоссами.

В фундаментальной монографии Е. Э. Бир-жаковой, Л. А. Войновой и Л. Л. Кутиной отмечается, что в первой трети XVIII века глоссирование играет важную роль в формировании общелитературной и терминологической лексики: «издания петровского времени – переводные и оригинальные – глоссированы чрезвычайно обильно»; однако к 1740-м годам роль глоссирования и прикнижных словарей снижается, ими пользуются лишь некоторые переводчики (например, С. Волчков, имевший подобный опыт во время работы в качестве сотрудника «Примечаний к СПб. ведомостям»); к 1760-м «глоссы можно встретить главным образом в переводных специальных книгах, где поясняются термины»; некоторое возрождение традиции глоссирования отмечается в последние два десятилетия века в рамках языкового противостояния архаистов и новаторов, причем глоссировка широко используется в произведениях, преследующих просветительские цели, а также в художественных произведениях, знакомящих читателя с западноевропейской жизнью, культурой, бытом [4: 63–67].

Об идеологическом переосмыслении в Петровское время самого механизма глоссирования, заимствованного из церковных книг и богословских сочинений и перенесенного в научные, технические, философские, политические и др. труды, писала М. М. Чумандрина [36]. В «Истории лексики русского литературного языка конца XVII – начала XIX века» под ред. Ф. П. Филина говорится как о толкованиях и пояснениях, данных к иноязычным словам в виде русского эквивалента или синонима, так и о традиционном и характерном даже для последней четверти XVIII века способе введения в текст глосс:

Это, прежде всего, традиционные пояснения разного рода (глоссы) на полях в сносках, в строке текста, текстовые описания вещей и определения понятий <…> Обилие не иноязычно-русских, а русско-иноязычных глосс является характерной приметой этого времени (в Петровскую эпоху русско-иноязычные глоссы не были типичны) [30: 78–79, 110], [22: 197–199].

А. А. Алексеев, исследуя лексический строй «Тилемахиды» В. К. Тредиаковского, обнаруживает пять групп глосс (от имен античных богов и героев до диалектизмов) и отмечает, что Тре-диаковский, по стилистическим соображениям, отказался в своем капитальном сочинении от употребления заимствований и поэтому вынужден был ввести в текст множество глосс; можно говорить о том, что эти глоссы, как и пояснения А. Кантемира к переводу «Разговоров о множестве миров» Фонтенеля, составили своеобразный «словарь» современной Тредиаковскому культуры [1: 75–77].

К этим исследованиям мы можем отнести и работы Т. А. Лисицыной, которая, говоря, например, о русских и славянских дублетах и контрноминантах иноязычной лексики, отмечает, что ряд слов (в первую очередь служащих для обозначения времени: секунда , минута , месяц , век и др.) подвергался в первой половине XVIII века частому линейному глоссированию [23: 35, 39]. Проблеме глоссирования, в том числе отчасти с привлечением материалов начала XVIII века, посвящены исследования Н. Ж. Шай-мерденовой, в которых глосса фактически понимается как любое пояснение, данное тем или иным способом в рукописном или – и это принципиально важно – старопечатном тексте [37].

Таким образом, мы можем обнаружить в научных трудах, некоторые из которых хотя бы частично посвящены проблеме внутритекстового толкования лексики в печатных текстах XVIII века, богатую синонимику обозначения таких толкований и значительное разнообразие терминологической номинации у некоторых исследователей (при том что даже сам процесс порой не имеет четкого терминологического обозначения, будучи определяем как глоссирование, глоссовка или глоссование). Однако ключевым остается вопрос о допустимости употребления термина глосса по отношению к печатным источникам XVIII века. Открытой научной дискуссии по этому вопросу не ведется (что вполне ожидаемо), выбор же термина в каждом случае становится личным решением исследователя в зависимости от его вкусовых предпочтений и отношения к традиционному или более широкому пониманию процесса пояснения значения «трудных» слов.

* Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ № 18-312-00164 «Историческая стилистика русской научно-популярной периодики первой половины XVIII века».