Идеи и образы романа Ф.М.Достоевского "Идиот" в повести Ф.Горенштейна "Ступени"



Другой «столп» аскетики Зосимы - смирение как глубокое сознание человеком собственного несовершенства перед лицом чрезвычайной высоты нравственно-религиозного идеала. Из этого вытекает известное утверждение старца Достоевского: «всякий пред всеми, за всех виноват». Смирение еще и кенотический путь «нищеты духовной». Именно в умирании ради жизни новой состоит предназначение старчества. Умирает обособленное, исполненное гордыни, себялюбия «ветхое» Я Зиновия - рождается обновленная личность Зосимы. Тление тела почившего старца - это завершение борьбы Зосимы с Зиновием, борьбы «внутреннего человека» с истлевающим теперь «внешним человеком», это окончательное умирание последнего и новая жизнь первого - жизнь в других, в ком пробудил он любовь и кого соединил ею во Христе. Это и есть «многий плод» аскетического отречения и подвижничества Зосимы. А лучший цвет его - христианская личность Алеши; но чтобы ей родиться, нужно было прежнему Я умереть в послушничестве у старца, в иноческой кротости и смирении, в отсечении воли. И потом, в свое время, дать новый «многий плод» в жизни. Наставляя Алешу на иноческой стезе, Зосима произносит именно эти слова Иисуса о зерне и велит своему ученику запомнить этот завет, данный Спасителем первым ученикам. С тем и посылает старец в мир любимого инока: «...изыдешь из стен сих, а в миру пребудешь как инок. Много будешь иметь противников, но и самые враги твои будут любить тебя. Много несчастий принесет тебе жизнь, но ими-то ты и счастлив будешь, и жизнь благословишь, и других благословить заставишь - что важнее всего» [Там же: 259]. В этой ипостаси актуализируется сема водителя души (психопомпа) и духовного наставника.

В образе старца Зосимы также актуализируется семы учителя, мастера, исповедника, водителя душ, наставника. Суть связи между старцем и его духовным чадом в том, что возникает сокровенная духовная общность двоих, послушник и его старец представляют собой антропологическую диаду, два обращенные навстречу друг другу служения: служение старца и служение послушника. Стержень самой диады - есть установка абсолютного повиновения старцу. В отношениях старца и ученика преодолевается мирская разъединенность, разрушается закрытость отдельного Я и возникает интимно-духовная общность двоих, как бы новое духовное существо. Подобная общность возникала в отношениях оптин-ского старца Леонида с преемтсвующим ему Макарием, в отношениях Амвросия с его духовными детьми. Тем же свойством наделяет Достоевский отношения Зосимы и Алеши, причем дополняет и усиливает их близость одним многознаменательным мотивом. Старец видит в своем ученике и духовном сыне еще и повторение брата своего, бывшего в судьбе Зосимы «указанием и предназначением свыше». «Много раз, - говорит старец об Алеше, - считал я его как бы прямо за того юношу, брата моего, пришедшего ко мне на конце пути моего таинственно, для некоего воспоминания и проникновения» [Там же: 259]. Это кровно-мистическое сближение Зосимы и Алеши окончательно придает их отношениям значение символа и прообраза братского единения людей во имя Христа. По смерти старца Алеша уносит в мир неистребимое чувство слиянности, нерасторжимой на земле и в вечности (на последнее указывает его встреча со старцем в видении Каны Галилейской) братской близости с другим человеком.

Другая сема архетипического значения, актуализирующаяся в образе старца Зосимы - это прозорливость и профетичность. Деятельность старца проникнута профетическим вдохновением. Он точно и верно понимал состояние современного человека. Характерен эпизод посещения Карамазовых старца Зосимы и поклонение последнего перед Дмитрием, жест символизирующий поклонение пред величием предстоящих страданий.

По мнению И.Зограб, Зосима - высшее достижение Достоевского в создании положительного прекрасного типа, который олицетворяет собой посредника, «несущего святую благость на землю» [Зограб 1996: 65].

Таким образом, в художественном образе старца Зосимы архетипическое значение Мудрого Старца актуализируется полностью. Старец Зосимы - духовный отец и наставник, прозорливый и читатель душ, мудрый старец, психопомп, исцелитель и проповедник вечной жизни через любовь, смирение и радость.

Список литературы

Достоевский Ф.М. Поли, собр.соч.: в 30 т. Л.: Наука, 1972-1988.

Зограб И. Редакторская деятельность Ф.М.Достоевского в журнале «Гражданин» и религиозно-нравственный контекст «Братьев Карамазовых» // Русская литература. 1996. №3.

О.И. Чудова (Пермь)

ИДЕИ И ОБРАЗЫ РОМАНА Ф.М.ДОСТОЕВСКОГО «ИДИОТ» В ПОВЕСТИ Ф.ГОРЕНШТЕЙНА «СТУПЕНИ»

Мотивы и образы Ф.М.Достоевского в произведениях Ф.Горенштейна зачастую подвергаются ироническому перекодированию, предстают заметно сниженными и подчеркнуто шаржированными. Ав-

тор проецирует образы своих героев на известные «достоевские» типы (подпольного человека, героя-идеолога, «положительно прекрасного человека», русского мальчика и др.), утрирует, заостряет их характерные черты, создает своего рода карикатуру и тем самым выявляет полнейшую несостоятельность этих героев. Он воспроизводит ключевые для произведений классика коллизии, подвергая их комическому переосмыслению, чтобы оспорить центральные идеи Достоевского и через полемику с предшественником обозначить свои эстетические, философские и политические позиции. Как справедливо замечает Л.Лазарев, «автор ведет с великим предшественником постоянный, до предела напряженный внутренний диалог о человеке и человечности, о судьбе и миссии России, о нравственном потенциале идеи религиозной и идеи национальной», «противопоставляя тем или иным суждениям Достоевского свое знание жизни и психологии человека» [Лазарев 1991: 7]. Отношение автора к русской классике, и прежде всего, к творчеству Достоевского, является одним из возможных ключей к глубинным смыслам его произведений. Более того, «литературную позицию Горенштейна», по точному замечанию А.Зверева, «невозможно сформулировать, не выразив его отношения к Достоевскому» [Зверев 1991: 17].

Диалог с автором великого пятикнижия можно увидеть в таких центральных для творчества Горенштейна произведениях, как роман «Место», пьесы «Споры о Достоевском» и «Волемир», повести «Последнее лето на Волге», «Искупление», рассказы «Разговор», «Контрэволюционер», «Искра». Особый интерес в этом отношении представляет повесть «Ступени», которую автор высоко ценил и называл «самой эмоциональной своей вещью» [Пугач 1990: 6].

Повесть была впервые опубликована в неподцензурном альманахе «Метрополь» в 1979 г. Известный режиссер и сценарист Марк Розовский полагал, что она «одна из самых серьезных в альманахе» и что в ней «явлена авторская гениальность» [Розовский 2002:163].

Фабула повести такова. Главный герой врач-патологоанатом Юрий Дмитриевич тяжело переживает разрыв с женой и начинает замечать у себя первые признаки душевного заболевания. Он знакомится с молодой девушкой Зиной, влюбляется в нее, но после обострения болезни и лечения возвращается к жене и начинает жить «инстинктивной жизнью»; весть о беременности Зины, а потом о ее смерти от аборта, приводит к рецедиву болезни Юрия Дмитриевича. В финале его отправляют в психиатрическую клинику.

На примере главного героя повести «Ступени» рассмотрим особенности рецепции Достоевского в творчестве Горенштейна и объясним суть диалога-полемики автора с классиком.

Юрий Дмитриевич вызывает прямые аналогии с князем Мышкиным. Опираясь на посвященные этому герою Достоевского работы (например, статью «Идиот» в словаре-справочнике «Достоевский: Сочинения, письма, документы» [Достоевский: Сочи нения, письма, документы 2008]), обозначим характерные черты князя Мышкина и попытаемся обнаружить их (как правило, в трансформированном виде) в герое Горенштейна.

Юрий Дмитривевич, как и его литературный прототип, страдает тяжелой душевной болезнью. В романе Достоевского героя часто называют «идиотом», «сумасшедшим», «юродивым», желая указать не на болезнь, а скорее подчеркнуть его непохожесть на других. По той же причине Юрия Дмитриевича принимают за сумасшедшего, постоянно называют «психом», «дурачком». В финале повести он попадает в сумасшедший дом, что напрямую соотносится с последними главами «Идиота».

Мышкина считают «совершенным ребенком», «младенцем», сам герой называет себя мальчиком. Детские черты присущи и герою Горенштейна. Автор неоднократно замечает, что он ведет себя как ребенок («сидел молча, <...> подперев по-детски подбородок ладонями» [Горенштейн 2001: 327], «радостно, по-детски выкрикнул» [Горенштейн 2001: 253]). Возлюбленная Юрия Дмитриевича Зина замечает, что у него лицо «как у младенца» [Горен-штейн 2001: 292].

Как известно, князь обладает особым даром предчувствия и пророчества. Он предсказывает финал жизни Настасьи Филипповны, предвидит покушение на себя Рогожина. Юрий Дмитриевич также предчувствует крушение стеклянного потолка в библиотеке, которое едва не кончилось трагедией.

Способность князя Мышкина понимать и точно определять душевные состояния других героев -еще одна значимая составляющая его образа. Эта особенность его характера вызывает у героев ассоциации с врачом, ставящим диагноз. Например, замечания Гани Иволгина: «Да что вы, князь, доктор что ли?» [Достоевский 1973 8: 89], Ипполита: «Он или медик, или в самом деле необыкновенного ума и может очень многое угадывать» [Достоевский 1973 8: 323]. Юрий Дмитриевич - врач, который способен с первого взгляда увидеть признаки той или иной болезни. Однако профессия героя Горенштейна не только связывает его с Мышкиным, но и противопоставляет ему. Князь Мышкин всецело предан духу, он обладает способностью чувствовать тонкие грани внутренних переживаний других героев и особенности отношений между ними. Юрий Дмитриевич - врач-патологоанатом, он имеет дело с человеческой плотью и его диагнозы - это констатация физиологических отклонений.

Среди прототипов князя Мышкина исследователи, в первую очередь, называют Иисуса Христа и Дон-Кихота. Юрий Дмитриевич также может быть сопоставлен с названными образами. Более того, он сам признается, что если бы сошел с ума, то вообразил себя Дон-Кихотом и неоднократно сравнивает себя с Христом. Например, после того, как приступ «инстинктивной» злобы Юрия Дмитриевича, стал, по его мнению, причиной травмы Дашутки, он уподобляет себя Христу, испепелившему смоковницу, а в момент, когда санитары уводят его в клинику, он вспоминает о том, как пришли забирать Иисуса. Кроме того, ряд эпизодов повести напрямую отсы- лает к Евангелию. Например, Зина после ссоры с Юрием Дмитриевичем падает перед ним на колени и восклицает: «Я вам боль причинила и искупить хочу...Я служить вам буду...Я ноги вам мыть буду и пить воду ту...» [Горенштейн 2001: 257]. Обращаясь к Нине, герой почти дословно цитирует слова Христа, адресованные Марии Магдалине: <«...> прощаются грехи ее многие за то, что она возлюбила много» [Горенштейн 2001: 344].

Герой Горенштейна, подобно своему литературному прототипу, испытывает раздвоение между Зиной и Ритой, между духовной связью и плотским желанием. Кроме того, у Юрия Дмитриевича есть соперник в любви, которого он, по собственному признанию, «приручил», используя свое «благородство и доброту». Здесь так же, как и в случае с профессией Юрия Дмитриевича, Горенштейн делает из него подобие Мышкина, но, как выясняется, лишь для того, чтобы затем с помощью нескольких штрихов уточняющего характера превратить в антипод героя Достоевского.

История Юрия Дмитриевича написана с учетом известных научных трактовок образа князя Мышкина. Писатель, как кажется, придерживается распространенных в современном литературоведении взглядов, согласно которым князь оказался несостоятельным в борьбе со злом, не уберег Рогожина от убийства, стал невольным соучастником преступления своего «крестного» брата, не воскресил Настасью Филипповну, сделал несчастной Аглаю. Герой Горенштейна также является «убийцей» Зины и их еще не родившегося ребенка, разрушает жизнь своего соперника, заставляет страдать близких ему людей.

Основные пункты спора Горенштейна с Достоевским выражены непосредственно в монологах героя. Согласно его размышлениям, основная ошибка Достоевского, заключается в том, что он путал человека и человечество, стремления человека со стремлениями человечества, верил, что «всемирная гармония» и «царство Божие на земле» могут быть достигнуты, если каждый человек станет руководствоваться евангельскими заповедями. Юрий Дмитриевич признается, что хочет спорить с Христом (но, как выясняется, не только с ним, но и христианским писателем Достоевским (в лице его героев) о «главной мысли» - «возлюби врага своего» и на протяжении повести трижды возвращается к этому. По мнению Юрия Дмитриевича, христианские заповеди -это «идеалы», которые должны восприниматься как «философские понятия», а не как «руководства к действию», поскольку «идеал, материализуясь, исчезает либо даже в свою противоположность превращается» [Горенштейн 2001: 253]. Подобным «идеалом» герой считает и мысль Достоевского, а точнее его героя Ивана Карамазова, о том, что спасение всего мира не нужно, если оно куплено ценой гибели одного ребенка.

Вина князя Мышкина, по мнению Горенштейна, заключается как раз в попытке материализовать христианский идеал, спустить его с небес на землю, где он, согласно логике автора, неминуемо исчезает или оборачивается своей противоположностью. Ис тория главного героя повести, открыто спроецированного на князя Мышкина, опровергает центральную идею Достоевского о необходимости следовать христианским заповедям в повседневной жизни. Здесь Горенштейн обращается к своему излюбленному приему, уже не раз отмеченному исследователями: прямо высказанная мысль (от лица автора или героя) реализуется в сюжетно-образном строе произведения.

О том, что взгляды героя оказываются близки и автору свидетельствует тот факт, что в его публицистических работах встречаются замечания, соответствующие концепции рассматриваемой повести. Так, в автобиографическом памфлете-диссертации «Товарищу Маца» Горенштейн уже от своего лица писал: «Нельзя противопоставлять земной ненависти небесную любовь. Нельзя о конкретном, даже самом низком, говорить, исходя из заоблачных концепций, пусть даже самых высоких и благородных. Конечно, само по себе небо величественно, но небесное и земное должно быть разделено. Небесному — небесное, земному — земное. Небо, объединившееся с землей — есть небо, упавшее на землю. А это — Апокалипсис. Поэтому земному должно противостоять земное. И если такое противостояние не гарантирует земную любовь, то, по крайней мере, гарантирует земное выживание» [Горенштейн 1997].

Горенштейна неоднократно упрекали в подражании Достоевскому, даже называли «вылитым героем Достоевского» [Шевелев 2002], идеологом, подобным Подпольному человеку [Рохлин 2005: 227]. Возможно, до предела напряженный, зачастую жесткий диалог Горенштейна с классиком является его попыткой преодолеть в себе Достоевского, становится средством его самоопределения.