Идиллия С. Т. Аксакова «рыбачье горе» в историко-литературном контексте
Бесплатный доступ
В статье показано, что, обращаясь к античному жанру и отдав должное сентименталистской традиции, Аксаков в своей «русской идиллии» «Рыбачье горе», с одной стороны, достигает величия и простоты Гомера в своих описаниях, с другой, - предстает как самобытнейший русский писатель, обладающий таким знанием о жизни природы и таким умением опоэтизировать рыбачий промысел, каким в то, да и в последующее время, не обладал никто.
Литературная традиция, "русская идиллия", аксаков, жанр идиллии, своеобразие жанра, пасторальная проза, народность, античный эпос, гармоничный мир
Короткий адрес: https://sciup.org/14899941
IDR: 14899941
Текст научной статьи Идиллия С. Т. Аксакова «рыбачье горе» в историко-литературном контексте
Судьба идиллического жанра (и его разновидностей) в русской литературе всегда привлекала и продолжает привлекать внимание исследователей.
Изучив круг чтения С.Т.Аксакова в соотнесенности с его последующим творчеством, представляется возможным выявить произведения, соотносимые с жанром идиллии и проследить традиции жанра в творчестве Аксакова, их проявление и переосмысление, их роль в поэтике С.Т.Аксакова.
В журнале «Детское чтение для сердца и разума», который юный С.Т.Аксаков читал «с восторгом», были опубликованы: «Иринт и Аминт. Пастушеская повесть», «Меналк. Пастушеская повесть», «Ликас. Пастушеская повесть», «Луг» Геснера, еще «Две пастушеские повести» Геснера, «Аркадской памятник» Вейсе и др. произведения, соотносимые с жанром идиллии и пасторали. В этих жанрах пастухи и рыбаки ведут неприхотливую, безмятежную, вольную жизнь в единстве с природой.
Американский исследователь Э.Даркин считает, что творчество С.Т.Аксакова «принадлежит не к традиционному жанру романа, а к пасторальной прозе, тесно связанной по своей тематике и формам выражения с пасторальной поэзией. <…> Э.Даркин отмечает, что пасторальную прозу Аксакова можно рассматривать на двух уровнях – эстетическом, как поэтическое, утонченное качество прозы, и психологическом, в котором возникает идиллический, отдаленный во времени естественный и простой мир, но по-прежнему
близкий и в настоящий момент воспринимаемый во всей своей сложности» 1 .
Действительность для Аксакова, как пишет А.Ф.Григорьева, «это мир Божий, полный тайн, загадок, удивительных событий…И в этом мире Божием, по Аксакову, все имеет место быть: реки с прозрачной водой и плавающей рыбой, лесные поляны и бабочки, материнская любовь и первые впечатления детства, школа с первой дружбой и первыми осознанными или неосознанными увлечениями, развивающийся интерес или пробуждающиеся пристрастия, охота, рыбная ловля, чтение, театр… Все имеет место быть: взросление, уход из родительского дома, тоска по нему, смена места жительства, созидание своей собственной семьи… и временность всего на земли тоже имеет место быть – кратковременность, быстротечность человеческой жизни – и неумение человека осознавать себя частицей этого Божьего мира – тоже имеет место быть...» 2 .
В этом смысле идиллическое начало в произведениях С.Т.Аксакова (и стихотворных, и прозаических) предстает как сокровенное желание единства с миром, как всегдашний настрой на его приятие, как вечный поиск гармонии с природой и людьми – и постоянное столкновение с феноменами неидиллич-ности, дисгармонии, необходимо присутствующими в мире.
Идиллия может быть осмыслена как идеал, постоянно разрушающийся и вновь восстанавливающийся в воображении поэта. Если элегия – настроение, поэт элегический грустит об утраченном, то идиллический поэт воссоздает гармонический мир всей его конкретности, материальности, возрождает средствами искусства быт утраченного мира, согласует его с принципами мироустройства. Он переносится внутрь созданной идиллии, эле-гик же остается за ее пределами.
Э.Даркин отмечает: «Как пасторальная проза, работы Аксакова интересны двумя аспектами: эстетически, через сокровенность, нежность и поэтичность его прозы, и психологически – через привнесение идиллически удаленного, естественного и неприхотливого мира, который является столь знакомым и представляется лишь на волосок отстоящим от настоящего, угнетающего своей нарастающей сложностью, новизной и искусственностью. Более того, проза Аксакова, как и большая часть современной пасторальной прозы, имеет конкретное местонахождение в мире русской природы, который мастерство Аксакова превращает в источник эстетической ценности». И далее: «Аксаков интересен современному читателю способностью преподнести настоящий мир, отстоящий от социальной реальности и исторической непредвиденности – мир вечного смысла, доступный людям и в современном мире через два источника-близнеца – природу и индивидуальную память» 3 .
В 1845 г. Гоголь писал: «Хотя с мыслью идиллии соединяют мысль о пастушеском и сельском быте, но пределы ее шире и могут обнимать быт многих людей, ели только с таким бытом неразлучны простота и скромный удел жизни. Она живописует до мельчайших подробностей этот быт, и как, по-видимому ни мелка ее область, не содержа в себе ни высокого лирического настроения, ни драматического интереса, ни сильного потрясающего события, хотя, по-видимому не что иное, как все первое попадающееся на глаза наши из обыкновенной жизни, но тот, однако ж, ошибется, кто примет ее в одном таком смысле. Поэтому почти всегда управляла ею какая-нибудь внутренняя мысль, слишком близкая душе поэта, а быт и саму идиллию он употреблял только как удобнейшие формы» 4 .
В русской стихотворной идиллии этой
«внутренней мыслью» была идея народности, национального содержания и формы. Как отмечает Р.Ю.Данилевский, русская идиллия, начиная от эклог А.П.Сумарокова и Ломоносовского «Полидора», довольно смело и последовательно отражала черты реальной жизни и «развивалась как русский литературный жанр» 5 . В то же время значительную роль в этом процессе играла переводная идиллия.
В конце 1770-х гг. дважды была переведена с немецкого на русский язык идиллия Э.Клейста «Ирин», где опоэтизирован труд рыбака: «Голубой красноглазый осетр смотрел из травистой своей морской пещеры сквозь стеклянную оныя крышку; стада животных обширного моря играли на поверхности вод в солнечном сиянии…» 6 . «Рыбачья тема, снимая в значительной мере стереотипный обрах праздного пастушка, как раз и вела к изображению жизни на природе как труда, сопряженного подчас даже с опасностью» 7 . Эта тема получила свое продолжение в поэзии Державина, Н.Гнедича, А.Дельвига, отмечает далее исследователь.
В.Панаев в предисловии к своим идиллиям писал: «Не одни пастухи могут быть действующими лицами в сочинениях сего рода: «ими равно бывают Рыбаки, Земледельцы, Садовники и т.п.» 8 .
Обращение к ряду поэтических текстов первой трети XIX века позволяет говорить о сквозном характере образа рыбака в русской литературе. Генетически образ рыбака связан с идиллией Феокрита «Рыбаки». Как пишет С.А.Шульц, «в 1800 – 1820-е годы существовало три (в духе времени достаточно свободных в обращении с оригиналом) перевода этой идиллии: анонимный, опубликованный в журнале «Друг Просвещения» 9 (здесь она не озаглавлена и неточно названа девятнадцатой), перевод Е.Сферина (Идиллии Феокрита. СПб., 1808) и перевод А.Мерзлякова, выполненный в двух несколько отличных редакциях (вошел в «Эклоги П.Вергилия Марона» (М., 1807) и книгу А.Мерзлякова
«Подражания и переводы из греческих и латинских стихотворцев» (Ч. 2. М., 1826) 10 .
В 1821 г. Н.И.Гнедичем была создана идиллия «Рыбаки». Она появилась в «Сыне Отечества» в 1822 г. (Ч. LXXVI, 8) и тогда же была издана отдельной брошюрой. У Гнедича намечен характерный семантический комплекс, связанный с образами рыбаков – бедность, нестяжание, близость к природным стихиям 11 , поэтически сформулирован нравственно-философский смысл мотива: «…промысел рыбный есть промысел чистый и честный: / Рыбак не губитель, своей он руки не кровавит; / Рыбак не обманщик, товар продает не поддельный…» 12 . В сборник 1832 г. «Стихотворения Н.И.Гнедича» идиллия вошла с предисловием: «Это первый опыт русской народной идиллии. Сочинитель осмелился испытать этот род без Дафнисов и Хлой, лиц, принадлежащих миру несуществующему, земле чужой, небу чужому, и, следовательно, требующих таких свойств, красок и живописи, в которых, конечно, они были бы истинны, но привлекут только удивление ума, а не участие сердца, ибо сердце наше не найдет в них ничего себе знакомого, ничего родного. Вот корень, почему род сельской поэзии в новейшие времена так неуспешен. Кроме господствующих заблуждений о роде сей поэзии, чтоб лица и повествование были из времен отдаленных, дабы пользоваться мифологическими вымыслами, - кроме заблуждений сих, есть еще другое, которое не менее вредит успехам сельской поэзии. Подражая древних мы берем и формы их творений и самые предметы, забывая, что формы в поэзии – то же, что рабы в картине: рамы, как и формы, могут быть в искусстве общими, но предметы едва ли» 13 . Прежде чем приступить к разработке данного сюжета, Гнедич делал наброски к русской идиллии «Пастухи».
По словам Р.Ю.Данилевского, Гнедич описывает в медлительных гекзаметрах эпизод из жизни невских рыбаков, «жизни без Дафнисов и Хлой, но все же условнобезмятежной». Поэт «отчасти воспользовался сюжетом прозаической идиллии Броннера «Рыбак при дворе вельможи» («Der Fischer bei Hofe»). Он убрал черты социальной критики, имевшиеся у Броннера, но зато намного усилил местный колорит, живописно изобра- зив берега Невы, белые ночи, стараясь слить воедино идиллическое настроение и русский национальный пейзаж»14.
Как отмечено И.Н.Медведевой, переводчика «Илиады» интересовала такая поэзия, в которой он видел народную основу. «Народностью проникнут, по его мнению, не только античный эпос, но и античные идиллии. Его увлекает мысль о воссоздании в России этого рода поэзии в его первозданной простоте, не искаженной салонной манерностью, характерной для современной идиллии» 15 .
В сочинениях А.С.Пушкина устойчивые мотивы бедности, уединения, смирения, подчиненности стихии рука об руку с образом рыбака. Окружающие его предметы: хижина, невод, челнок, парус – также наделены соответствующими определениями: «ветхий невод», «убогий невод», «смиренный парус рыбарей», «бедный ужин», «смиренный парус челнока», «бедный челн» и т.д. Пространство рыбака пустынно и печально («пустынные рыбаки», «пустынные рыбари» в «Руслане и Людмиле», «угрюмый берег», «хижина» в «Осгаре», «пустынный остров» в «Медном всаднике», «ветхая землянка» в «Сказке о рыбаке и рыбке», «печальный остров – берег дикой» в стихотворении «Когда порой воспоминание…» и т.д.).
Другой ряд эпитетов подчеркивает благородную дерзость, отвагу рыбаков: «отважный северный рыбак» («Когда порой воспоминанье…»), «смелые рыбаки» («Руслан и Людмила»), «дерзкие пловцы» («Медный всадник».
С образом рыбака в челноке на озерной глади соотносится мотив покойного, безвестного, вневременного существования (таким предстает пейзаж Михайловского в стихотворении «Вновь я посетил…», где через озеро по-прежнему «…плывет рыбак и тянет за собой / Убогий невод»16. Рыбак на бреге, бедный ужин рыбака (напр., в «Евгении Онегине») становятся приметой умиротворенного, идиллического пейзажа: «Был вечер. Небо меркло. Воды / Струились тихо. Жук жужжал. / Уж расходились хороводы; / Уж за рекой, дымясь, пылал / Огонь рыбачий»17. Такая трактовка образа, возможно, была навеяна Пушкину идиллией «Рыбаки» Н.И.Гнедича, чье описание петербургской ночи Пушкин в примечаниях к 1 главе «Евгения Онегина» назвал «прелестным»18.
В «Сказке о рыбаке и рыбке», так же, как и в «Медном всаднике» (оба произведения написаны в 1833 г.), рыбак олицетворяет верность своей бедной, независимой участи, неведение горделивых притязаний, а потому и незнание утрат. Он был и остается простым крестьянином-рыбаком.
Как указывает А.Н.Архангельский, в тексте «Медного всадника» эпитет «бедный» («бедный челн») «по наследству переходит к Евгению» 19 , а «Его пустынный уголок / Отдал внаймы, как вышел срок, / Хозяин бедному поэту» 20 . Так определениями «пустынный» и «бедный» оказываются художественно связаны поэт и рыбак. Подобно этому, в идиллии Гнедича молодой рыбак в то же время и певец, но талант певца поставлен выше удачи рыболова. Его певческий дар, оцененный «добрым боярином», приносит ему и новый невод, и «свирель дорогую» 21 . Сближение певца и рыбака происходит у Гнедича по признаку щедрой награды (богатого улова), у Пушкина – по признаку бедности, нестяжания. «При этом участь рыбака в пушкинской поэзии настолько достойна, что равно ей – только призвание поэта, а выше ее – только апостольское служение. Если же судьба рыбака остается неизменной в мире произведения (как в большинстве случаев у Пушкина) – это свидетельствует об отсутствии других путей, о невозможности иного выбора, о равнодушии к мирским соблазнам, о согласии со своей смиренной долей и бедностью - ради сохранения внутренней свободы, мира и покоя своей души. Дерзновенное пребывание на грани трех стихий, удаленность от мирской власти, благородная отвага и всегдашняя готовность к гибели – дополняют этот мотивный комплекс, имеющий для Пушкина, по-видимому, личностное значение» 22 .
В русле отмеченных художественных исканий оказывается «русская идиллия» С.Т.Акса-кова «Рыбачье горе» (1824). «Будучи сориентирована в той или иной мере на выражение национальной самобытности (у Жуковского, Дельвига, Гнедича), идиллия вместе с тем так или иначе опирается на «готовое слово» риторической традиции…»23.
Литературное воспитание С.Т.Аксакова было прочно связано с классицистическими и сентименталистскими произведениями XVIII столетия. Обращаясь к классическому жанру идиллии, не потерявшему, как мы видели, своей актуальности в начале XIX века, автор «Рыбачьего горя» зримо следует античному образцу (идиллии Феокрита), воссоздает соответствующий хронотоп: раннее утро, река, низкий берег, туман, «рассвета часы золотые» и т.п. Так же, как у Феокрита, как у Гнедича, основу композиции аксаковской идиллии составляет диалог двух рыбаков, отнюдь не сводящийся к одному только улову, но имеющий нравственно-философский смысл. Один рыбак довольствуется ловлей мелких плотичек, другой – мечтает поймать небывалую рыбу. Однако в решающий момент он терпит неудачу: попавшийся было на уду ужасной величины голавль обрывает лесу и уходит в воду. Рыбак бранит себя за «свое нетерпенье, За жадность, горячность, еще же за глупую ро-бость» 24 . «С досады от хлеба отстал я И сна по ночам не имею» 25 , – жалуется он младшему товарищу, на что тот справедливо возражает:
Товарищ, не ты ль говорил – не нажить нам ума Без потерь, неудач, без нужды и без разных печалей?
Не ты ль говорил, что терпенье в успехе порука?
Что радость без горя была б человеку не в радость?
В последней реплике старшего товарища в идиллии утверждается характерный для сентиментализма приоритет дружбы над всеми жизненными ценностями:
Конечно, правдивы слова: спасибо, любезный! Меня оживил ты своей добродушною речью;
Ах, добрый товарищ всего нам на свете дороже, Печаль с ним покажется легче, а радость милее! 26
Этого нет ни у Феркрита, ни у Гнедича, ни у Пушкина. Однако идиллия Аксакова отличается новизной и самобытностью отнюдь не только в этом отношении. Рыбак Феокрита видит большую рыбу во сне. В «Рыбачьем горе все происходит наяву, и здесь сказывается будущий всем известный автор «Записок об уженье рыбы». Вначале подробно описана насадка для ловли: «мешок со пшеницей, и ящик с червями / И хлеба краюха, и раков линючих десяток…». По поводу раков делается особая сноска: «Раки, линяя …, прячутся в норы, и достать их бывает очень трудно, а рыба особенно любит их»27. Далее со знанием дела перечислены все рыбацкие снасти: «и крючья, и лесы, и грузилы…, сачок для язей» (Феокрит также называет корзины, крючки, приманки, ловушки и верши, но не так конкретно и наглядно). Аксаков еще более детализирует описание приманки: «линючий рак», «мякиш», «простые черви», указывает, что для какой рыбы предназначено. Употребляются специальные технические выражения рыбаков: «плаха» – пластина, «сачок без зыби» – «если сетка, к нему пришитая, коротка. Не зыблется – как мешок» 28. «Заводка» «узкий залив воды». На этот счет также делает примечание. Если у Феокрита ловится просто «рыба», то у русского поэта приведены самые различные породы, причем некоторые из них обладают даже индивидуальным характером – «язи, головли, и лини, и плотва красноперка, и окунь всегда ненасытный, и лещ простоватый». Артистически, прочувствовано опи- сано и нетерпение, и азарт, и хитрость, и сноровка, и страх, и промах, и досада рыбака, подсекающего, а затем теряющего небывалую добычу. <…> «Рыбачье горе» полемически заостренное против «Рыбаков» Гнедича, представляет собой тем не менее попытку самостоятельно решить проблемы народной идиллии на русском материале…»29.
Таким образом, обращаясь к античному жанру и отдав должное сентименталистской традиции, Аксаков в своей «русской идиллии», с одной стороны, достигает величия и простоты Гомера в своих описаниях, с другой, – предстает как самобытнейший русский писатель, обладающий таким знанием о жизни природы и таким умением опоэтизировать рыбачий промысел, каким в то, да и в последующее время, не обладал никто.
S.T.AKSAKOV’S IDYLL «A FISHERMAN’S MISFORTUNE» IN THE HISTORICAL AND LITERARY CONTEXT
Список литературы Идиллия С. Т. Аксакова «рыбачье горе» в историко-литературном контексте
- Селитрина Т.Л. Англоязычная критика о С.Т.Аксакове//Аксаковский сборник. -2001. -3. -Уфа: -С. 92 -93.
- Григорьева Е.Ф. «Непреднамеренное» С.Т.Аксакова//Вторые Аксаковские чтения: Сб. материалов Всероссийской научной конференции. -Ульяновск: 2006. -С. 7 -8.
- Andrew R. Durkin. Sergei Aksakov and Russian Pastoral. -New Brunswick: 1983. -IX. -Р. 2, 6.
- Гоголь Н.В. Собр. соч.: В 9 т. -М.: 1994. -Т. 6. -С.316.
- Данилевский Р.Ю. Россия и Швейцария. Литературные связи XVIII -XIX вв. -Л.: 1984. -С. 78.
- Данилевский Р.Ю. Россия и Швейцария. Литературные связи XVIII -XIX вв. -Л.: 1984. -С. 79.
- Истов И. Разбор идиллии «Рыбаки»//Благонамеренный. -1829. -XVIII. -С. 134 -151. -С. 151.
- Григорьева Е.Ф. «Непреднамеренное» С.Т. Аксакова//Вторые Аксаковские чтения: Сб. материалов Всероссийской научной конференции. -Ульяновск: 2006. -С. 4 -14. -С. 119 -123.
- Шульц С.А. Пушкин и Феокрит (Еще раз к вопросу об источнике «Сказки и рыбаке и рыбке»)//Русская литература. -2002. -4. -С. 124 -129. -С. 125.
- Гнедич Н.И. Стихотворения. -Л.: 1956. -С. 159. Там же. -С. 161. Там же. -С. 816.
- Данилевский Р.Ю. Россия и Швейцария. Литературные связи XVIII -XIX вв. -Л.: 1984. -С. 83.
- Медведева И.Н. Н.И.Гнедич//Гнедич Н.И. Стихотворения. -Л.: 1956. -С. 44.
- Друг просвещения. -1806. -II. -С. 443
- Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 17 т. Репринтное воспроизведение издания 1935 -59 гг. -М.: 1994 -1997.
- Друг просвещения. -1806. -IV. Апрель. -С. 136. Там же. -С. 179.
- Селитрина Т.Л. Англоязычная критика о С.Т.Аксакове//Аксаковский сборник. -2001. -3. -Уфа: -С. 49 -50.
- Друг просвещения. -1806. -III. -С. 296.
- Гнедич Н.И. Стихотворения. -Л.: 1956. -С. 167.
- Сапченко Л.А. Рыбак и море в поэзии Пушкина//«В начале было слово»: Межвузовский сб. научно-методических трудов памяти славянских просветителей святых равноапостольных Кирилла и Мефодия/Под общей ред. Л.И.Петриевой. -Ульяновск: 2005. -С. 47 -54.
- Шульц С.А. Пушкин и Феокрит (Еще раз к вопросу об источнике «Сказки и рыбаке и рыбке»)//Русская литература. -2002. -4. -С. 125.
- Аксаков С.Т. Собр. соч.: В 4 т. -Т. 3. -М.: 1956. -С. 672. Там же. -С. 671.
- Аксаков С.Т. Собр. соч.: В 4 т. -Т. 3. -М.: 1956. -С. 672. Там же. -С. 668. Там же. -С. 671.
- Кукулевич А.М. Русская идиллия Н.И.Гнедича «Рыбаки»//Ученые записки ЛГУ. Серия филологических наук. -1939. -46. Вып. 3. -С. 298.