Готицизм в Хорватии: от средневековья к новому времени

DOI:

Цитирование. Алимов, Д. Е. Готицизм в Хорватии: от Средневековья к Новому времени / Д. Е. Алимов // Вестник Волгоградского государственного университета. Серия 4, История. Регионоведение. Международные отношения. – 2017. – Т. 22, № 2. – С. 25–34.

Одним из ярких феноменов, характеризующих формы репрезентации средневекового прошлого в странах Европы в эпоху, предшествовавшую появлению критической историографии, является так называемый готицизм, под которым можно понимать различные формы апелляции к наследию древнего народа готов, как правило, политически мотивированные и призванные обосновать с помощью приписываемого своему народу, государству или правящей династии готского происхождения претензии на верховенство. Расцвет готицизма в историографии и общественной мысли приходится на раннее Новое время, что было неразрывно связано со становлением протонационального дискурса – способа осмысления социальной и культурной реальности в категориях новой, этноязыковой (а не сословной или сугубо политической), концепции «нации» (natio). Между тем, подобно теме Рима, никогда не покидавшей пространство исторической мысли Средневековья и лишь наполнявшейся новыми смыслами в эпоху Ренессанса, готская тема также была отнюдь не нова, особенно для тех регионов, где некогда существовали готские королевства. Так, традиция, апеллировавшая к готам, еще в Средние века присутствовала в Хорватии – стране, территория которой в первой половине VI в. составляла часть Остготского королевства. Рассмотрение этой традиции в ее исторической динамике было бы полезно для осмысления готицизма как комплексного феномена, понимания того, каким образом взаи- модействовали в нем средневековые и раннемодерные элементы. Однако, несмотря на присутствие в историографии работ, посвященных тем или иным аспектам готской темы в Хорватии, сама по себе идеологическая конструкция, сближавшая хорватов с готами, не только не рассматривается в литературе как целостный феномен, но и не осмысляется в общеевропейском контексте, результатом чего является выпадение хорватского случая из большинства общих работ о готицизме. В настоящей статье будет предпринята попытка наметить этапы функционирования хорватского готицизма, сфокусировав внимание на его исторической специфике и логике развития.

Комплекс представлений о связи хорватов и готов имел два источника. Один из них – это существовавшая в городе Сплит историческая традиция, согласно которой готам приписывалось разорение Салоны – центра позднеантичной Далмации, некогда оставленного жителями под натиском варваров. Впервые эта традиция была зафиксирована в Житии святого Домния, датировка которого в историографии колеблется от конца VIII до XI века [17, s. 238–239]. При описании переноса мощей святого Домния из Салоны в бывший дворец императора Диоклетиана (будущий Сплит) в Житии кратко упоминается разорение Салоны готами, которое повлекло за собой бегство ее жителей на острова и последующее переселение их в бывшую императорскую резиденцию [9, p. 288]. Спустя несколько веков данный сюжет был воспроиз- веден (с добавлением множества подробностей) в труде сплитского архидиакона Фомы «История архиепископов Салоны и Сплита» (середина XIII в.). Это дает основания полагать, что Житие послужило Фоме Сплитскому одним из источников при описании судьбы Салоны и становления Сплита [10, s. 190–192]. В изложении сплитского автора, готы, возглав-лявляемые вождем по имени Тотила, прибыли в Далмацию «из земель Тевтонии и Полонии», причем вместе с ними в Далмацию переселились семь или восемь «знатных племен» лингонов, которые, заняв территорию горной части Далмации, смешались с жившими здесь куретами, от которых якобы происходит само имя хорватов. Таким образом, в труде Фомы Сплитского описывается рождение в хинтерланде Далмации варварского народа, компонентами которого были как пришельцы – готы и славяне-лингоны, так и автохтоны – куреты. Именно этому гетерогенному народу Фома Сплитский и приписывает разорение Салоны: подробный рассказ об этом событии начинается после описания «этногенеза», с фразы о том, как некий «вождь Гот, стоявший во главе всей Склавонии» (dux Gothus, qui toti preerat Sclauonie), собрав войско, спустился с гор и, разбив два лагеря под стенами Салоны, начал штурм города [4, c. 36].

Интересно, что, описав возникновение современных ему хорватов из смешения пришельцев с автохтонами, Фома Сплитский счел нужным специально отметить: «Многими они назывались готами и тем не менее это славяне, судя по собственному имени тех, которые пришли из Полонии или Богемии» [4, c. 35]. Из этой фразы следует, что «многие» (вероятно, современники Фомы) вообще не видели разницы между славянами, готами и хорватами. Следовательно, можно говорить о том, что традиционная оппозиция «римляне – варвары» приобрела в Сплите дополнительную коннотацию: римское происхождение го-рожан-сплитчан противопоставлялось «варварскому», готскому, происхождению сельских жителей хинтерланда. На основании известий Фомы Сплитского можно думать, что данная оппозиция если не возникла, то, по крайней мере, была актуализирована в условиях церковного раскола, произошедшего в Хорватии во время правления короля Петра Креши- мира IV (1058–1074 гг.), когда далматинские горожане из числа сторонников реформ, провозглашенных Латеранским собором 1059 г., получили возможность презрительно именовать готами своих оппонентов – хорватов-гла-голяшей, привыкших использовать в богослужении вместо латыни «варварский» (славянский) язык [13, s. 21]. Описывая перипетии данного конфликта, Фома Сплитский не только называет глаголицу «готскими письменами», но и – вопреки своей собственной концепции хорватского «этногенеза» – называет готами самих хорватов, практически используя названия «хорваты» и «готы» как синонимы [4, c. 48–50].

Другим источником хорватского готицизма была Летопись попа Дуклянина, созданная в середине или во второй половине XII в. в г. Баре (Черногория) кем-то из среды местного духовенства. В этом памятнике, вписывающимся в рамки жанра «gesta regum», повествуется о деяниях дуклянских правителей XI–XII вв., а также их легендарных предшественников, которые, в представлении летописца, правили огромной страной, якобы охватывавшей все восточное побережье Адриатики от Винодола до Диррахия с прилегающими областями далматинского хинтерланда. История этого воображаемого королевства, из которого в представлении летописца постепенно выросла современная ему Дуклянская держава, начинается в летописи с рассказа о трех братьях – сыновьях готского короля Сенула-да, появление которых на исторической сцене датируется летописцем посредством упоминания ряда известных исторических фигур, действовавших в конце V – первой половине VI века [2, c. 293]. В то время как старший брат, Брус, по сообщению летописца, унаследовал трон отца в некой северной стране готов, двое младших братьев, Тотила и Остро-ил, отправились покорять новые земли. После победы над войсками «королей» Далмации и Истрии готы разделились: Тотила ушел в Италию, а Остроил, вступив в Иллирийскую провинцию, овладел всей Далмацией и приморскими областями [2, c. 293–296]. Обосновавшись в Превалитанской области, Остроил и стал основателем династии королей, деяния которых описываются в последующих главах летописи.

Начало дуклянской истории в том виде, в каком оно предстает в летописи, сложно трактовать иначе, нежели как «изобретенную традицию», в рамках которой ранняя история Дукли фактически рассматривается как история готского королевства. Так, изложенная в летописи история трех сыновей Сенулада, как заметил Й. Рус, напоминает повествование готского историка Иордана о трех сыновьях Вандалария, что позволяет предположительно говорить об искаженном воспроизведении в первых трех главах летописи истории рода Амалов, начиная с периода существования их королевства в Паннонии (454–471 гг.) [21, s. 33]. При том что история деяний Тоти-лы и Остроила являлась сложносоставной историографической конструкцией, важно подчеркнуть, что, как и в случае со сплитской традицией, сама по себе апелляция летописца к готам была порождением не славянской, а романской среды, ведь Бар, независимо от высокой степени своей интеграции в политическое пространство Дукли, где он фактически играл роль столицы, оставался (по крайней мере, отчасти) романским по населению городом.

Хотя у нас не может быть уверенности в том, что в Баре славян, подобно тому, как это было в Сплите, называли готами, версия, согласно которой в романской среде восточного побережья Адриатики выработалось единое обозначение славяноязычных жителей, основанное на противопоставлении римлян и готов, представляется правдоподобной. Вместе с тем созданный в Баре исторический нарратив, вероятно, служил интересам дуклян-ской династии Воиславичей, объединившей под своей властью ряд славянских княжеств и создавшей в XI–XII вв. могущественное «Королевство славян» [11, s. 125–135]. В подтверждение данной мысли можно привести тот факт, что на страницах летописи в конструирование дуклянской истории оказались вовлечена не только готская, но и славянская традиция, связанная с Великой Моравией: так, король, в правление которого, согласно летописи, произошло крещение готско-славянского королевства, носит имя Светопелек, заставляющее вспомнить моравского князя Свя-тополка (871–894 гг.), причем крестителем короля и его подданных выступает не кто иной, как изобретатель славянской азбуки Константин (Кирилл) [2, c. 300–302]. Таким образом, барский священник конструирует дуклянскую историю, выстраивая ее в соответствии с актуальными для этого уголка Средиземноморья обозначениями, одно из которых было «готы», а другое – «славяне».

Но в каком именно соотношении друг с другом находились понятия «готы» и «славяне»? С одной стороны, может показаться, что летописец прямо отождествлял одних с другими. Так, во введении он сообщает о том, что его труд включает в себя (или целиком представляет собой) сделанный им перевод со славянского языка некой (возможно, им же ранее и написанной) «Книги о готах», именуемой по-латыни «Королевством славян»2, а повествуя о том, как в правление короля Бла-дина территорию по соседству с готами заняли переселенцы с реки Волги, называемые «вулгарами» (Vulgari), летописец счел нужным отметить: «И оба народа весьма почитали друг друга – готы, то есть славяне, и вулгары, и главным образом из-за того, что те и другие были язычники и одного языка» [1, c. 50]. С другой стороны, название «готы» используется только в начальных главах летописи, в то время как в последующих говорится лишь о славянах. Более того, в главе, рассказывающей о правлении Силимира (отца Бладина), сообщается о том, что этот король «наполнил страну множеством славян» [2, c. 297], словно между готами и славянами все же существовала какая-то разница.

Интересно, что похожее явление наблюдается и в труде Фомы Сплитского. Как заметил Л. Маргетич, анализируя рассказ сплитского автора о разорении Салоны, при том что Фома Сплитский, казалось бы, повествует об одном историческом эпизоде, в используемых им определениях заметна хронологическая последовательность: если в начале своего повествования о варварах, разоривших Салону, он именует их преимущественно готами, то впоследствии все чаще говорит о славянах, а под конец начинает повсеместно использовать название «хорваты» [15, s. 11–13]. Подобная непоследовательность в использовании понятия «готы» не что иное, как зримое свидетельство трудностей, с которыми столкнулись средневековые авторы, пытаясь при- вести обиходное, обусловленное сугубо локальным контекстом, квазиэтническое понятие в соответствие с полноценным этническим дискурсом, в рамках которого готы должны были быть изображены как особый народ, связанный общностью происхождения и истории.

Появление в позднее Средневековье, вероятно, в XIV в., в Хорватии славянской редакции Летописи попа Дуклянина – Хорватской хроники – стало первым опытом апроприации характерного для романцев готского дискурса в среде самих славян. Интересно, что при этом историческая схема дуклянско-го автора подверглась изменениям. Изложение событий в Хорватской хронике соответствует (с некоторыми более или менее существенными расхождениями в отдельных деталях) лишь первым 23 главам из 47 дуклянс-кого автора с присоединением к ним еще нескольких глав (24–28) с содержанием, не имеющим параллелей в латинской редакции. При этом, вопреки концепции дуклянского автора, считавшего преемниками готских королей травунских, а затем дуклянских правителей, в Хорватской хронике в роли такого преемника выступает хорватский король Звонимир (1075–1089 гг.), о правлении которого подробно рассказывается в ее последних главах. В хронике исчезает и географическая привязка «готско-славянского» королевства к Тра-вунии и Дукле, ясно читаемая в названиях местностей и населенных пунктов, фигурирующих в латинской редакции [18, s. 22–23, 58– 60]. Если, согласно латинской редакции, ядром основанного Остроилом королевства была «Превалитанская область» (то есть позднеантичная провинция Превалис, территориально приблизительно соответствовавшая Дукле), то в Хорватской хронике вместо нее фигурирует некий «Приливит», прямо локализуемый автором хроники в Боснии [2, c. 387]. Интересно, что король, при котором произошло крещение, в Хорватской хронике именуется не Светопелеком, а – по причине, до сих пор остающейся невыясненной – Будимиром [2, c. 392–394], то есть именем, более соответствующим хорватской антропонимии.

При этом важно подчеркнуть, что отразившееся в Хорватской хронике представление о готских истоках Хорватского королев- ства не означало характерного для романских городов приписывания готского происхождения самому народу хорватов. Так, при описании битвы готов с «королем Истрии», автор Хорватской хроники, сообщая о гибели от меча готов множества христиан, счел нужным специально упомянуть среди жертв поражения хорватов («i vele Hrvat bi pobijeno») [2, c. 385]. Следовательно, автор хроники считал хорватов не готами, а автохтонными жителями Далмации и Истрии. Примечательно при этом, что название «славяне» на страницах хроники также не используется: не нуждаясь в приписывании хорватам пришлого происхождения, автор хроники точно так же не испытывал ни малейшей потребности в том, чтобы применять к хорватам этнические категории, характерные для этнического дискурса далматинских романцев, будь то «готы» или «славяне».

С картиной, вырисовывающейся из известий Хорватской хроники, контрастирует историография далматинских городов, где, несмотря на далеко зашедшие процессы языковой славянизации горожан, традиция отождествления славян с готами и противопоставления их горожанам как потомкам римлян сохранялась еще в эпоху позднего Ренессанса. Свидетельством тому может служить труд Людовика Цриевича-Туберона (1458– 1527 гг.) «Комментарии о моем времени» [8], где славянам приписывается готское происхождение. При этом дубровницкий автор, в распоряжении которого, как он сам отмечает, находилась Летопись попа Дуклянина, апеллировал не только к письменным источникам, но и к таким фактам, как, например, именование славян «тотами» (в интерпретации Туберона – готами!) в венгерском языке, или использование определения «готский» в живой речи Дубровника по отношению к рабыням-славянкам.

Вместе с тем именно в эпоху позднего Ренессанса критерии этнической принадлежности, основанные на общности языка, стали составлять серьезную конкуренцию линиям размежевания, основанным на политической принадлежности, что, если воспользоваться удачным выражением Б. Андерсона, отвечало новому «стилю воображения» социальной реальности. Зародившийся в эту эпоху прото- национальный дискурс стал ментальным ответом интеллектуалов на потребность в новых формах групповой идентификации, соответствовавших менявшемуся мировоззрению социальной элиты. Применительно к хорватским землям это означало выдвижение на первый план славянской языковой принадлежности жителей как приморской Далмации, так и хинтерланда, вследствие чего дискурсивное противопоставление друг другу автохтонов – далматинцев и славян-готов постепенно стало отходить на второй план. Так, уже в трактате далматинского гуманиста Юрая Шиж-горича «О положении Иллирии и о городе Ши-бенике» (1487 г.) [23], где славяноязычные далматинцы выступают как часть более широкой «воображаемой общности» – «иллирс-кого народа», готы (отождествляемые при этом с гетами!) рассматриваются (наряду с куретами Фомы Сплитского, давшими название хорватам) лишь как один из иллирских народов. Именно в работе Шижгорича были заложены основы иллиризма – идеологемы, утверждавшей – в отличие от средневековой готской традиции – местные, иллирийские, истоки славянской общности [6, s. 117–125].

Это смещение акцента с противопоставления жителей далматинских городов населению хинтерланда на общие истоки славяноязычного населения Далмации не могло не сказаться и на трактовке образа готско-славянского королевства, который обрел новую жизнь в период Чинквеченто благодаря обнаружению в 1500 г. Д. Папаличем в Краине (Макар-ское приморье) списка Хорватской хроники, который, по его просьбе, был переведен на латынь сплитским гуманистом Марко Мару-личем [16, s. 171–225]. Хотя Марулич не вкладывал в свой текст политического смысла, полагая, что знакомство с деяними королей будет играть роль морального назидания для читателей [12, s. 134], созданный им перевод оказался востребованным в условиях зарождения в венецианской Далмации и Дубровнике протонациональной идеологии, осмыслявшей славянскую языковую общность в рамках ренессансного этнического дискурса. Так, уже гуманист Винко Прибоевич, живописуя в своей речи «О происхождении и славе славян», произнесенной им в 1525 г. в городе Хвар, доблесть древних славянских правителей, ссылал- ся на пример одного из известных ему по переводу Марулича персонажей – победоносно сражавшегося с «гуннами» (венграми) короля Полислава, именуя его при этом не готским или славянским королем, а королем илли-ров [19, s. 72].

Реабилитация имени варваров-славян (через привязку их к иллирам), осуществленная Прибоевичем (подробнее см.: [14]), создала благоприятную среду и для возвеличивания готов в качестве (одних из) их предков. Произошло это, впрочем, уже в иных исторических условиях, когда готицизм успел занять прочное место в кругу протонациональных идеологем. Основоположником «готского возрождения» в историографии стал дубровниц-кий историк Мавро Орбини, который в своем труде «Королевство славян» (1601 г.) сумел поставить старинное представление о связи славян с готами на службу глорификации славянства как доблестного народа завоевателей [3]. Готские сюжеты Летописи попа Дук-лянина, опубликованной в книге Орбини в переводе на итальянский язык, органично сочетались с разработанной автором концепцией истории славян, важная роль в которой отводилась исходу славян со своей прародины, локализованной Орбини в Скандинавии, то есть там, где средневековая традиция размещала родину готов. Однако, считая готов лишь одним из славянских народов, Орбини рассматривал основанное ими королевство в Далмации не как начало славянской истории, что заметно отличало его концепцию от воззрений его предшественника Туберона, а как связующее звено между античным периодом, когда, в его представлении, унаследованном от Прибоевича, Иллирик уже являлся славянским, и более поздними славянскими монархиями, существовавшими на Балканах, в первую очередь Сербским царством [5, s. 108, 178]. В грандиозной версии славянской истории, сконструированной Орбини, готские короли стали наследниками римских императоров и предшественниками средневековых монархов, обеспечивая политическую преемственность.

Явственно обозначенная в труде Орби-ни историческая схема, в рамках которой готско-славянское королевство потомков Сену-лада выполняло роль связующего звена меж- ду античным Иллириком и славянскими монархиями Средневековья, оказала влияние на историографию эпохи барокко. Фактически она стала канонической для исторической литературы XVII–XVIII вв., при том что интерпретация готско-славянского королевства в актуальных для данной эпохи этнических или этнополитических категориях заметно варьировалась от автора к автору. Для нас в данном случае важно подчеркнуть то, что готско-славянское королевство органично вошло в формирующийся хорватский национальный исторический нарратив, в рамках которого образ готской династии приобрел коннотации, ранее ему не присущие.

Так, одним из первых трудов, в которых история готско-славянского королевства была представлена как часть собственно хорватской истории, стал труд хорватского аристократа Юрая Ратткая «История королей и банов королевств Далмации, Хорватии и Славонии» (1652 г.) [20], где деяния потомков Сенулада воспроизводились главным образом в соответствии с латинским переводом Хорватской хроники, выполненным М. Маруличем, но и с использованием труда М. Орбини. Примечательно, что Ратткай отнюдь не ограничился пересказом Хорватской хроники, а наполнил повествование массой уточняющих деталей, впервые в историографии предложив точные датировки правления готских королей. Сфокусировав внимание на их роли в хорватской истории, Ратткай особое внимание уделил Будимиру, правление которого он датировал периодом с 641 по 681 г.: в изображении Ратткая этот король представал «апостолом Хорватии», сделавшим для Хорватского королевства то же, что спустя несколько веков осуществит для Венгрии Иштван (Стефан) [20, s. 144–148]. Уподобление Будимира Иштвану находилось в русле политических взглядов Ратткая, его стремления представить Хорватию равноправным партнером Венгерского королевства [5, s. 284–285].

Большую роль сыграли элементы готицизма и в исторической концепции хорватского историка Павла Риттера-Витезовича, в трудах которого содержались уже все необходимые элементы для концептуализации хорватской общности как национальной [7, s. 68–70; 24]. В своем труде «Хроника или история веков всего света», опубликованном в 1696 г. на хорват- ском языке и служившем тем самым целям ознакомления с историей широкого круга читателей [25], Витезович при описании средневекового прошлого главным образом воспроизводил труд своего предшественника Антуна Врамца (1578 г.), чье этническое самосознание и видение истории определялось его принадлежностью к уходящему своими корнями в Средневековье этногеографическому региону «Словенская земля» (в юго-западной части Карпатской котловины). Витезович значительно модифицировал историческую схему Врам-ца, дополнив известия, касавшиеся «Словенской земли», информацией о других областях хорватского исторического пространства, в частности введя в повествование информацию о готских королях, почерпнутую им из трудов предшественников. В более позднем, латиноязычном, сочинении Витезовича «Возрожденная Хорватия» (1700 г.) [26], призванном обосновать территориальные притязания монархии Габсбургов при определении новой границы с Османской империей, автор снова обращается к готско-славянскому королевству, при этом уже не просто отождествляя его с Хорватией, но и используя его историю для обоснования государственной традиции Хорватии в ее «исторических» границах: основание Хорватского королевства Витезович cвязывает с правлением готского короля Остривоя (летописного Ост-роила). Витезович полностью интегрировал готские элементы в создаваемую им идеологическую концепцию Хорватского королевства (см. о ней: [6]), использовав этнические, географические и политические аспекты готской темы для ее проработки.

Таким образом, можно заключить, что хорватский готицизм отнюдь не являлся стабильной идеологической конструкцией. Вопреки распространенному в историографии представлению о том, что готицизм был призван, прежде всего, возвеличить народ или правящую династию, представление о связи хорватов и готов было более сложным и многомерным, питаясь разными мотивами, отнюдь не сводимыми к одной глорификации. История готицизма в Хорватии началась с приписывания хорватам готского происхождения в романоязычной городской среде далматинского побережья. Это явление можно объяснить, если обратиться к основополагающим маркерам хорватской идентичности в представлении романоязычных жителей: подобно готам, хорваты осуществляли политический контроль в областях далматинского хинтерланда, говорили на варварском языке и имели варварские обычаи. В этом смысле образ готов был просто образом варваров – завоевателей внутренних областей Далмации. Произошедшее в позднее Средневековье усвоение готской традиции в Хорватском королевстве, очевидно, объяснялось необходимостью его политической легитимизации: готы, а точнее готские короли, рассматривались как основатели державы, причем их готское происхождение, судя по всему, не играло большой роли для данного политического дискурса. Наконец, в эпоху Ренессанса в функционировании готицизма происходит очередная перемена: готы были осмыслены и репрезентированы в категориях протонационального дискурса как народ, обладавший древней историей и государственностью. Именно в таком «этнополитическом» качестве, а не как варвары или завоеватели, готы оказались востребованы авторами, выстраивавшими дискурсивные образы славянской, «иллирской», а позднее собственно хорватской нации.