Имплицитные уподобления как проявление ценностных ориентиров автора в языке романа Л. Улицкой "Казус Кукоцкого"

Li Yanfeng. Implicit Assimilations as Manifestation of the Author's Values in the Language of the Novel “The Ku-kotsky Enigmaˮ by L. Ulitskaya. Vestnik NSU. Series: History and Philology , 2018, vol. 17, no. 9: Philology, p. 22–30. (in Russ.) DOI 10.25205/1818-7919-2018-17-9-22-30

Наблюдая формы уподоблений, «мишенью» которых являются персонажи в романе Л. Улицкой «Казус Кукоцкого», мы исходим из широкого взгляда на сравнение, который закрепился с изучением функционально-семантического поля (ФСП) компаративности [Гулыга, Шендельс, 1969. С. 5–17; Скворецкая, 1991. С. 26–36; Берков, 1996. C. 107–160; Петроченко, Федеряева, 2006. С. 45–51 и др.]. Компаратив (от лат. comparativus ‘сравнительный’), как составляющая этого поля, понимается широко, т. е. учитываются все формы выражения сравнения по сходству и по различию, маркированные и не маркированные показателями сравнения (ср. узкое понимание термина «компаратив», соотнесённое только с формами сравнительной степени прилагательных, т. е. со сравнениями по различию).

Описание «плана выражения» и «плана содержания» текстовых компаративов в широком понимании не игнорирует, однако, традиционно установленного разделения сравнения как синтаксической конструкции и стилистической фигуры, отражающих соположение сопоставляемых представлений, понятий, и метафоры как лексико-семантического явления, отражающего наложение двух сопоставляемых явлений (с его «семантической двупланностью» [Арутюнова, 1997. С. 235] – восприятие одного явления через призму другого). При этом для нашего анализа значимы компаративные структуры, совмещающие признаки и сравнения, и метафоры, например, творительный уподобления (типа нос у неё картошечкой ) [Улицкая, 2015. С. 112].

Полная содержательная структура компаратива отражает соотношение предмета сравнения, эталона (образа) сравнения и признака сходства или различия. Последнее соответствует наличию в ФСП компаративности двух микрополей – равенства (сходства, уподобления) и неравенства (различия) [Берков, 1996. С. 109]. При употреблении метафоры, «закономерно относящейся к случаям равенства» [Берков, 1996. С. 109], занимающей периферийное положение в микрополе компаративного равенства, обычно вербализуется только образ сравнения по сходству, а предмет и основание уподобления имплицитно растворены в окружающем контексте. Уподобления при помощи метафорического переноса часто сближают очень далёкие по смыс- лу представления, т. е. приблизительное равенство в этом случае выражается усложненно, иногда настолько парадоксально, что его нелегко перевести в более прозрачный по смыслу сравнительный оборот (червь сомнения, змея воспоминаний, тяжёлый человек).

Содержательные типы компаративов, по В. П. Москвину [Москвин, 2012], выделяются либо по «дополнительному субъекту», т. е. по образу сравнения – природоморфные, антропоморфные, социоморфные, артефактные [Чудинов, 2001], либо «по основному субъекту» ‒ предмету сравнения, например, гендерно маркируемые сравнения – когда мишенью образа сравнения являются женские или мужские персонажи в тексте [Резанова, Комиссарова, 2012. С. 80–90].

«План выражения» сравнений по сходству и метафор, как представителей компаративов в широком понимании, соотносится со способами их выражения, т. е. внешними структурами. Рассмотрим это на примерах из текста романа Л. Улицкой «Казус Кукоцкого». Так, на синтаксическом уровне компаративы по сходству выражаются прежде всего союзами и предлогами: На последнем повороте к дому Тома остановилась, как маленькая коза , и заявила твердо… [Улицкая, 2015. С. 152]; Радовалась и Таня – Тома заняла в её жизни особое место, что-то вроде говорящей собачки , о которой надо заботиться [Улицкая, 2015. С. 105]. Особым синтаксическом способом выражения сравнения в широком понимании являются именные компаративные предикаты, которые имеют несколько разновидностей: а) вводятся при помощи модальной сравнительной частицы как ( Явь и сон – как лицевая и изнаночная сторона одной ткани [Улицкая, 2015. С. 132]; б) включаются полузнаменательными лексическими показателями сопоставления – «предикатами подобия» [Арутюнова, 1997. С. 234] (прилагательными похож , подобен или глаголами походить , казаться , оказаться , напоминать и др.: Девочки, от которых она ждала дружбы, оказались злыми обезьянами [Улицкая, 2015. С. 50]); в) включаются без помощи показателей уподобления: Елена знала, что Василиса – ранняя пташка и свое молитвенное бормотание начинает среди ночи [Улицкая, 2015. С. 23]. К этой разновидности примыкают структуры, которые вводятся при помощи отрицательной частицы, обозначая одновременно и уподобление, и «отрицательное противопоставление» [Арутюнова, 1997. С. 234]: [Василиса] надо с Томочкой-то решать… Не щенок, не кутёнок [Улицкая, 2015. С. 104].

Именной компаративный предикат может быть выражен формой творительного падежа: Грудастая Коза рядом с ней казалась воробышком , и тётка сразу же прониклась к ним снисходительной нежностью [Улицкая, 2015. С. 403]; Илья Иосифович (ученый-гинеколог. – Л. Я. ) был и пахарем, и певцом [Улицкая, 2015. С. 348]. Эти формы омонимичны творительному уподобления, который, однако, зависит от полнозначного глагола: Таня серой тонкой птицей порхала вокруг стола [Улицкая, 2015. С. 445]. Используется немаркированный родительный уподобления, например: Мелкая вибрация, которая поначалу едва ощущалась и была только слабым фоном, усилилась, приняла форму завитой ракушки [Улицкая, 2015. С. 140], т. е. стала походить на завитую ракушку . Родительный и творительный уподобления, а также немаркированные показателями уподобления именные компаративные предикаты совмещают признаки сравнения и метафоры. Эти синкретичные структуры (а также и сама метафора) не являются специализированными компаративами, потому что не имеют явных маркеров уподобления. Можно говорить о словообразовательном способе обнаружения сравнения по сходству: Тома разбудила Таню очень рано. Она всегда просыпалась по-деревенски легко [Улицкая, 2015. С. 153], т. е. как просыпаются в деревне .

В данной статье мы фокусируем внимание на тех имплицитных уподоблениях (сравнениях по сходству и метафорах) в языке романа Л. Улицкой, которые, обладая концептуальны- ми и подтекстовыми смыслами, обнаруживают ценностные ориентиры в картине мира автора и нередко считываются со знаком «минус».

Используя имплицитные уподобления для создания некоторых женских образов, писательница опосредованно передаёт не только своё негативное отношение к изображаемой героине, но и выражает резкое неприятие к тому явлению, с которым ассоциируется данный феминный тип. Например, описывая женщину-министра по здравоохранению с метафорическим фамильным прозвищем Коняга , намекающим на мужеподобность этой «дамы», преданной советской власти, автор гиперболически характеризует её: Министром здравоохранения в то время сидела немолодая женщина, опытная чиновница, партийная от пегой маковки до застарелых мозолей , к тому же – единственная женщина в правительстве [Улицкая, 2015. С. 35]. Что значит пегая маковка ? Насмешливую характеристику, включающую метафору маковка, можно заменить формой превосходной степени сравнения с ироническим подтекстом: самая что ни на есть партийная .

Пегий. О масти животных, об оперении птиц: пятнистый, пёстрый. П. жеребец. П. кобель. П. (чёрно-п., красно-п.) голубь; маковка. То же, что и макушка ( разг. ). В долгах по маковку ( пе-рен. ) [Ожегов, Шведова, 1992]. От пегой маковки до застарелых мозолей – то есть от самой макушки седеющих волос до застарелых мозолей ладоней, пальцев. Автор намекает на устойчивые обороты, обозначающие наивысшую степень проявления количественного признака (Ср.: от головы до пяток ; до кончиков ногтей ). Например: От головы до пяток на всех московских есть особый отпечаток (А. С. Грибоедов). Вместо слова голова используется метафора маковка (= самая верхняя часть головы), чтобы ещё больше метафорически подчеркнуть наивысшую степень партийности героини. Прозвище женского персонажа - Коняга (ср.: работяга (сочувственно-уважит.), доходяга (пренебрежительно-сочувств.), симпатяга (одобрит.), деляга, стиляга (осуждающе)), кроме иронического подтекста, подчеркивает поглощенность чиновницы нелёгкой работой, но выражение сочувствия (как, например, в одноименном рассказе М. Е. Салтыкова-Шедрина о старом, изработавшемся мерине) здесь отсутствует.

Авторская ирония по отношению к данному персонажу считывается в следующем подтекстовом уподоблении (вместе с метонимическим использованием названия праздника 8-е Марта ) : Несомненно, она и была главной женщиной страны, символом женского равноправия и воплощенным Восьмым Марта , если не считать мифологических Розы Люксембург, Клары Цеткин, Зои Космодемьянской и вечно юной Любови Орловой . Что характерно, все они, включая и саму Конягу , были бездетными … [Улицкая, 2015. С. 35]. Происходит шутливое приравнивание этой «опытной чиновницы», которая далее уподобляется «слепоглухонемой», к громким, непререкаемым в советское время женским символам. Ироническое замечание автора ( Что характерно, все они, включая и саму Конягу, были бездетными …) как бы подтверждает слепоглухонемость Коняги по отношению к тому, о чём хлопочет главный герой, - о продвижении в министерстве здравоохранения решения вопроса, связанного с деторождением и материнством.

Проект женского доктора, академика Кукоцкого, слишком радикальный, по мнению Коняги и её окружения, требовал огромного финансирования, а главное – риска. «Нечеловеческая чуткость» «слепоглухонемой» Коняги проявлялась в этой ситуации не к женщинам, которые страдали и умирали от криминальных абортов, а к «более высоким сферам» – «настроениям начальства»: Она своим нюхом чуяла, что государственный интерес в текущем моменте лежал никак не в области акушерства и гинекологии, и даже не материнства и детства, а в иных, более высоких сферах [Улицкая, 2015. С. 37]. Негативное отношение автора к персонажу здесь передаётся устойчивым разговорно-просторечным метафорическим зоообразом своим нюхом чуяла, а также при помощи клишированных словосочетаний с модусом особой политической значимости (государственный интерес, высокие сферы), «модусом важности» [Трипольская, 1992. С. 27–33].

Коняга тормозила <…>, и её чуткое сердце предпочитало повременить [Улицкая, 2015. С. 37]. Метонимико-метафорическая основа предложения ( её чуткое сердце предпочитало ) включает здесь противоположный смысл (проявляется контекстуальная оценочная энантио-семия): ведь устойчивое выражение чуткое сердце обычно используется со знаком «плюс». Далее, при помощи прилагательного нечеловеческая степень этой саркастической коннотации повышается: Во многих отношениях слепоглухонемая, Коняга обладала нечеловеческой чуткостью к настроениям начальства, которые она понимала как государственный интерес [Улицкая, 2015. С. 37].

Скрытый сарказм, как ещё один сигнал о ценностных ориентирах языковой личности писателя, насчёт общепринятого стандарта советской риторики ( «Под руководством…» ) проявляется в имплицитном компаративе заклинательное начало (считывается: это было как заклинание, обеспечивающее успех говорящего, пишущего ). Например: Потратив больше года на бесплодные переговоры с министром, он [Кукоцкий] совершил, в конце концов, поступок, по понятиям чиновничьим и военным, неэтичный : написал официальное письмо в ЦК партии, на имя члена Политбюро Н., ведающего социальными вопросами. Поверх головы министра здравоохранения… Письмо в соответствии с общепринятыми стандартами содержало заклинательное начало «Под руководством…», но написано было безукоризненным старомодным языком, с четкой аргументацией и убийственной в прямом и переносном смысле статистикой [Улицкая, 2015. С. 39]. Замечание автора о чёткой, убийственной аргументации письма позволяет внимательному читателю сопоставить это с заклинательным началом - не в пользу второго (а также подумать: «Что этичнее в представленной ситуации?»). « Безукоризненному старомодному языку » письма Кукоцкого, несомненно, отдаётся предпочтение, по сравнению с « общепринятыми стандартами ».

Уподоблением высокого социального статуса чиновника олимпийскому восхождению (ср.: «олимпийские награды») писательница подчеркивает свое резкое неприятие людей, вершивших судьбами талантливых представителей науки в советское время: Бывший высокий партийный чиновник, совершивший своё последнее олимпийское восхождение – дальше уж было некуда , – до самой своей смерти, вскоре и последовавшей, считал себя благодетелем рода человеческого <…> [Улицкая, 2015. С. 160]. Злая авторская насмешка сказалась и в цепочке взаимообусловленных словосочетаний: дальше уж было некуда ; до самой своей смерти, вскоре и последовавшей.

Благодетель рода человеческого (со знаком «минус») монархически произнес: «Мы ознакомились с вашим письмом…» [Улицкая, 2015. С. 39]. Окказиональное компаративное наречие монархически иронически сближает темпорально не совпадающие статусы: партийный начальник и монарх. Убийственные компаративные характеристики партийного начальника сопровождаются использованием антонимов, опосредованно подчеркивающих реальную ничтожность благодетеля рода человеческого, однако подобные люди – и внешне в представлении автора незначительные – были первыми людьми в стране. Например: В длиннющем неуклюжем кабинете, за огромным письменным столом сидел маленький человек с отёчным лицом, вылепленным из сухого мыла, – одно из тех лиц, что колыхались на первомайских портретах под весенним ветерком [Улицкая, 2015. С. 39]. Далее идёт насмешливое замечание об этом чиновнике, обозначенном метафоро-метонимической номинацией: Мыльное лицо, как ни странно, оказалось впечатлительным, и через несколько месяцев после смерти вождя проект о разрешении абортов был рассмотрен и обсуждён [Улицкая, 2015. С. 160]. Впечатлительность чиновника связана с тем, что его ужаснула «злосчастная банка», при- везённая Кукоцким, – с заспиртованной разорванной маткой женщины, погибшей от криминального аборта.

В романе Л. Улицкой саркастически уподобляются друг другу идеологически освещенные и поощряемые в советское время «открытия», о которых говорится якобы с пафосом, но аллю-зивные вкрапления ( по щучьему велению ; с помощью учения Маркса-Энгельса ; все манипуляции кнута и пряника ), явные алогизмы, стилистические несогласования позволяют считывать ложность «открытий», создают юмористический эффект: Академик Опарин, например, уже объяснил, каким образом живая материя произошла от неживой посредством электрического разряда, вышибаемого с помощью учения Маркса-Энгельса в сторону первичного бульона из идеологически верных молекул белка . Другой академик, Лысенко, почти подчинил природу своему щучьему велению , и она уже твердо обещала ему адекватно реагировать на все манипуляции кнута и пряника . Третий академик писал, что всемирно известная женщина Лепешинская без пяти минут как победила старость и без десяти – самое смерть [Улицкая, 2015. С. 37].

Насмешливо представлены олицетворения атома, рек, медицинской науки, а также ассоциативные сближения ( расцветала и бессмертный букет ); присутствует игра (отражающая горькую иронию) однокоренных слов впоследствии и под следствием (намёк на очередную репрессию), а также саркастическая аллюзия мудро улыбался (срывается мифологическая маска с вождя всех времен и народов ): Атом уже согласился стать мирным, реки были готовы течь куда следует, а не куда им заблагорассудится . Советская наука, и медицинская в частности, и без отмены злосчастного указа расцветала , а великий вождь всех времен и народов , сунув левую парализованную за пазуху, деятельной правой принимал бессмертный букет из рук белокурой девочки, впоследствии и под следствием оказавшейся еврейкой , и мудро улыбался ... [Улицкая, 2015. С. 37].

Характеризуя Василису при помощи метафоро-метонимической перифразы средневековая душа и метафорического фразеологизма клюнуть на крючок , в соединении со словом сюрприз (в значении «неожиданность»), автор, через главного персонажа, в подтексте с горечью выходит на проблему слепой веры простых, малообразованных людей, которые якобы живут с Христом, но у них нравственного понятия нет ни малейшего (по отношению к господствующей идеологии): Но самый большой сюрприз ожидал Павла Алексеевича в собственном доме – Василиса Гавриловна, истинный и убежденный ненавистник советской власти, впервые в жизни клюнула на её крючок : идея тайных врагов, хитроумных врачей, евреев-колдунов нашла отзыв в ее средневековой душе . Складывалась общая картина жизни: евреи сделали революцию, убили царя, разорили церковь. Чего же еще ожидать от тех, кто Христа распял? [Улицкая, 2015. С. 145].

Словари не единодушны в порядке расположения значений слова сюрприз и не акцентируют его отрицательную оценку, очевидную в тексте. Сюрприз. 1. Неожиданный подарок. Хлопушка с сюрпризом. Ко дню рождения приготовляемы были сюрпризы - какой-нибудь бисерный чехольчик на зубочистку. Гоголь, Мертвые души. 2. разг. Неожиданное событие, обстоятельство; неожиданность. <…> вот это сюрприз! ‒ восклицают молодые люди. Салтыков-Щедрин, Господа ташкентцы [МАС, 1988] .

Сюрприз. 1. То же, что неожиданность. Его приезд приятный с. Вот так с.! (выражение удивления). 2. Неожиданный подарок. Преподнести с. ко дню рождения [Ожегов, Шведова, 1992].

Метафоро-метонимическая аллюзия в ее средневековой душе намекает на жестокие гонения, погубившие немало талантливых людей не только в средние века. Предварительно Василиса опосредованно сопоставляется (на основании присутствия в человеке нравственного содержания) с отцом Елены, который эксплицитно уподобляется Л. Толстому, а он, в свою очередь, опосредованно, но указанному признаку, мысленно соотносится с Христом. В воспоминаниях Елены об этом говорится так: Он [отец Елены], как Толстой, не признавал чудес и всякой мистики, для него главным было нравственное содержание. И Христос был идеалом нравственности. Я теперь смотрю на это вроде бы с улыбкой, потому что у меня постоянно перед глазами наша Василиса, у которой нравственного понятия нет ни малейшего, она так и говорит – это по-божьему, это не по-божьему, и никаких размышлений о добре и зле, одним своим глупым сердцем определяет. У папы же была на все теория [Улицкая, 2015. С. 117].

Глупое сердце Василисы попалось на идеологический крючок о тайных врагах - так же, как и у многих других в то время людей, о чём свидетельствует горькая (с энантиосемическим подтекстом) реплика главного героя: Отвращение к жизни захлестнуло его. Он помрачнел , обвис : – Великий народ, черт бы его побрал ... [Улицкая, 2015. С. 147].

Упоминание о губительных лагерях репрессированных становится компаративным мерилом сверхтяжёлого физического состояния персонажа, например: Он [Илья Гольдберг] физически развалился, исхудал до самого лагерного состояния . Спасался одной только работой, которую взвалил на себя без всякой меры [Улицкая, 2015. С. 171]. Местоименная частица самый указывает на семантику суперлатива ( самый большой, самый добрый ), пространственный предлог до поддерживает это значение (Ср.: до самого неба ; от головы до самых пяток ).

Имплицитное уподобление может проявиться в рамках эксплицитно представленного компаратива с метафорическим компонентом, который считывается со знаком «минус». Так, в следующей фразе в сравнительном обороте как травка на весенней помойке первый компонент проявляет в языке как бы шаткую положительную коннотацию: весенняя травка ещё слабая, неустойчивая, а слово помойка – отрицательную: Словом, чувство русской метафизической тоски, которая пробилась, как травка на весенней помойке , после разрешительного Двадцатого съезда… [Улицкая, 2015. С. 357]. Отрицательное считывание метафоры помойка (с намёком на неблаговидность многих проявлений в годы советской власти) дополняется скрытой иронией насчёт чувства русской метафизической (не опирающейся на жизненный опыт) тоски , скрытого недоверия к полной ( травка – ещё пока слабая надежда) «разрешимости» (после XX партийного съезда) проблем.

На протяжении всего очень объемного (511 с.) романа Л. Улицкой «Казус Кукоцкого» постепенно декодируется расширенно-метафорический первый компонент заголовочного слова казус , семантика которого не сводится к словарным дефинициям: Казус. 1. Сложное, запутанное дело в судебной практике. 2. Происшествие, событие, случай [МАС, 1988] – и остаётся не полностью разгаданной загадкой даже для внимательного читателя. Заголовочная метафора казус на протяжении всего текста романа кодирует всю многогранную жизнь (неотъемлемую, конечно, от судеб самых близких ему людей) и её несчастливый конец Павла Алексеевича Кукоцкого, что только опосредованно связано с некоторыми семами, указанными в двух словарных дефинициях ( происшествие, случай ; сложность , запутанность ), к которым ещё в словаре Д. Н. Ушакова добавляется медицинское значение, косвенно значимое для данного текста (3. Частный случай той или иной болезни [Ушаков, 1940]).

Итак, наблюдение опосредованно выраженных уподоблений в языке Л. Улицкой «Казус Ку-коцкого» обнаружило одну из заметных черт индивидуального стиля писателя – склонность автора к смелым ироническим и саркастическим выпадам по отношению к персонажам, намекающим на тех людей, которые в годы советской власти были причастны к моральному и физическому истреблению интеллигенции, защищали псевдонаучные теории в угоду марксистской идеологии, были гонителями новых научных знаний в области медицины и генети- ки. В связи с этим в тексте присутствуют имплицитные сравнения, которые считываются со знаком «минус». Этому способствуют метафоро-метонимические употребления, лексические повторы, антонимы, алогизмы, оценочная энантиосемия, словесная игра на ассоциативно-словообразовательной основе, аллюзии, использование «образцов» советской риторики с «модусом важности».

Вкрапление публицистических фрагментов (что не совсем соответствует активно изучаемому сейчас «женскому письму»), в которых при помощи косвенных уподоблений как бы призывается сохранять нравственные понятия , не подавляет, однако, уникальное художественное мастерство автора в тропеическом изображении характеров главных героев и связанных с ними событий недавнего времени в нашей стране.