Граница и мотив сторожа в романе Ф.М. Достоевского "Братья Карамазовы"

Исследователи романа «Братья Карамазовы» уже давно отметили, что одной из ключевых проблем произведения является достижение всеобщего единения и братства людей на земле [Моррис 2007,605-630], [Капилупи 2007, 187-225]. Однако единение зачастую ставит вопрос о тех факторах, которые препятствуют его достижению. В этой связи для исследователя особый интерес представляет рассмотрение проблемы границы в романе.

Стоит остановиться на основных функциях границы у Достоевского, которые определяются ее предназначением.

• 1)    Граница как линия разделения и защиты отграничивает «свое» пространство от «чужого», «внешнее» от «внутреннего», «живое» от «мертвого», «высокое» от «низкого», «центр» от «периферии» и другие бинарные оппозиции. Здесь актуализируется защитная функция границы.

• 2)    Граница как переход, как то, что возможно / необходимо преодолеть для любого изменения. Переступание границы в этой связи может рассматриваться и как проявление личностного выбора, и как преодоление кризиса [Бахтин 1975, 234^197].

• 3)    Граница как фактор образования культуры. Здесь же можно говорить о родственности границы и запрета, вспомним высказывание Ю.М. Лотмана о том, что исторически культура начинается с запретов [Лотман]. В этом отношении граница приобретает аксиологическую значимость и актуализирует вопрос о равноправии и иерархичности, о свободе и несвободе.

• 4)    Граница человеческого «я» в связи с вопросом об идентичности и

• выходе за собственные пределы (и, возможно, об отклонении от нормы в принципе). Здесь, вероятно, уместно говорить о системе оппозиций, например безумие/сумасшествие - озарение/просветление, о мотивах чудачества и юродства героев.

• 5)    Особую значимость в произведениях Достоевского приобретает безграничность, беспредельность, бесконечность - причем как на пространственном, так и на временном уровне. Присущая романам Достоевского «одновременность сосуществования» [Бахтин 1994, 234] событий в плане вечности, по Бахтину, во многом следует рассматривать именно через призму преодоления границ и всеобщей связности мира в его синхронном и диахронном аспектах.

За пределами нашего рассмотрения окажется граница между автором-героем-читателем / зрителем. В статье мы сосредоточим внимание на мотиве, связанном со всеми описанными выше характеристиками границы, -мотивом сторожа. На наш взгляд, именно этот мотив проясняет проблему отчуждения в романе «Братья Карамазовы». Он показывает, что именно разделяет героев, что будет в случае преодоления границы; как преодоление собственных пределов и понимание отсутствия границ и всеобщей взаимосвязанности мира влияет на самоосознание героев и определяет их поступки [Касаткина 2007, 6].

В романе слова с корнем сторож / стеречь появляются 40 раз [Национальный корпус русского языка]. Однако для мотива, помимо лексического повтора, не менее важен и повтор семантический. Важно рассмотреть, кто что / кого сторожит, обратить внимание на верность сторожа «объекту» охраны / наблюдения и ценность объекта для сторожа, определить успешность пребывания героев «на посту», а также проследить, назначен ли герой сторожем другими персонажами или же исполняет эту роль по собственному желанию, и на что это влияет. Именно перечисленные аспекты, выбранные в качестве основы для типологии, помогают прояснить важность мотива сторожа в контексте всего романа, хотя, безусловно, для более целостного анализа можно подключить и другие параметры, например, пространственно-временные характеристики, описание персонажа-сторожа, речь повествователя. В статье мы подробно рассмотрим три ситуации, связанные с действиями главных героев и определяющие развитие сюжета, - как Дмитрий сторожит Грушу, как сторожат дом Федора Павловича от Дмитрия и Груши и как сторожат Дмитрия.

Дмитрий сторожит Грушу

В беседке соседского дома Дмитрий по собственному желанию сторожит Грушеньку, о чем рассказывает Алеше.

«.. .ведь если она придет к старику, разве я могу тогда жениться на ней? Понимаешь теперь, зачем, значит, я здесь на секрете сижу и что именно сторожу? [здесь и далее выделено мной - М.Б."\

-Ее?

-Ее» [Достоевский 1972-1990, XIV, 111].

Здесь уместно вспомнить, что наряду с другими номинациями Федор Павлович называет Грушеньку «неприступной крепостью», а сама героиня - «зверем». Получается, с одной стороны, что Дмитрий - сторож, охраняющий свою неприступную крепость от противника. Именно поэтому Дмитрий и не сможет жениться на Груше, как не сможет войти в осажденную врагом крепость. Для героя важна собственная честь и честь возлюбленной, и допустить потерю чести он не может. С другой стороны, Дмитрий караулит Грушу, выслеживая ее как «зверя». Герой, отправившись на поиски трех тысяч, ругает себя за отсутствие на «посту», показывая безусловную ценность Груши как того человека, которого нужно сторожить. Дмитрий безуспешно сторожил Грушу, ведь, в конечном счете, она так и не пришла в дом к Федору Павловичу Ошибка Дмитрия во многом была связана с границами его собственного видения. Соперничество с отцом, внимание к дому отца заслонило от него саму Грушу, которая сбежала в Мокрое к ее «прежнему и бесспорному». Драматизм ситуации в том, что как только Груша переступит порог дома Федора Павловича, точно так же сможет переступить порог Дмитрий и убить отца.

Таким образом, в данном примере актуализируется значение границы как линии разделения, защиты и перехода. Дмитрий стоит на границе, отделяющий его от противника. Одновременно Дмитрий защищает Грушу как свою «неприступную крепость» от Федора Павловича. Переход физической границы накладывается на переход границы ментальной, метафизической. Физический переход границы героем может быть спровоцирован приходом Грушеньки в дом отца, что может повлечь за собой и переступание через незримую границу, позволяющую герою выйти за собственные пределы и нарушить пределы другого, совершив убийство.

Герои сторожат дом Федора Павловича

Дом Федора Павловича от «вторжения» Груши и Дмитрия сторожат Иван, Григорий и Смердяков. Функции у них разные. Заметим также, что Дмитрий в доме Федора Павловича воспринимается как враг, от которого нужно отгородиться и защищаться.

Самым честным сторожем из этих троих оказывается Григорий, верный слуга Федора Павловича, который и защищает Федора Павловича от слухов о Лизавете Смердящей, и буквально закрывает собой двери комнаты перед ворвавшимся в поисках Груши Дмитрием. Этот персонаж добровольно принимает на себя роль сторожа, о чем читатель узнает, когда Григорий, полечив спину настойкой, «вдруг проснулся в ночи», и, может, «угрызение совести кольнуло его за то, что он спит, а дом без сторожа “в такое опасное время”» [Достоевский 1972-1990, XIV, 355]. Несмотря на ценность, которую представлял Федор Павлович для Григория, как сторож и защитник он лишь отчасти справился со своей задачей. То, что Григорий видел Дмитрия и впоследствии свидетельствовал против него, вряд ли можно назвать удачным исходом дела. Однако, с другой стороны, именно Григорий спугнул Дмитрия и тем самым спас от возможного убийства. В целом Григорий как сторож не смог предотвратить трагедии.

Смердяков, в отличие от Григория или Дмитрия, сторожит свой объект не по собственной воле. Более того, он не выполняет функцию охраны или защиты дома, а просто караулит и доносит Федору Павловичу, не пришла ли Груша:

«на ночь так и я теперь, по ихнему распоряжению, удаляюсь и ночую во флигеле, с тем чтобы до полночи мне не спать, а дежурить, вставать и двор обходить, и ждать, когда Аграфена Александровна придут-с, так как они вот уже несколько дней ее ждут, словно как помешанные. Рассуждают же они так-с: она, говорят, его боится, Дмитрия-то Федоровича (они его Митькой зовут-с), а потому ночью попозже задами ко мне пройдет; ты же, говорит, ее сторожи до самой полночи и больше» [Достоевский 1972-1990, XIV, 246].

Смердяков вошел в доверие к Федору Павловичу, служит у барина один в комнате, знает о секретных знаках. Но по трусости он рассказывает Дмитрию о знаках, тем самым нарушая «преданность» барину. Получается, что сам Федор Павлович, его дом не представляют собой непременной ценности, дом не то место, которое нужно охранять. Такой «наемный» сторож из-за относительности своего положения «меж двух огней» становится убийцей, переступающим через другого.

Наиболее интересен Иван в качестве сторожа. И Алеша, и Федор Павлович, и отчасти Дмитрий приписывают Ивану роль сторожа и защитника, да и сам он до отъезда говорит Алеше, что всегда защитит отца. Когда в дом вбежал Дмитрий, Федор Павлович бросился к Ивану в испуге с криками «убьет», «не давай меня!» [Достоевский 1972-1990, XIV, 127]. Парадокс ситуации в том, что отец просит защиты у сына, которого очень боится. После инцидента в доме Иван говорит Алеше: пусть «один гад съест другую гадину» [Достоевский 1976, XIV, 129], а потом утверждает, что, «разумеется», не даст «совершиться убийству, как не дал и сейчас» [Достоевский 1972-1990, XIV, 130]. Затем Иван выходит во двор, а Федор Павлович спрашивает у Алеши, где Иван, на что Алеша отвечает: «- На дворе, у него голова болит. Он нас стережет» [Достоевский 1972-1990, XIV, 130]. И далее:

• « - Что говорит Иван? Алеша, милый, единственный сын мой, я Ивана боюсь; я Ивана больше, чем того, боюсь. Я только тебя одного не боюсь...

• — Не бойтесь и Ивана, Иван сердится, но он вас защитит».

[Достоевский 1972-1990, XIV, 130]

Иван стережет и защищает Федора Павловича от Мити, а также, по мнению отца, сторожит, чтобы «от Грушки уберечь» [Достоевский 1972-1990, XIV, 158], и шпионит, чтобы узнать «много ль я [Федор Павлович] Грушеньке дам, коли она придет» [Достоевский 1972-1990, XIV, 159]. Сам Иван сводит свою функцию сторожа к защите от Дмитрия и охране старика, поскольку «эта женщина [Груша] - зверь» и нужно «старика надо в доме держать, а Дмитрия в дом не пускать» [Достоевский 1972-1990, XIV, 130]. Примечательно и то, что Иван говорит это Алеше буквально у ворот, т.е. на границе между домом и чужим пространством, на миг становясь сторожем-привратником.

Ивана на протяжении романа герои называют «сфинксом», имея в виду, прежде всего, его загадочность и молчаливость. В связи с такой параллелью в образе Ивана появляется множество сопоставлений. Возьмем первоначальное представление о сфинксе, взятое из мифологии Древней Греции, но согласимся и с тем, что для более полного анализа в перспективе возможно сопоставление образа Ивана с закрепившимся в культуре образом сфинкса (который так или иначе вступает в диалог со своим мифологическим предшественником).

Сопоставим местоположение Ивана и Сфинкса. Иван стоит на границе, сторожа дом Федора Павловича и в перспективе не пуская Дмитрия, Сфинкс - расположился (-лась) на горе (площади) у Фив [Ярхо 1982, 479], почти на границе, на такой высоте, откуда удобно сторожить и высматривать путников, и также не пускает их. Сопоставление Ивана со сфинксом интересно еще и потому, что это чудовище, причем заглатывающее добычу / убивающее [Ярхо 1982, 479]. Поэтому неслучайно Федор Павлович боится Ивана, неслучаен и подбор лексики среднего брата - «один гад съест другую гадину» [здесь и далее выделено мной - М.БД [Достоевский 1972-1990, XIV, 129]. Более того, если вспомнить о микроконтексте появления и исчезновения сфинкса в греческом мифе и о его литературной обработке как одном из возможных субтекстов романа, то окажется, что исчезновение сфинкса со своего места, его самоубийство или убийство из-за разгаданной Эдипом загадки стало одним из тех факторов, который поспособствовал разворачиванию сюжета о неминуемой трагедии, поджидавшей героя. Иван, вместо того, чтобы сторожить дом, уехал в Москву, ускорив и предопределив катастрофу в семье. Однако, в отличие от мифического сфинкса, Иван обладал свободной волей, способностью сделать свой выбор. И выбор был сделан.

В конечном счете, Иван не справляется с функцией сторожа, защитника дома Федора Павловича от катастрофы. Примечательно: принимая решение, он как «сторож» находится в полной бодрости, в отличие от других «сонных сторожей» в романе (как, например, уснувший от настойки Григорий или заспанный лесной сторож в Чермашне). Дом отца не представляет для него значимой ценности, даже не совсем ясно, по какой причине Иван какое-то время все-таки его сторожил и защищал, но подобная закрытость героя и отсутствие последнего, завершающего слова о нем во многом и составляет основу поэтики Достоевского. Ивана все считают

сторожем, словно назначая его на эту роль, однако самоопределение Ивана основано на том, что он как раз «не сторож» брату своему.

Итак, с охраной дома Федора Павловича связаны такие функции гра ницы, как линии разделения и защиты, перехода, самоосознания героев. Несмотря на то, что формально и Григорий, и Смердяков, и Иван сторожат один локус - дом Федора Павловича от вторжения Дмитрия, их отношение к границе различно. Григорий на пространственном уровне защищает барина; для него, упрямого и преданного барину человека, переход Дмитрием границы дома одновременно означает и переход нравственной, ментальной границы. Поэтому, только увидев Дмитрия в саду дома и не разобравшись, в чем дело, Григорий кричит Дмитрию: «отцеубивец». Смердяков только доносит о приходе Груши; никого не любящий и не испытывающий привязанности к дому, Смердяков нарушает функцию сторожа и становится убийцей, переступающим ментальную границу. Наряду с прочим, убийство во многом произошло из-за проведения внутренней границы между собой и другим в случае Ивана, который недооценил Смердякова и считал его «лакеем и хамом», а также из-за снятия подобной границы со стороны Смердякова, приписывающего свои мысли Ивану: «подумал, что и вы, как и я» [Достоевский 1972-1990, XV, 46]. Иван и сам становится границей, которая защищает отца от убийства; отказываясь быть сторожем, он перестает быть преградой между внешней враждебной силой и отцом, одновременно снимая внутренние ограничения и предоставляя полный простор своим желаниям.

Дмитрий как «объект» наблюдения

Начинает поджидать Дмитрия именно Алеша, караулящий брата на следующий день после разговора с ним в беседке соседского дома. Нигде не говорится, что Алеша стережет Дмитрия, но, по сути, он на какое-то время становится сторожем. После наставления старца Зосимы быть при обоих братьях Алеша пытается в первую очередь найти Дмитрия и предотвратить возможную катастрофу. Братья, жизнь отца представляют для Алеши безусловную ценность, поэтому наставление старца совпадает с его личным желанием спасти семью. Читатель знает, что и Алеша не справился с задачей сторожа, после «разговора-знакомства» с Иваном в трактире вовсе забыв о Дмитрии.

Отсылка к ветхозаветной истории о Каине и Авеле показывает, как Иван и Смердяков снимают с себя ответственность за судьбу Дмитрия. Искажение цитаты Смердяковым во многом, как показали Ольга Меерсон и Гери-Сол Морсон, есть следствие невозможности произнести «брат» в отношении Дмитрия, результат табуированное™ этого слова [Меерсон 2007, 580]. За счет отсылки к библейскому тексту Смердяковым достигается «убийственная ирония», как «месть за эпитеты, за то, что они никогда не называют его “брат Павел”, но всегда - лишь “лакей Смердяков”, или <...> “вонючий лакей”» [Меерсон 2007, 580], [Morson 1986, 241]. Отме- тим в свою очередь два момента. Во время разговора с Иваном Смердяков признается, что передал секретные знаки Дмитрию и в случае убийства не хочет, чтобы его не сочли «в их [Дмитрия] сообществе» [Достоевский 1972-1990, XIV, 246]. Более того, Смердяков презирает Дмитрия, говоря Марье Кондратьевне, что он «голоштанник-с», «хуже всякого лакея и умом, и поведением, и нищетой своею-с», одновременно считая Федора Павловича сумасшедшим человеком «со всеми своими детьми-с» [Достоевский 1972-1990, XIV, 205]. Возможно, по причине презрения и отчуждения Смердяков не называет Дмитрия братом, не чувствуя, в отличие от Алеши, никакого родства с ним. И если представить, что Смердяков признает себя сыном Федора Павловича - неужели он и себя считает сумасшедшим? Герой отделяет себя от других детей старшего Карамазова.

Цитата из Библии «Сторож я, что ли, моему брату Дмитрию» [Достоевский 1972-1990, XIV, 211] и последующее размышление над ней: «не могу же я в самом деле оставаться тут у них сторожем?» [Достоевский 1972-1990, XIV, 211] соприкасаются в сочетании «в самом деле». Это выражение разделяет внутреннюю взаимосвязь одновременности событий Ветхого завета и романной действительности. Можно сказать, что для Ивана ответ Каина Богу так и остался в области ветхозаветной истории, а отсылка к Библии в речи Ивана пытается объективировать видение Алеши, для которого эта взаимосвязь событий очевидна. Именно из-за этого разделения, внутренней границы Иван и не может состоять сторожем брата, что напрямую сопричастно трагедии в романе. Герой, зная о всеобщей взаимосвязи явлений, все-таки не хочет ее признавать и отчуждается от нее, подобно тому как бога он принимает, а «мира божьего» - нет. И в этом, как оказывается в романе, мука и трагедия Ивана.

Подводя итог, можно сказать, что Дмитрий как «объект» того, кого нужно сторожить, представляет ценность только для Алеши; Смердяков его презирает, Дмитрий для Ивана также не представляет ценности потому, что он в принципе отказывается принимать всеобщую взаимосвязанность мира и не сразу осознает последствия своего нежелания быть «сторожем». Ни Алеша, ни Иван, ни Смердяков в итоге не справились с ролью сторожа - Дмитрия обвинили в убийстве отца. Дмитрий как герой, которого нужно сторожить, в наибольшей степени показывает отношение Алеши, Ивана и Смердякова к переступанию ментальной границы и возможной катастрофе. Отказ быть сторожем со стороны Ивана и Смердякова равносилен отказу признавать границу между тем, что разрешено и запрещено, что в свою очередь снимает культурные границы и приближает героев к принципу «все позволено».

Таким образом, на протяжении всего романа ни один сторож не справился с возложенным на него заданием, безотносительно ценности того, кого / что этот сторож охраняет, и того, назначен ли он на должность сторожа или же сторожит по собственному желанию. Единственным важным исключением становится ретроспективное размышление Дмитрия о том, кто спас его от убийства отца: «“Бог, - как сам Митя говорил потом, -

сторожил меня тогда”: как раз в то самое время проснулся на одре своем больной Григорий Васильевич» [Достоевский 1972-1990, XIV, 355]. Только Бог - единственный сторож в романе, который в полной мере помогает человеку сохранить границы своей природы и не совершать грех. На наш взгляд, наиболее интересной фигурой в качестве сторожа становится Иван: в его образе помимо прочего совмещаются сфинкс древнегреческой трагедии и ветхозаветный Каин. Иван не принимает всеобщей взаимосвязи событий и явлений, оттого ветхозаветная история остается для него в прошлом и не имеет продолжения в настоящем. Катастрофа в романе во многом разворачивается потому, что в нем никто никому не является сторожем.

В заключение скажем, что мотив сторожа показывает неразрывную связь между библейскими событиями и событиями романной действительности; проясняет, что героям нужно увидеть и преодолеть в себе границы самоотчуждения и отчуждения к другому, чтобы стать внутренне свободными и, в конечном счете, приобщиться к братству. Преодолевая собственные пределы, герои зачастую насильственно вторгаются в пределы другого, нарушая культурные границы и не всегда осознавая, что произойдет, если их перейти (особенно показательны в этом отношении неудачи большинства сторожей в романе, которые, следя за не-переступанием границы внешней, не осознают или не хотят осознавать опасность переступания границы внутренней). Отметим также, что в романе мотив хамства, мотив гордости, мотив проклятия, а также формулу великого инквизитора «чудо, тайна и авторитет» в перспективе можно рассматривать как границу того, что сковывает человеческую свободу и проводит границу между человеком и Другим, между человеком и обществом, человеком и Богом.