“Илья Муромец. Сказка Руси богатырской” В. И. Даля (проблема жанра)

(ПРОБЛЕМА ЖАНРА)

Имя В. И. Даля не нуждается в представлении. Он хорошо известен как выдающийся лексикограф и этнограф, но меньше как писатель. Одно из забытых его произведений — “Илья Муромец. Сказка Руси богатырской”. В советские времена оно не переиздавалось и теперь мало известно не только широкому кругу читателей, но и литературоведам.

Герой этого произведения — Илья Муромец, древнерусский святой, память о котором совершается 19 декабря по старому стилю (1 января — по новому), мощи его покоятся в Киево-Печерской лавре. Житие Ильи Муромца в Патерике отсутствует. С другой стороны, Илья Муромец — самый любимый русским народом богатырь, известный своей праведностью и благочестием. Уже само название — “Илья Муромец. Сказка Руси богатырской” — ставит проблему жанра. Богатырь — герой былины, здесь он — герой сказки. Взаимодействие этих жанров очевидно.

В учебниках по фольклору и справочных изданиях представлена концепция, согласно которой термин “былина” ввел в 1839 году И. П. Сахаров, назвавший один из разделов своей книги “Сказания русского народа” — “Былины русских людей”1. В этом разделе он поместил семь текстов былин: “Добрыня Никитич”, “Илья Муромец”, “Василий Буслаев”, “Алеша Попович”, “Соловей Будимирович”, “Иван Гостиной сын”, “Чурила Пленкович”. По мнению В. Ф. Миллера, употребление термина “былина” И. П. Сахаровым объясняется неправильным пониманием строки из “Слова о полку Игореве” — “по былинам сего времени”. Он считает, что «в слове о полку Игореве былина является в значении исторического события, деяния, в противоположность “старым словесам”,

• ¹    Сахаров И . П . Сказания русского народа. СПб., 1839. Т. 1. Кн. 4.

поэтическим вымыслам “замышления Боянова”»2. Возражая, О. Ф. Миллер пишет: «на древность слова “былина” обратил уже внимание г. Майков. На основании известного приступа певца Игорева “начяти же ся тъй пѣсни по былинамъ сего времени, а не по замышленiю бояню”, он совершенно основательно предполагает, что “былины, как особый род эпоса, существовали в нашей народной поэзии уже в XII веке” и что “содержание их заимствовалось из показаний современности”. Другой вопрос — насколько слово былина употребительно и теперь в народе — даже в тех местностях, где былины поются. По свидетельству г. Барсова, сами олонецкие певцы былин обыкновенно называют их старинами — выражение, в своем роде меткое и даже с оттенком сродным (старое ведь и есть былое). Кроме же того народ вообще называет этот род произведений и просто песнями, многозначительно противопоставляя их сказкам, в следующем изречении, давно уже истолкованном К. С. Аксаковым: “песня быль, а сказка складка”. Но ведь таким образом в народном толковании слова песня заключается тоже указание на былевую, действительную основу, тогда как “складка” очевидно соответствует тут “замышленью боянову”. И так, в народе и до сих пор хранится тот же разграничительный взгляд XII столетия»3. С. К. Шамбинаго, напротив, считал, что народное понимание песни как рассказа “про старое, про бывалое”, выразившееся в названии “старина”, вернее передает сущность, нежели книжный термин “былина”, утвердившийся в науке4.

Объяснение В. Ф. Миллера учтено во многих лексикографических изданиях, например, в этимологическом словаре М. Фасмера: «былина “эпическая народная песня”; на основании др.-русск. былина (“Слово о полку Игореве”) придумано Сахаровым; см. Вс. Миллер, Очерки 1, 27 и сл. О старом употреблении слова см. русск. диал. былин á “быль, то, что было” (арханг.); см. Архангельский, ИОРЯС 3, 1331 и сл. Далее — к был , быть . Вместо былина в народе говорят п é сня , ст á рин á »⁵. Однако сам И. П. Сахаров в предисловии к разделу

• ²    Миллер В . Очерки русской народной словесности: Былины. М., 1897. Т. 1. С. 28.

• ³    Миллер О . Ф . Илья Муромец и богатырство Киевское: Сравнительно-исторические наблюдения над слоевым составом народного русского эпоса. СПб., 1869. С. XXI-XXII.

• ⁴    Шамбинаго С . К . Вступ. ст. //Былины-старины. М., 1938. С. V.

Фасмер М . Этимологический словарь русского языка: В 4 т. М., 1986. Т. 1. С. 258-259.

“Былины русских людей” так объясняет употребление термина “былина”: “Для издания Русских Былин был принят за основание текст, помещенный в рукописи, принадлежавшей Тульскому купцу Бельскому. Вариантами служили: 1. Русские Былины, собранные почтеннейшим В. И. Далем из устных преданий жителей Казанских и Оренбургской губернии по Уралу. 2. Сборник Демидова, изданный прежде А. Ф. Якубовичем, а потом К. Ф. Калайдовичем, под ложным именем Кирши Данилова. При печатании Былины Русских людей были мною разделены на семь отдельных песен так, как они были помещены в рукописи Бельского”¹. Примечательно, что книгу В. И. Даля И. П. Сахаров ставит рядом со сборником Кирши Данилова и ссылается на заглавие этого труда как на источник заимствования слова былина . Из контекста высказывания становится ясно, что употребление слова былина по отношению к русским эпическим песням следует, в первую очередь, связывать с В. И. Далем, а И. П. Сахаров в “Сказаниях русского народа” лишь представляет концепцию жанра В. И. Даля.

Сегодня нельзя однозначно утверждать, существовало ли слово былина как название жанра в эпической традиции или его придумал В. И. Даль. В современном русском языке термин “былина” вытеснил другое — более распространенное в XIX веке название эпических богатырских песен, но очевидно и то, что ст á рин á — позднее понимание жанра, который в первое время бытования мог вполне называться и иначе: возможно, былин á или бы ́ лина.

Слово былина было известно в древнерусском языке: оно присутствует в зачинах “Слова о полку Игореве” и “Задонщины” и имеет жанровое значение. К XIX веку и “Слово о полку Игореве” и “Задонщина” были уже утраченными литературными жанрами, и вполне понятно желание исследователей найти неведомый в современной литературе жанр. В. И. Даль учитывал значение этого слова. В своем Словаре он дает такое его толкование: “ Бывалка , бывальщина , былица , былина , быль ж. что было, случилось, рассказ не вымышленный, а правдивый; старина; иногда вымысел, но сбыточный, несказочный”⁷. Из контекста очевидно, что толкование В. И. Далем слова былина соответствует тому значению, которое

• ⁶    Сахаров И . П . Указ. соч. С. 4.

Даль В . Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. М., 1955. Т. 1. С. 148.

• С. К. Шамбинаго приписывает “старине”. Более того, у В. И. Даля “былина” и “старина” — синонимы.

Еще ранее (цензурное разрешение 4 сентября 1835 года, цензор А. В. Никитенко) В. И. Даль опубликовал замечательное произведение “Илья Муромец. Сказка Руси богатырской”, в котором создал оригинальное по жанру произведение: пересказана эпическая песня, повествование представляет собой сочетание прозаического сказа и стихотворных фрагментов эпических песен. Ему сопутствует эпиграф из сборника Кирши Данилова: “Благословите, братцы, про старину сказать…”8

Связав русские эпические песни с известным, но к тому времени утраченным жанром древней русской литературы, В. И. Даль угадал жанр былины. И. П. Сахаров, поместив вслед за “Былинами русских людей” такие произведения, как “Слово о полку Игореве”, “Сказание о нашествии Батыя на Русскую Землю”, “Слово Дании Заточника” (так в тексте! — О . З .), “Сказание о Мамаевом побоище”, следовал концепции В. И. Даля.

Повествование об Илье Муромце возникает из сочетания стиха и прозы. Стих Даля — былинный; его проза, а это большая часть повествования, — сказ. Такое сочетание является стилизацией, литературным переложением фольклорных жанров.

Сказку рождает сказ: “Не пустословить хочу, православные, старину помянуть бывалую, говорить сказку про Илiю богатыря, про Муромца. Сказка то, что сказуется (курсив мой. — О . З .); что было да прошло, по ѣ хало да ушло; прошедшаго не воротишь, изжитаго не переживешь; — чего нын ѣ у насъ н ѣ тъ, то и сказка; что старина, то и диво; что диво, то и сказочка; что притча, то и присказка; — что въ глазахъ примоталося, поговорочка; а быль: хл ѣ бъ да соль на стол ѣ , да краюха насушная въ рук ѣ ”⁹. Очевидно, что понимание сказки Далем отличается от современных концепций этого жанра¹⁰. Более того, сказкой оказывается быль, предание о былом: “В ѣ к á прошлые — в ѣ к á темные; д ѣ ялась сказка наша на Руси во время Княженiя Гл ѣ ба, сына Владимiра, на Муром ѣ , по недавнемъ

• ⁸    Повести, сказки и рассказы казака Луганского // Даль В. И. Собр. соч. СПб., 1846. Т. 1. С. 3.

• ⁹    Там же. С. 13.

• ¹⁰    Ср. значения этого слова, отмеченные в Словаре В. Даля: “ Сказка , стар. объявленье, вѣсть, оглашенье. <…> Всякое дѣловое показанье, объясненье, отвѣтъ подсудимаго, речи свидѣтелей, отчетъ о случаѣ, о происшествiи. <…> Сказка , вымышленный разсказъ, небывалая и даже несбыточная повѣсть, сказанiе”. — Даль В . ТСЖВЯ. Т. 4. С. 190.

287 окрещенiи Великимъ Княземъ Владимiромъ земли русской”11. Из приведенных примеров видно, что повествовательной установкой Даля является сказ, порождающий сказку, но внутреннее противоречие, заявленное названием произведения, остается неразрешенным: содержанием сказа оказывается былина и подвиги былинного героя.

В произведении обнаруживаются и другие элементы, свойственные жанру былины: действие сказки происходит во время правления князя Владимира, образ которого является центральным в былинах Киевского цикла. Встречается ряд былинных мотивов, таких, например, как заминка богатырского коня, встреча и поединок Ильи Муромца с детьми Соловья разбойника, желание князя Владимира услышать свист Соловья разбойника. В “Илье Муромце. Сказке Руси богатырской” содержатся два рассказа: рассказ о том, как перевелись на Руси богатыри, и рассказ о русских богатырях с упоминанием их подвигов.

В целом же “Илья Муромец” Даля ориентирован не только на сказку или былину (старину), но и на “Слово о полку Игореве” и “Задонщину”. О том, что Даль следует этой литературной традиции, можно судить уже по зачину “богатырской сказки”: “Не подъ десницею боговъ безотв ѣ тныхъ, захожанъ спесивыхъ изъ странъ привольныхъ, полуденныхъ; не вдохновенiемъ стародавнихъ инов ѣ рческаго неба обитателей, которыхъ я и не зыв á лъ, а ты, быть можетъ, не докл и́ кался, хочу слагать, какъ подъ часъ водилося, пов ѣ сти про житье бытье неправославное; русскимъ г ó воромъ, да не русскую р ѣ чь вести! — Н ѣ тъ, не стану…”¹² и т. д. Ср.: “Не л ѣ по ли ны бяшетъ, братие, начяти старыми словесы трудныхъ пов ѣ стий о плъку Игорев ѣ , Игоря Святъславлича? Начати же ся тъй п ѣ сни по былинамъ сего времени, а не по замышлению Бояню!”¹³ Аналогично в “Задонщине”: “…лудчи бо нам, брате… <…> Начаша ти пов ѣ дати по д ѣ лом и по былинам”¹⁴.

Обнаружение черт былины, сказки, произведений древнерусской литературы не снимает проблему жанра “Ильи Муромца. Сказки Руси богатырской”. Она шире каждого из них и их вместе взятых.

• ¹¹    Даль В . И . Собр. соч. СПб., 1846. Т. 1. С. 35.

• ¹²    Там же. С. 3.

Слово о полку Игореве //Памятники литературы Древней Руси: XII век. М., 1980. С. 372.

• ¹⁴    Задонщина // Памятники литературы Древней Руси: XIV — середина XV века. М., 1981. С. 96, 98.

Сюжет “Ильи Муромца” — чудесное исцеление больного и совершение им подвигов.

Начинается повествование, как зачин былины, — с представления родителей Ивана Тимофеева/Тимофеевича и Ефросиньи Яковлевой. О них сказано, что они состарились, и что Господь не благословил их племенем потомственным, хотя было у них “д ѣ тище единое — да что же… пути въ немъ и н á волосъ не видали”¹⁵. Важна характеристика матери Ильи Муромца: “старуха Ефросинья Яковлева была жена богомольная и знала всякое пов ѣ рье и обычай; она новорожденное до крестинъ за порогъ не переносила и даже никому, кто живой на сел ѣ былъ, на глаза не показывала; а сама, что не взглянетъ на него, то плюнетъ и оботретъ, что спеленаетъ, то за носъ потянетъ” (13). О причине, почему Илья Муромец родился сиднем, знали старики да дядя Фока, дьячок Корочаровский: отец Ивана Тимофеевича “согр ѣ шилъ предъ Создателемъ беззаконiемъ своимъ, и покаранъ былъ въ кол ѣ н ѣ третьемъ” (14). Дед Тимофей ушел на покаяние в Киев, постригся, приняв со схимою имя Илариона.

Знаменательно в сюжете произведения и то, что родился Илья Муромец в ночь со “Страстной субботы на Святую, на Св ѣ тлое Христово Воскресенiе” (14). Само исцеление представлено как великопостный подвиг.

Собрались “на заговѣньѣ” у старика Ивана Тимофеевича дядя Фока, дьячок Корочаровский, труженик Афанасий, “что по обѣту изъ Волги въ Кiевъ шелъ”, “кумъ со прикумкомъ”, ручной деверь Тимофеева, да “два пустосвата”, и стали они за чарой зелена вина поминать Русь могучую, бывалую, сказывать дела богатырские. Дядя Фока перечисляет всех богатырей русских и вспоминает их подвиги. Его слова подхватывает “обѣщанникъ-труженикъ”, который говорит, что есть кому на Руси “Чудь бѣлоглазую и Литву сиволапую побивати” (26), но есть у князя Владимира беда другая, и Афанасий начинает свой рассказ, который заинтересовал Илью: “Да своя бѣда доморощеная, братiя, коли Господь, прогнѣвившись шлет ее за грѣхи, за беззаконiя наши, хуже чужой наносной; слышали-ль вы про такую бѣду, про такое чудище, каковъ Соловей разбойникъ у насъ проявился? А некому на Руси православной унять Соловья разбойника, что дорогу заложилъ промежъ Кiева и Чернигова, и ѣзды по той дорогѣ нѣтъ ровно

289 тридцать л ѣ тъ, и заглохла она словно дикой боръ. Соловей разбойникъ Князю Великому, варъ- ý -сердца; знаетъ грудь одна княжая, да подоплека, сколько сбилъ Соловей Владимiру Князю дней съ костей!” (26) Княжеские глашатые и бирючи по русской земле ездили, богатырей на Соловья разбойника набирали, но отказались русские богатыри идти на Соловья разбойника. Сам Соловей разбойник — русский мужик, только никто не знает, откуда он родом и племенем, “чернокнижествомъ могучъ, да нечистой силой, а самъ онъ, мужикъ, какъ мужикъ, и тотъ же челов ѣ къ, что и мы гр ѣ шные” (30). В лесах черниговских есть у него палаты, притоны, куда со всей земли русской съезжаются бурлаки и разбойники, в палатах этих живут у него жена и три дочери. Соловей разбойник уже тридцать лет как сидит и губит народ русский. В завершение рассказа Афанасий добавляет, что “въ смертный часъ Соловей разбойникъ душу свою окаянную, не какъ мы гр ѣ шные, дыханiемъ испуститъ, а изрыгнетъ л ѣ вымъ глазомъ своимъ” (27). Илья Муромец заинтересованно спрашивает Афанасия: “И не быть ему пойману до скончанiя в ѣ ка?” (28).

Ответом на этот вопрос Ильи являются два пророчества. Первое сказывает “не письменный, черный народ”: через триста лет “низойти” Соловью разбойнику Антихристом, когда будет светопреставление. Второе пророчество известно от тех, кто знает книжное писание, по которому предсказывают гибель Соловья разбойника “даже” до пришествия на Русь Антихриста, а про то, “отъ какого д ѣ ла сгинуть Соловью, сказана есть, старцемъ единымъ, притча неразгаданная”: “Надъ градомъ стольнымъ красное солнышко (Киев и князь Владимир. — О . З .) — подъ градомъ стольнымъ туча грозная (Соловей разбойник. — О . З .) — за стольнымъ градомъ, за тучею грозной, вихорь буйный, смерчъ притаился, въ засад ѣ сидитъ (Илья Муромец. — O . З .). А коли на тучу грозную не втравить смерча того, вихря буйнаго, — то градомъ изъ тучи той градъ и грады побьетъ.

А коли смерчъ тотъ встанетъ, на своихъ ногахъ пойдетъ, тогда онъ тучу грозную на себ ѣ унесетъ.

А смерчу тому и на ногахъ одному подъ тучу не сл ѣ дъ ходить: коли жъ красное солнце ему на подмогу жаркимъ лучемъ блеснетъ, тогда и туч ѣ грозной не сдобровать, не устоять противъ смерча могучаго” (28-29).

Все речи отца Афанасия вызывают у Ильи живой интерес, который замечают его родители: “…что ты нын ѣ Ильюша разговорился?” (30).

Рассказав про Соловья разбойника, отец Афанасий отправляется в Киев с наказом отца Ильи — Ивана Тимофеевича молиться за себя, за сына, передать земной поклон старцу Илариону и “прислать, съ попутчикомъ, иноческаго и отческаго благословенiя своего” (31).

Рассказ о Соловье разбойнике играет в сюжете важную роль предварения богатырских подвигов героя.

В трудах и молитвах проходит Великий Пост:

Сидитъ онъ Илья сынъ Ивановичъ,

За гр ѣ хи д ѣ да своего беззаконные,

Сидитъ сиднемъ сидячимъ безъ нед ѣ ли тридцать л ѣ тъ —

Сидитъ съ твердой в ѣ рой, со смиренiемъ;

Кром ѣ молитвы присной, слова не вымолвитъ,

Изъ подъ себя, родясь, ноги не вытаскивалъ, Подъ собою, на печи сидя, онъ яму протеръ;

По зарямъ шепотомъ молитвы начитываетъ —

Только знать и видать что борода съ головой —

А поклоны кладетъ, словно въ воду ныряетъ,

Гр ѣ шнаго д ѣ да въ молитвахъ своихъ поминаетъ. (14)

Или: “Богу Тресвятому поклоняется, отродясь постится, а скоромнаго куска у него душа не принимаетъ, лишняго словечка не выронитъ, — сказаное слово серебряное, не сказаное золотое — сидитъ, говорю, смиренно, да ожидаетъ гр ѣ шной доли своей — терпи голова, въ кости скована!” (31).

На исходе Страстная суббота. Илья “глазомъ однимъ не прищурится, крохи насущной въ ротъ не беретъ, самъ отъ зари до зари т ѣ ломъ и духомъ кр ѣ пчаетъ, бодр ѣ е становится, самъ не в ѣ даетъ, что съ нимъ творится, что д ѣ ется, а къ д ѣ лу великому излаживается, собирается” (31). Ни спать, ни есть, ни молиться ему не дает Соловей разбойник, которого он наяву видит и свисту которого внемлет. Смотрит на него Илья Муромец “ярыми очами”, изгрысть и искусать готов. Отец и мать собираются на заутреню перед Светлым Воскресением — Илья просит у них благословения на то, что “когда придетъ пора моя, время великое, сл ѣ зть съ печи, да потянуться” (32-33). В момент, когда двери Корочаровской церкви растворяются и все вокруг оглашается благовестом,

Илья сидень, крестъ сотворивъ, потянулся,

Всталъ; пошелъ, Христу Спасителю поклонился. (34)

Пока Илья шел до церковного погоста, он подрос и повыправился. Перехристосовавшись со всем приходом, Богу помолившись, приложившись к животворящему кресту, стал Илья в путь собираться: купил жеребенка “шелудиваго”, который

291 тут же сделался конем богатырским, выковал себе три стрелы, из рога тура гнедого сделал себе лук, кистенек ручной с кулачок и плетку шелкову. Снарядившись, пришел Илья к отцу и матери просить благословения идти на Соловья разбойника, родители отказывают Илье в благословении. Он зовет и родителей и мирян к Оке-реке, где словами и делом доказывает свою богатырскую мощь: говорит о готовности подпереть небеса, о перевороте всей земли в любую сторону за кольцо (мотив, присутствующий в былине “Илья и Святогор”), сдвигает гору в воду, так что Ока меняет русло. Родители Ильи дают ему благословение и накладывают на него запрет: “Ступай ты, Илья, дитятко наше, въ Кiевъ градъ, Богу помолитися, Великому князю поклонитися; да не ѣ зди ты прямо на Кiевъ градъ, не ѣ зди прямо на Черниговъ градъ; тамъ Соловей разбойникъ путь залегаетъ, и н ѣ тъ по тому пути про ѣ зду, ни проходу, ровно тридцать л ѣ тъ; а ступай ты, околицею; на пути всегда бойся Бога, не проливай напрасно крови Христiанской и обиды добрымъ людямъ не чини!” (41).

Отстояв заутреню, Илья Муромец отправляется в Киев. Первый ускок дал Илья на полпути до Мурома, из-под копыта богатырского коня ударил ключ, и на ключе том стоит теперь часовенка во имя Пророка Ильи. Другой ускок дал -через Муром стрелою летел, напротив Троицкого монастыря крестным знаменем осенился. За третьим ускоком Илья оказался в лесах Брянских и наехал на таборы разбойничьи. Здесь Илья совершает свой первый подвиг: пустил Илья первую стрелочку каленую, дрогнули разбойники, покаялись, крестились, монастырей понастроили и Богу молиться начали. По пути в Киев Илья освобождает удельного князя Кинешемского от Литвы, жители Кинешмы выносят Илье ключи от города, но не было у них крестов и пастырей церковных, так как они веровали идолам. На вопрос о том, как он сумел побить несметные полчища Литовские, Илья отвечал: “Силою православнаго Бога и во имя Креста Спасителя” (44). Жители Кинешмы приняли Спасительную веру и крестились. Илья освобождает Чернигов от басурман. Полонив в Брынских лесах Соловья разбойника, Илья поспел в Киев к вечерне, отстоял службу в Десятинном Соборе, поставил свечку Святому Василию в храме его же имени.

После этих подвигов появляется Илья Муромец на пиру князя Владимира, который обратился ко всем богатырям земли русской с призывом погубить врагов земли русской -отстоять Чернигов, а по пути освободить дорогу от Соловья разбойника. В этот момент в палаты входит привратник и докладывает, что во двор приехал неведомый богатырь и хвастает, что в тороках везет Соловья разбойника. Богатыри обвинили приезжего богатыря в том, что он “завирается”. Илья вошел, образу Спаса помолился, Владимиру поклонился. Вышел Владимир с княгинею во двор посмотреть на Соловья разбойника: “голова у него широкая подъ русской стрижкой, глаза врознь глядятъ, одинъ на Кiевъ, другой на Черниговъ смотритъ; рыжая борода ежемъ стоитъ; вмѣсто рукъ, да ногъ, лапы коротеньки, да рысьи когти на нихъ” (53-54).

Илья рассказывает, как, несмотря на зарок родительский, он не смог миновать и пленил Соловья разбойника. Рассказанный эпизод представляет собой контаминацию былинных мотивов: наезд в лесах Брынских на Соловья разбойника, троекратный свист Соловья, заминка коня, преодоление заминки, одоление Ильей Муромцем Соловья разбойника, преодоление Ильей Муромцем козней дочерей с зятевьями и сыновей Соловья разбойника, желание князя Владимира услышать свист Соловья разбойника, приказ Ильи Муромца Соловью разбойнику, описание свиста, наказание Соловья разбойника за ослушание.

В момент чествования Илья Муромец узнает от князя Владимира, что старец Иларион, “много-гр ѣ шный его д ѣ дъ Тимо ѳ ей” (63), у которого богатырь хотел испросить благословения, “ преставился л ѣ та сего, въ ночь на Пасху Святую на Пресветлое Воскресенiе Христово ” (63).

Далее следует вольный стихотворный пересказ былины “Илья Муромец и Калин-царь”. Его источником В. Даль называет Сборник Кирши Данилова, хотя это не цитирование, а сокращенное литературное изложение сюжета, в котором Илья совершает один из своих известных подвигов: спасает Киев от поганой силы — от Калин-царя.

В финале “Сказки Руси богатырской” В. Даль еще раз напоминает читателю концепцию жанра: “Говорится: сказка складка, а п ѣ сня быль: п ѣ сня быль, да одинокая, а сказка складка, сложена складчиною, да братчиною; п ѣ сню поетъ зап ѣ вало, сказку семь кол ѣ нъ однимъ говоромъ вслухъ начитываютъ; п ѣ сня дорог á нап ѣ вомъ, а сказка правдою — п ѣ сня ладомъ, а сказка складомъ живетъ!” (68). В соответствии с этой установкой В. Даль связывает известные былинные сюжеты об

Илье Муромце и представляет их как эпическую биографию героя: освобождение Чернигова от татар, одоление Соловья разбойника, освобождение Киева от Калин-царя, бой

Ильи Муромца с сыном. К этим сюжетам он добавляет новые мотивы: освобождение лесов Брянских от разбойников и их крещение, освобождение от Литвы и крещение Кинешмы, избавление Киева от “чудища пса-богатыря” Полкана Полкановича. Полкан Полканович — неясный былинный герой. В. Даль в Словаре так объясняет его имя: “ Полканъ м. в ѣ роятно пол(у)к ó нь , сказочное животное, кентавръ”¹⁶. В сборнике Кирши Данилова он упомянут всего один раз среди других богатырей в былине “Первая поездка Ильи Муромца в Киев”¹⁷. М. Фасмер видит в нем заимствованного из итальянской литературы героя лубочной повести о Бове королевиче¹⁸. К. Аксаков относил Полкана к “старшим богатырям”, которые олицетворяют стихии¹⁹. Вместе с тем в рассказанном В. Далем эпизоде узнается сюжет былины “Илья Муромец и Идолище”. В любом случае, В. Даль дал литературный пересказ этого известного былинного сюжета, который мог быть связан с именем загадочного богатыря.

В изложении поединка Ильи Муромца с сыном Збрутом Борисом Королевичем не все может объяснить и сам повествователь: “а кто была Задонская Царевна, этого я не знаю” (81). Последнее замечание можно понять как балагурное завершение сказа, которое переходит в шутливое наставление “добрым д ѣ вушкамъ”, когда лучше женихов загадывать: “въ Духовъ день, в пон ѣ дельникъ посл ѣ Троицы” (81), в полночь на зеленой лужайке, когда “первая зв ѣ здочка, что передъ вами ниткою потянется, подастъ вамъ все, чего вы ни пожелаете; ангелы небесные на этомъ перепуть ѣ никому въ молитв ѣ его не отказываютъ” (81).

В сказке заметно влияние житийной традиции, которое проявляется в таких мотивах, как рождение героя от благочестивых родителей, испытание героя и его личная благочестивость, чудо исцеления на Пасху, совпадение времени его исцеления и прощения грехов деда Тимофея, старца Илариона. Житийная традиция сознавалась читателями и слушателями преданий. Так, по свидетельству Достоевского: “Народъ нашъ любитъ тоже разсказывать и всеславное и великое житiе своего великаго, ц ѣ ломудреннаго и смиреннаго христiанскаго богатыря

• ¹⁶    Даль В . Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. М., 1955. Т. 3. С. 262.

• ¹⁷    Древние Российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым. М., 1977. С. 188.

• ¹⁸    Фасмер М . Этимологический словарь русского языка. Т. 3. С. 311.

Аксаков К . С . Эстетика и литературная критика. М., 1995. С. 286.

Ильи-Муромца, подвижника за правду, освободителя б ѣ дныхъ и слабыхъ, смиреннаго и непревозносящагося, в ѣ рнаго и сердцемъ чистаго”²⁰.

В целом жанр “Ильи Муромца. Сказки Руси богатырской” В. Даля определяет сложное взаимодействие сказки, былины, древнерусской повести и жития. Жанровая структура произведения включает в себя притчу, рассказанную Днепром о судьбе русских богатырей, притчу о реках Днепре, Оке, Волге, Каме, Доне, Кубани и Яике, притчу о гибели Соловья разбойника, предание о происхождении ключа с родниковой водой, бьющего из-под часовни Ильи-Пророка, историю образования поговорок “ни к селу, ни к городу”, “дураками свет стоит” и “умница и у Бога свят”.

В конечном счете, все определяет христианский хронотоп произведения. Главные события в нем происходят на Пасху. В Светлое Воскресение родился Илья

Муромец. Чудесное исцеление героя, прощение многогрешного деда Тимофея, богатырские подвиги в Брянских и Брынских лесах, освобождение и крещение Кинешмы, освобождение Чернигова совершаются в Пасхальный праздник — в течение одного дня. Перед нами пасхальная повесть . Это дает возможность уточнить историю жанра пасхального рассказа и повести. В. Н. Захаров относит время возникновения этого жанра к 40-м годам XIX века, к переводу “Рождественской песни” Диккенса, которая в переложении А. С. Хомякова стала пасхальной повестью²¹. “Сказка Руси богатырской” была опубликована в 1835 году, что позволяет назвать В. И. Даля одним из провозвестников жанра пасхальной повести в русской литературе.

• ²⁰    Достоевскiй Ѳ . М . Днѣвникъ писателя за 1877 г. СПб., 1878. С. 62.

Захаров В . Н . Пасхальный рассказ как жанр русской литературы //Евангельский текст в русской литературе XVII-XX веков. Петрозаводск, 1994. С. 254.